Кто из нас знает, зачем война? Кто из нас воодушевлен? Гонят нас всех, как баранов – Викентий Вересаев о российской могилизации вековой давности

Очевидно, история не была любимым предметом кремлевских руководителей. Иначе бы они помнили об уроках русско-японской войны. 

Той самой, маленькой и победоносной войны, которая нужна была для предотвращения революции. И которая в конечном итоге привела к «кровавому воскресенью», революции 1905 года, Цусимкой катастрофе, позорному Портсмутскому миру и стала первой в череде событий, повлекших за собой крах империи и свержение правителя.  

Писатель Викентий Вересаев, медик по образованию, был призван на военную службу, как врач полевого госпиталя участвовал в боях на реке Шахе и Мукденском сражении. А после возвращения с фронта написал сборник рассказов «На японской войне».

Литературоведы признали это произведение лучшим о русско-японской войне и начинающейся революции. 

С тех пор прошло почти 120 лет, но мало что изменилось на россии. И чтобы в этом убедиться, прочитайте рассказ Вересаева о российской мобилизации более чем вековой давности.

«В конце апреля по нашей губернии была объявлена мобилизация. О ней глухо говорили, ее ждали уже недели три, но все хранилось в глубочайшем секрете. И вдруг, как ураган, она ударила по губернии. 

В деревнях людей брали прямо с поля, от сохи. В городе полиция глухою ночью звонилась в квартиры, вручала призываемым билеты и приказывала немедленно явиться в участок. У одного знакомого инженера взяли одновременно всю его прислугу: лакея, кучера и повара. Сам он в это время был в отлучке, – полиция взломала его стол, достала паспорты призванных и всех их увела. 

Было что-то равнодушно-свирепое в этой непонятной торопливости. Людей выхватывали из дела на полном его ходу, не давали времени ни устроить его, ни ликвидировать. Людей брали, а за ними оставались бессмысленно разоренные хозяйства и разрушенные благополучия.

По всему городу стояли плач и стоны. Здесь и там вспыхивали короткие, быстрые драмы. У одного призванного заводского рабочего была жена с пороком сердца и пятеро ребят; когда пришла повестка о призыве, с женою от волнения и горя сделался паралич сердца, и она тут же умерла; муж поглядел на труп, на ребят, пошел в сарай и повесился. 

Другой призванный, вдовец с тремя детьми, плакал и кричал в присутствии: 

— А с ребятами что мне делать? Научите, покажите!.. Ведь они тут без меня с голоду передохнут! 

Он был как сумасшедший, вопил и тряс в воздухе кулаком. Потом вдруг замолк, ушел домой, зарубил топором своих детей и воротился. 

— Ну, теперь берите! Свои дела я справил.

Его арестовали. 

В солдатских вагонах шло непрерывное пьянство. Где, как доставали солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда от станции солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим эшелонам публика молча и равнодушно смотрела на них. Тот же вялый надсад чувствовался и в солдатском веселье.

Штабс-капитан громко, на всю залу, говорил: 

— Японские офицеры отказались от своего содержания в пользу казны, а сами перешли на солдатский паек. Министр народного просвещения, чтобы послужить родине, пошел на войну простым рядовым. Жизнью своею никто не дорожит, каждый готов все отдать за родину. Почему? Потому что у них есть идея. Потому что они знают, за что сражаются. И все они образованные, все солдаты грамотные. У каждого солдата компас, план, каждый дает себе отчет в заданной задаче. И от маршала до последнего рядового, все думают только о победе над врагом. И интендантство думает об этом же. 

Штабс-капитан говорил то, что все знали из газет, но говорил так, как будто он все это специально изучил, а никто кругом этого не знает. У буфета шумел и о чем-то препирался с буфетчиком необъятно-толстый, пьяный капитан.

— А у нас что? – продолжал штабс-капитан. – Кто из нас знает, зачем война? Кто из нас воодушевлен? Только и разговоров, что о прогонах да о подъемных. Гонят нас всех, как баранов. Генералы наши то и знают, что ссорятся меж собою. Интендантство ворует. Посмотрите на сапоги наших солдат, – в два месяца совсем истрепались. А ведь принимало сапоги двадцать пять комиссий! 

— Да. А в первый же дождь подошва под ногою разъезжается… Ну-ка, скажите мне, пожалуйста, – может такой солдат победить или нет?».

Ничего не напоминает?