Купить Хмурь Болгар

🔥Мы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 5 лет.

У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!

Купить Хмурь Болгар

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️

>>>НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ (ЖМИ СЮДА)<<<

✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

_______________

ВНИМАНИЕ! ВАЖНО!🔥🔥🔥

В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ, в поиске НАС НЕТ там только фейки !!!

_______________

Купить Хмурь Болгар

Деятельность - Проекты - КП Елисеева - Вып. 9

Купить Хмурь Болгар

Диссоциативы Пермь

Верея купить закладку Шишки HQ АК47

Купить Хмурь Болгар

Закладки шишки, бошки, гашиш Пуэрто-Вальярта

Леонид Юзефович. Книжная полка Никиты Елисеева. Выпуск 9. Быков Д. Дмитрий Быков издал новый сборник стихов под старым названием «Блаженство». Это его второе «Блаженство» отличается от первого кардинально. Начать с оформления, которое приятно и умно. Полюса обозначены. Между подчёркнутой, изысканной нежностью прерафаэлитов и саркастической резкостью Бердсли — мой мир — говорит автор. Так же чётко он располагает полюса и в своей книге. Маркирует содержание первым и последним стихотворениями. Первое, довольно раннее и очень известное насколько, вообще, может быть известна сейчас поэзия : «Жизнь выше литературы, хотя и скучнее стократ, все наши фиоритуры не стоят наших затрат. Собственно, любой настоящий поэт каждое своё стихотворение пишет, как свой манифест, как последнее своё высказывание, после которого ему нечего будет сказать. Поэтому у настоящих поэтов и получаются интересные поэтические сборники. Стало быть, начинает Быков с этого парадоксального как и всё в его творчестве литературоцентричного манифеста, а завершает тоже своего рода манифестом, недавним своим стихотворением, мрачным, отчаянным, одним из самых своих сильных: «Отними у слепого старца собаку-поводыря, у последнего переулка — свет последнего фонаря…», бросает тяжёлые свинцовые слова, чтобы затем поставить точку в сборнике, названном им «Блаженство»: «Неужели, когда уже отняты суть и честь и осталась лишь дребезжащая словно жесть, сухая, как корка, стёртая, как монета, вот эта жизнь, безропотна и длинна, надо будет отнять лишь такую дрянь, как она, чтобы все они перестали терпеть всё это? Между признанием того, что жизнь выше литературы, и руганью: «жизнь, дребезжащая, словно жесть, сухая, как корка, стёртая, как монета» — пространство поэзии Быкова, втиснутое в его последний сборник. Есть некий парадокс, в числе прочих его парадоксов: отчего мрачные его стихи не нагоняют тоску и отчаяние, а вселяют … надежду? Дело в ритме, в чёткой организации стиха, в мужественной интонации, которая может сочетаться с надрывной сентиментальностью, на грани фола: «Ты выйдешь вслед за мной под сумрак каплющий, белея матово, как блик на дне, и, кофту старую набросив на плечи, лицо измятое подставишь мне … Земля, которая сама сбежала бы, да деться некуда, повсюду то ж. А ты среди неё — свечою белою. Два слёзных омута глядят мне вслед. Они хранят меня, а я что делаю? Они спасут меня, а я их нет». Блок когда-то писал, что любой настоящий поэтический сборник является не просто собранием разных стихотворений, но цельной книгой со своим сюжетом, каковой не пересказать, поскольку изложен он … стихами. Любой настоящий поэтический сборник есть некий отчёт о пути, что ли? Именно так и составил свою книгу Дмитрий Быков — сюжетно, отчётно-маршрутно. Составил смело, ибо выбросил все свои лёгкие для читательского восприятия стихи, всю сатиру, все свои весьма высокого уровня поэтические фельетоны. Оставил только лирику, только непосредственное поэтическое высказывание, не смягчённое юмором, иронией, сарказмом. Впрочем, вру. От юмора, иронии, сарказма и насмешки Быкову не уйти даже в самых своих лирических проявлениях. Такой уж он поэт. За это его и любят. За это его и ненавидят: «У меня насчёт моего таланта иллюзий нет, в нашем деле и так полно зазнаек. Я поэт, но на фоне Блока я не поэт. Я — прозаик, но кто сейчас не прозаик? Загоняв себя, как Макар телят, и колпак шута заработав, я открыл в себе один, но большой талант — я умею злить идиотов». Это — сарказм, как вы понимаете. А вот и иронический юморок с дивной, бытовой интонацией, крепко вплавленной в стихотворный размер: «У бывших есть манера манерная, дорисовывать последний штрих. Не у моих, у всех, наверное, но я ручаюсь за своих. Предлог изыскивается быстренько, каким бы хлипким не казался и вот начинается мини-выставка побед народного хозяйства. Регистр эмоций поэта Дмитрия Быкова как и регистр владения им рифмами и размерами невероятно широк, по таковой причине, кстати, поэт Быков никогда не надоедает, он умеет быть разным, оставаясь самим собой. Он может быть радостно-революционен: «Когда династья скукожится к ноябрю и самовластье под крики «Кирдык царю! Мне нравятся эти южанки, кумиры друзей и врагов, пожизненные каторжанки семейных своих очагов», он может быть надрывен по-достоевскому: «Только трус не любил никогда этой брезжущей, пасмурной хмури, голых веток и голого льда, голой правды о собственной шкуре», он может быть лирически-философичен: «Сваи, сети, обморочный морок сумеречных вод. Если есть на свете христианский город, то, пожалуй, вот. Не могли ни Спарта, ни Египет, ни отчизна-мать, так роскошно, карнавально гибнуть — и не умирать». Но вся эта протеичность, весь размах этой амплитуды от смеха до отчания, от насмешки до нежности, от революционности до консерватизма держатся на чём-то неизменном, неизменяемом, неколебимом. Можно переформулировать фразу, потому-то так широк размах, так протеично творчество, что есть точки опоры, есть незыблемый фундамент, есть от чего отталкиваться и куда приземляться после толчка. Первая точка опоры заметна сразу. О ней уже было сказано, потому повторюсь. Безукоризненная техника стиха. Дмитрий Быков — техничен, как скрипач. Он ощущает стихотворение, как … материю, как нечто не то, что слышимое и звучащее, но … осязаемое, существующее, отсюда его блестящие метафоры, связанные со стихом: «И в эти два часа этих суток даже верится, что выйдешь отсюда, разомкнув квадрат, как эти строфы размыкает строчка без рифмы» или «Зарифмовать и распихать бардак по клеткам ученических тетрадок — единственное средство кое-как в порядок привести миропорядок и прозревать восход или исход в бездонной тьме языческой, в которой четверостишье держит небосвод последней, нерасшатанной опорой». Уже и этой точки опоры хватило бы для размаха во весь окоём современного российского ментального пространства. Но есть ещё две. Вторая связана с первой. Быков слышит читателя так же хорошо, как он слышит стих. К счастью он не может выкрикнуть, как Мандельштам: «Читателя! На лестнице колючий разговор бы…» Всё это Дмитрий Быков имеет в избытке. Без этого всего он бы задохнулся. Ему необходим отклик аудитории. Его стихи на этот отклик рассчитаны. Он не заискивает перед читателем, но уважает его и его читательское время. Поэтому он старается и умеет делать интересные стихи. Его стихи закручены так, что тебе интересно следить, куда вывернет автор, начавший так неожиданно? Он строит свои стихи, как … детективы. В завязке — тайна, некое шокирующее утверждение, например, в развязке — разгадка, которая оказывается интереснее, неожиданнее самой тайны чего в детективах не случается почти никогда, а в стихах Дмитрия Быкова почти всегда : «Он так её мучит, будто растит жену. Он ладит её под себя, под свои пороки, привычки, страхи, веснушчатость, рыжину. Муштрует, мытарит, холит, даёт уроки». Вот завязка, перед читателем встаёт вопрос, и что получится из этого психологического эксперимента, а вот, что получится: «И всё для того, чтоб, отринув соблазн родства, давясь слезами, пройдя километры лезвий, она до него доросла — и переросла. И перешагнула, и дальше пошла железной». Можно ставить точку, финал неожиданный, а если подумать то в неожиданности своей вполне закономерный, но Дмитрий Быков довинчивает ситуацию, выводит её уже не на житейский и психологический, а бытийный, метафизический уровень: «А он останется — сброшенная броня, пустой сосуд, перевёрнутая страница. Не так ли и Бог испытывает меня, чтоб сделать себе подобным — и устраниться? И вот она третья точка опоры. О чём бы ни писал Дмитрий Быков, а ежели всмотреться, то пишет он всегда на три темы, обычные для настоящего поэта: Бог, Родина, Женщина; о чём бы он ни писал, он всегда со слабыми, с теми, кто проиграл или проиграет, а потом снова вступит в игру, не рассчитывая на победу. А что такое? Ты думаешь, он — движенье тысяч? Вот и нет. Это тысяче навстречу выходит один безоружный. И сразу становится понятно, что тысяча ничего не стоит, поскольку из них, вооружённых, никто против тысячи не выйдет». Оптимистичные стихи. Излечивающие от депрессии, в любых её видах. Демурова Н. Льюис Кэрролл. Этот двухтомник я брал с опасением. Жизнь Льюиса Кэрролла, то есть, Чарлза Латвиджа Доджсона, рассказанная его страстной поклонницей, почитательницей и переводчицей Ниной Демуровой. Опасения эти не рассеялись, даже когда я прочёл её чудесное предисловие с вполне себе кэрролловской историей про то, как и почему её перевод на русский «Алисы в стране чудес» вышел … в Софии, столице Болгарии. Дивный финал истории: Демурова едет в поезде, а интеллигентный попутчик ей с восторгом: «Вы знаете, купил «Алису в стране чудес» в магазине «Книги социалистических стран». Какая-то болгарка перевела на русский. Удивительная женщина. Блестяще знает русский язык». Нет, нет, опасения не рассеялись, поскольку у всех нас сложился свой образ создателя трёх шедевров: «Алисы в стране чудес», «Алисы в Зазеркальи» и «Охоты на Снарка». Да, жил он долго с по годы, но что рассказывать про его бессобытийную, счастливую, безбрачную, спокойную жизнь? Был преподавателем математики в Крайст Чёрч Оксфорд , диаконом англиканской церкви, фотографом одним из первых европейских фотографов. Один раз совершил длинное путешествие через всю Европу в Россию. Ездил вместе со своим другом, тоже англиканским священником, Генри Лиддоном, договариваться с митрополитом Филаретом Дроздовым и его викарием Леонидом Краснопевковым об унии между англиканством и православием. Не договорились. Нет, ещё, 4 июля года рассказал на лодочной прогулке выдуманную им сказку трём дочерям ректора своего учебного заведения, Генри Лидделла, Алисе, Эдит и Лорине. Записал эту сказку и издал под псевдонимом Льюис Кэрролл. Потом написал продолжение. Потом придумал первую в мире сюрреалистическую поэму «Охота на Снарка». Написал чрезвычайно неудачный роман для детей и взрослых «Сильвия и Бруно» с гениальной и тоже сюрреалистической «Песней Безумного Садовника». Вот теперь всё. Образ, который складывается из этих фактов, лучше всего очертил Честертон. Сухой, закованный в броню приличий, викторианский джентльмен. Богобоязненный труженик. Логик, математик, теолог. В какой-то момент джентльмен, священник, математик устроил себе каникулы, вырвался на свободу, умозрительную, разумеется, взлетел над миром условностей и приличий: «Лупите вашего сынка за то, что он чихает! Он дразнит вас наверняка, нарочно раздражает. Сынка любая лупит мать за то, что он чихает. Он мог бы перец обожать, да только не желает. Читать то, что сочинил джентльмен и богобоязненный труженик на каникулах более чем интересно, но про него читать, наверняка, скучно. А вот и нет. То, что будет не скучно, а интересно становится понятно, когда, листаючи тома, наталкиваешься на фотографии, сделанные преподобным Чарлзом Латвиджем Доджсоном. Он был трудоголиком. Ему было интересно то, что трудно. Он и фотографией занимался до тех пор до года , покуда это было трудоёмкое, громоздкое, тщательное занятие, ремесло. Как только фотографией стало заниматься легко, он перестал снимать. Но что он снимал! Какие постановки и сценки он выдумывал. Ну, например, щёголь во фраке дружески положил руку на плечо … скелета. Перед этой славной парой — стол. На столе — скелет мартышки и два черепа, гориллы и человека. Фотография сделана за два года до дарвинского предположения насчёт нашего обезьяньего происхождения. А каковы фотопортреты применим канцелярит выдающихся деятелей английской культуры: поэта Теннисона, философа и художественного критика Рёскина, живописца Данте Габриэля Россетти, артистки Эллен Терри! И, конечно, фотопортреты маленьких девочек, в том числе той, для которой и которой Доджсон ставший Кэрроллом написал свои сказки, Алисы Лидделл, дочери ректора Крайст Чёрч, где Доджсон преподавал математику. В книге помещены чудом сохранившиеся детские «ню» Доджсона-Кэрролла. Он фотографировал обнажённых маленьких девочек, разумеется, с согласия их матерей и с согласия детей. После своей смерти Кэрролл-Доджсон завещал уничтожить эти фотографии. Что и было исполнено. Но часть фотографий сохранилась в семьях тех, кого он фотографировал. Их немного. В книге их три. Это — шедевры. Нет, нет, жизнь такого человека не может быть совсем уж бессобытийна и неинтересна. Что-то в ней было. Начинаешь читать и понимаешь: да, было. Но что…? И это самое интересное и есть. Доджсон аккуратно и скрупулёзно вел дневники. С по годы дневников нет. Они уничтожены. Сохранившиеся записи года поражают. Достоевский какой-то, честное слово. Воистину завершившейся, потому что, когда Кэрролл стал записывать первую сказку, мать Алисы, миссис Лидделл категорически отказала преподавателю математики в колледже, где ректором был её муж, от дома. Сохранилась запись в дневнике Доджсона уже ставшего Кэрроллом о последнем разговоре с миссис Лидделл. Не целиком сохранилась. Только первая фраза: «Я сказал миссис Лиделл, либо она позволит мне сфотографировать Алису, либо…» — страница отрезана. Все письма к своей дочке Кэрролла миссис Лидделл уничтожила. Кэрролл послал семейству ректора и первую свою сказку про страну чудес и вторую про Зазеркалье. В архиве Кэрролла, который он вёл с завидной добросовестностью, регистрировал все входящие и исходящие, ни одного письма от Лидделлов. Хотя по викторианским правилам вежливости следовало бы ответить. Ни записочки. Возобновил отношения с Алисой Лидделл Кэрролл только после её замужества. А в год разрыва с Алисой Лидделл и создания своего первого шедевра Кэрролл близко сошёлся с художником-прерафаэлитом Данте Габриэлем Россетти и его лихой богемной компанией. Неоднократно бывал на развесёлых обедах прерафаэлитов. За столом у Россетти дремал его любимый домашний вомбат, гигантский австралийский грызун, по прозвищу … Соня. Когда компания доходила до нужного градуса «веселия велего», Соне скармливали сигары. Думаю, что на такие посиделки принимаются ходить, когда уж и вовсе скверно на душе, когда уж и вовсе плохо. А «когда нам как следует плохо, мы хорошие пишем стихи» Вера Инбер или гениальные сказки. Большая книга опубликовала короткий список. Премия 'Просветитель' опубликовала Длинный список года. Объявлен прием заявок на премию «НОС» года. Американская поэтесса Луиза Глюк стала лауреатом Нобелевской премии по литературе года. Памятные даты июня. Памятные даты июля. Год науки и технологий в библиотеках РФ. Обзоры профессиональной прессы. О продвижении чтения на страницах проекта 'Литературный мир России'. Атласы ' проектов в поддержку чтения' 4 выпуска - здесь. Центры чтения. Это интересно читаем о чтении. Выпуск 1. Выпуск 2. Тбилиси объявлен Всемирной столицей книги года. ИФЛА: 'Доступ и возможности для всех. Вклад библиотек в реализацию повестки дня ООН до года'. Главная nlr. Некрасову лет Ф. Обзоры профессиональной прессы О продвижении чтения на страницах проекта 'Литературный мир России' Атласы ' проектов в поддержку чтения' 4 выпуска - здесь. Тбилиси объявлен Всемирной столицей книги года год в Ульяновской области объявлен Годом книги. Биография Этот двухтомник я брал с опасением. Достоевскому летие Александра Невского 95 лет Ю.

Закладки скорость a-PVP в Тогучине

Купить Хмурь Болгар

Купить экстази в Саратов