Krieg und Empörung

Перевод: Дарья Пыльная. Редактура: Анна Винкельман.

Спустя 77 лет после окончания Второй Мировой войны и через 33 года после того как закончился мир, сохраняемый в равновесии ужаса перед угрозой взаимного уничтожения мир, и тем не менее все же нарушенный мир, перед нами вновь предстают тревожные картины войны, своевольно развязанной Россией. Эта война представлена в нашей повседневности посредством медиа как никогда. Украинский президент, отлично понимающий силу кадров и образов [Bilder], делает впечатляющие обращения. Изо дня в день всё новые леденящие кровь сцены разрушений и человеческого страдания в западных социальных сетях находят отклик, разносящийся эхом. Новизна открытости и просчитываемость того, как война оказывает влияние на общественность производит на нас, на старшее поколение, более глубокое впечатление, чем на уже привыкших к медиа молодых людей. 

Однако будь то качественная постановка или нет, это факты, цепляющие нас, а к их шокирующему воздействию добавляется осознание территориальной близости происходящего. Таким образом беспокойство, шок и возмущение западного наблюдателя возрастают на Западе с каждой новой смертью, с каждым убитым, с каждым военным преступлением — возрастает и желание как-то противостоять этому. Рациональной предпосылкой этих бушующих по всей стране эмоций является самоочевидная солидарность в отношении Путина и русского правительства, незаконно и противоправно развязавших широкомасштабную агрессивную войну, своими систематическими бесчеловечными действиями нарушающих международное гуманитарное право.

Самоуверенность и агрессивность обвинителей Олафа Шольца сбивают с толку.

Несмотря на эту единодушную партийную позицию, среди правительств стран западного альянса наметился дифференцированный подход; в Германии, подогреваемая голосами прессы, разгорелась борьба мнений о характере и объеме военной помощи Украине. Требования безосновательно подвергшейся нападению Украины, которая без колебаний оборачивает политические просчеты и ошибочные шаги предыдущих немецких правительств моральным шантажом, настолько же понятны, насколько очевидны те чувства, сострадание и желание оказать помощь, которые они пробуждают во всех нас.

И все же меня раздражает самоуверенность, с которой в Германии возмущенные обвинители выступают против действующего рефлекторно и сдержанно федерального правительства. В интервью для “Der Spiegel” канцлер резюмировал принципы своей политики:

«Мы противостоим страданиям, которые Россия причиняет Украине, всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами таким образом, чтобы не спровоцировать неконтролируемую эскалацию конфликта, которая привела бы к катастрофе на всем континенте, возможно, даже во всем мире».

После того как Запад принял решение не вмешиваться в этот конфликт в качестве одной из воющих сторон [Kriegspertei], существует и порог риска, исключающий невоздержанное участие в гонке вооружений Украины. Совсем недавно это вновь было еще лучше видно, так как оттенилось солидарностью, проявленной Германией с нашими союзниками во время встречи на авиабазе Рамштайн, а также новыми угрозами Лаврова применить ядерное оружие. Те, кто, невзирая на этот порог, намерены продолжать в агрессивно-самоуверенном тоне подталкивать канцлера на этом пути все дальше, упускают из виду или не осознают дилемму, перед которой война в Украине поставила Запад, связавший себе руки взвешенным, морально обоснованным решением в ней не участвовать.

Канцлер Германии прав, настаивая на политически ответственном и взвешенном рассмотрении вопроса. 

Дилемма, вынуждающая Запад рассматривать рискованные альтернативы в попытках избежать выбора из двух зол — поражения Украины или эскалации ограниченного конфликта в третью мировую войну — очевидна. С одной стороны, мы усвоили урок холодной войны, состоящий в том, что война против ядерной державы не может быть "выиграна" в каком бы то ни было адекватном смысле — по крайней мере, не за счет военной силы в пределах обозримого периода в ходе горячего конфликта. Потенциал ядерной угрозы [Drohpotential] означает, что оказавшаяся под угрозой сторона, независимо от того, обладает ли она сама ядерным оружием или нет, не сможет избежать ужасающих разрушений, вызванных применением оружия массового поражения, ни победив, ни, в лучшем случае, достигнув компромисса, который мог бы помочь сохранить лицо обеим сторонам. В таком случае уже ни от одной из сторон не будут ожидать, что они смирятся с поражением, которое оставило бы их в положении "проигравших". Переговоры о прекращении огня, которые в настоящее время ведутся параллельно с боевыми действиями, являются выражением этого понимания; на данный момент обе стороны по-прежнему смотрят на противника как на возможного партнера по переговорам. 

Хотя сам потенциал ядерной угрозы со стороны России зависит от того, насколько Запад доверяет Путину в вопросах применения оружия массового поражения, в действительности же, в течение последних нескольких недель ЦРУ уже предупреждало о существующей опасности использования т.н. тактического ядерного оружия (которое, очевидно, было разработано лишь для того, чтобы снова сделать возможной войну между ядерными державами). Это создает асимметрию за счет преимущества России перед НАТО, избегающими прямого вступления в конфликт из-за апокалиптических масштабов потенциальной мировой войны с участием четырех ядерных держав. 

Путин теперь принимает решение о том, когда Запад переступит порог, установленный международным правом; по ту сторону порога военная поддержка Украины уже будет официально рассматриваться как вступление Запада в войну. 

Ввиду опасности перерастания конфликта в глобальный, чего необходимо избежать любой ценой, неопределенность такого решения не оставляет места для рискованной игры в покер. Даже если бы Запад был достаточно циничен, чтобы расценивать «предупреждения» о возможности применения тактического ядерного оружия в качестве реального риска, то есть в худшем случае принять это как данность, кто гарантирует, что дальнейшую эскалацию можно будет остановить? Остается лишь поле для дискуссий и доводов, требующих взвешенного рассмотрения в свете обязательных технических знаний и той необходимой информации, которая далеко не всегда находится в открытом доступе, чтобы иметь возможность принимать обоснованные решения. Запад, уже не оставивший сомнений в своем фактическом участии в войне, с самого начала введя жесткие санкции, должен тщательно обдумывать каждый последующий шаг, оказывая военную поддержку Украине, и задаваться вопросом, не переступает ли он тем самым неопределенную границу (неопределенную, поскольку она зависит лишь от того, как ее определяет Путин) формального вступления в войну.

С другой стороны, из-за этой асимметрии Запад не может позволить шантажировать себя как угодно, о чем известно и российской стороне: если бы Запад оставил Украину на произвол судьбы, это не только стало бы скандалом как с политической, так и моральной точки зрения, но не отвечало бы его собственным интересам. Ведь тогда Запад будет вынужден снова играть в ту же русскую рулетку в случае с Грузией, Молдавией… — любым государством, рискующим оказатья следующим. Конечно, асимметрия, которая может загнать Запад в тупик в долгосрочной перспективе, поддерживается лишь до тех пор, пока он — по веским причинам — избегает риска глобальной ядерной катастрофы. Так, аргумент о том, что Путина нельзя загонять в угол, потому что тогда он будет способен на все, противопоставляется другому, утверждающему, что именно такая «политика страха» обеспечивает противнику свободу действий, чтобы шаг за шагом обострять конфликт (Ральф Фюкс в SZ). Конечно, этот аргумент также лишь подтверждает характер трудно прогнозируемого положения. До тех пор, пока мы не вступаем в войну на стороне Украины, вид и степень военной поддержки также должны оцениваться и с этой точки зрения. Любой, кто обоснованно выступает против «политики страха», уже находится в рамках аргументации того политически ответственного и всесторонне информированного взвешенного подхода, на котором справедливо настаивает канцлер Олаф Шольц.

Ведущие немецкие СМИ распространяют спекуляции о Путине как в лучшие советские времена. 

Речь при этом идет об уважении того, что мы считаем приемлемой интерпретацией Путиным законодательно установленных ограничений, которые мы сами на себя наложили. Истерические противники линии правительства, отрицая последствия фундаментального решения, которое они не подвергают сомнению, непоследовательны. Решение не вступать в конфликт не означает, что Запад должен бросить Украину в ситуации войны с превосходящим по силе противником (up to the point of immediate involvement) [в оригинале сказано по-английски – прим.ред.]. Поставки оружия, очевидно, могут благоприятно повлиять на ход борьбы, которую Украина намерена продолжать даже ценой больших жертв. Но разве не является благочестивым самообманом делать ставку на победу Украины в смертоносной войне против России, не взяв в руки оружие? Разжигающая вражду риторика плохо сочетается со зрительской ложей, с которой она так прекрасно звучит, ведь это не отменяет непредсказуемости соперника, способного положить все яйца в одну корзину. Дилемма состоит в том, что Запад может разве что сигнализировать Путину, который, по всей видимости, готов к эскалации конфликта и применению ядерного оружия, о том, что он, Запад, настаивает на целостности государственных границ в Европе, предоставляя ограниченную военную поддержку Украине, которая остается по эту сторону определенной международным правом красной линии вступления в войну.

Трезвое рассмотрение вопроса об ограничении военной помощи еще более осложняется оценкой мотивов, которые привели российскую сторону к явно проигрышному решению. Фокус на личности Путина приводит к дичайшим спекуляциям, которые наши СМИ сегодня раздувают, как в лучшие времена спекулятивной советологии. Преобладающий сегодня образ Путина как решительного ревизиониста необходимо как минимум сопоставить с рациональной оценкой его интересов. Даже если Путин считает распад Советского Союза огромной ошибкой, образ безумного мечтателя, с благословения Русской православной церкви и под влиянием авторитарного идеолога Александра Дугина, решившего, что делом его политической жизни является постепенное восстановление Российской империи, вряд ли могло бы отразить всю правду о его характере. Однако именно на таких прогнозах основано широко распространенное предположение о том, что агрессивные намерения Путина простираются далеко за пределы Украины: на Грузию и Молдавию, членов НАТО в Прибалтике и, наконец, на Балканы. 

Так можно ли “выиграть” войну против ядерной державы?

Этому портрету [Путина – прим.ред.] одержимого, пребывающего в состоянии бредовой ностальгии, противопоставляется жизнеописание расчетливого и властолюбивого человека,  прошедшего подготовку в КГБ и продвигавшегося по социальной лестнице; поворот Украины на Запад и движение политического сопротивления в Беларуси лишь укрепили в нем беспокойство касательно политического протеста в либерально настроенных кругах российского общества. С этой точки зрения, повторная агрессия скорее должна быть понята как разочарованный ответ на отказ Запада вести переговоры по геополитической повестке дня Путина –- особенно что касается международного признания его завоеваний в нарушение международного права и нейтрализации «предполья» (буферной зоны), которое должно было включать в себя Украину. Разнообразие вышеописанных и подобных им спекуляций лишь углубляют подвешенный характер дилеммы, обращение с которой «требует крайней осторожности и сдержанности» (такой поучительный вывод можно вынести из анализа Петера Графа Кильмансегга в FAZ от 19 апреля 2022 года). 

Но как тогда объяснить разгоревшиеся внутри страны дебаты по поводу неоднократно подтвержденной политики солидарности канцлера Шольца с Украиной, которая считается согласованной с партнерами по ЕС и НАТО? Чтобы разобраться в этих вопросах, я оставлю в стороне споры о продолжении политики разрядки по отношению к непредсказуемому Путину, которая виделась успешной как до, так и после распада Советского Союза, но в итоге оказалась серьезной ошибкой. Также я не буду касаться и темы просчета немецких властей, под экономическим давлением поставивших себя в зависимость от дешевой российской нефти. О короткой памяти сегодняшних полемистов когда-нибудь вынесут суждение историки. 

Иначе дела обстоят с дебатами, которые под многозначительным заглавием "Новый кризис немецкой идентичности" уже имеют дело с последствиями "поворота времен", изначально трезво относящимися к немецкой восточной политике и оборонному бюджету. Ведь эти дебаты, отсылающие главным образом к примерам удивительного преображения миротворцев, должны возвестить об историческом изменении послевоенного менталитета немцев; о произведенном с большим трудом изменении, которое вновь и вновь осуждается правыми, и, таким образом, о конце модальности немецкой политики, основанной прежде всего на диалоге и поддержании мира. 

Овладевающая эмоциями людей министр иностранных дел уже стала символом этого мира и диалога. [Имеется в виду Анналена Бербок из партии “зеленых”, которая поехала на Украину – прим. пер. ] 

Такое прочтение полагается на пример тех молодых людей, которые были воспитаны чувствительными к нормативным вопросам, они не скрывают своих эмоций и громче всех призывают к активному участию и вовлеченности. При взгляде на них создается впечатление, что абсолютно новые реалии войны избавили их от пацифистских иллюзий. Об этом напоминает и ставшая иконой министр иностранных дел, которая сразу же после начала войны своими убедительными жестами и исповедальной риторикой придала этому потрясению аутентичное выражение. Дело даже не в том, что она отстаивала сострадание и стремление помочь, широко распространенные среди нашего населения; скорее она нашла убедительный образ для спонтанной идентификации с бурным морализаторским порывом украинского руководства, настроенного на победу. Таким образом, мы затрагиваем суть конфликта между теми, кто с сочувствием, однако весьма стремительно принимает точку зрения нации, борющейся за собственные свободу, права и жизнь, и теми, кто извлек иной урок из опыта холодной войны и — подобно тем, кто протестует на наших улицах –- сформировал другой менталитет. Одни могут представить себе исход войны исключительно в перспективе победы или поражения, другие же знают, что война против ядерной державы уже не может быть "выиграна" в привычном смысле.

Грубо говоря, более национальный и постнациональный менталитеты населения формируют фон для различного отношения к войне в целом. Эта разница становится очевидной, если сравнить восторженное героическое сопротивление и очевидную готовность к самопожертвованию украинцев с тем, что в аналогичной ситуации можно было бы ожидать от западноевропейского общества. К нашему восхищению примешивается некоторое изумление уверенностью в победе и непоколебимым мужеством солдат и мобилизованных добровольцев, которые с мрачной решимостью защищающих свою родину от значительно превосходящего по силе противника. Мы на Западе, напротив, полагаемся на профессиональную армию, которую мы финансируем, чтобы в случае необходимости знать, что мы под защитой и нам не придется самим брать в руки оружие. 

И, кстати, впереди нас ждут переговоры с Владимиром Путиным.

Этот постгероический менталитет появился в Западной Европе, если такое обобщение возможно, во второй половине ХХ века под ядерным зонтиком США. Ввиду разрушительности потенциальной ядерной войны политические элиты и подавляющее большинство населения пришли к  пониманию того, что международные конфликты в принципе могут быть разрешены только дипломатическим путем и санкциями — и что в случае начала вооруженного конфликта ситуация должна быть урегулирована в кратчайшие сроки, ведь, насколько мы можем судить, ​​их уже нельзя будет завершить победой или поражением в привычном смысле из-за трудно прогнозируемого риска вероятного применения оружия массового поражения: "Единственное, чему можно научиться на войне, так это как заключать мир", — говорит Александр Клюге. Такая ориентация не означает фундаментального пацифизма, т.е. мира любой ценой. Курс на скорейшее прекращение разрушений, человеческих жертв и процесса децивилизации не является синонимом требования пожертвовать политически свободным существованием ради исключительно выживания. Скептическое отношение к средствам военного насилия prima facie находит предел в цене, которую требует авторитарная удушающая жизнь — существование, в котором отсутствует понимание противоречия между принудительной нормой и самоопределяющейся жизнью.

Я объясняю обращение наших бывших пацифистов, приветствуемое правыми сторонниками «поворота истории», себе из смешения этих двух одновременно сталкивающихся, но исторически несопоставимых менталитетов. Эта своеобразная группа разделяет уверенность украинцев в победе и самозабвенно апеллирует к нарушенному международному праву. После Бучи лозунг «Путина в Гаагу!» разлетелся в мгновение ока. В целом, это свидетельствует о самоочевидности нормативных стандартов, которые сегодня действуют в рамках международных отношений, то есть о реальной степени изменения соответствующих ожиданий и гуманитарных чувствительностях населения.

В свои годы я не скрываю некоторого удивления: как же глубоко должна быть вспахана почва культурной самоочевидности, на которой сегодня живут наши дети и внуки, если даже консервативная пресса взывает к прокурорам Международного уголовного суда, который не признают ни Россия, ни Китай, ни США. К сожалению, такие реалии также выдают пустозвонство восторженной идентификации со все более резкими обвинениями в адрес немецкой сдержанности. Речь не о том, что военный преступник Путин не заслуживает предстать перед таким судом, но о том, что он по-прежнему занимает место с правом вето в Совете Безопасности ООН и может угрожать своим противникам ядерным оружием. С ним еще предстоит договориться об окончании войны,  или, по крайней мере, о прекращении огня. Я не вижу убедительного обоснования для требования проведения политики, которая – при мучительном, с каждым днем все более невыносимым зрелище ежедневно страдающих жертв de facto – играется с хорошо аргументированным и взвешенным решением о неучастии в этой войне.

Изменения, происходящие с бывшими пацифистами, ведут к ошибкам и недоразумениям. 

Политико-ментальные различия, которые можно объяснить неравномерностью исторического развития, не должны становиться почвой для упреков союзникам; они должны быть приняты как факт учтены в процессе сотрудничества. Но пока эти образующие перспективы различия остаются на заднем плане, как в случае с реакцией депутатов на призвавшего к порядку украинского президента в его видеообращении к Бундестагу, они лишь провоцируют спутанность чувств, –- спутанность между неаргументированным одобрением, простым пониманием другой точки зрения и должным самоуважением. Игнорирование исторически обусловленных различий в восприятии и интерпретации войны ведет не только к судьбоносным ошибкам в отношениях друг с другом. Самое страшно, что оно приводит ко всеобщему непониманию того, что на самом деле думает и чего хочет другой.

Это осознание также заставляет более трезво взглянуть на изменения, происходящие с бывшими пацифистами. Ведь ни возмущение, ни ужас, ни сострадание, составляющие мотивационный фон их недальновидных требований, нельзя объяснить отказом от нормативных принципов, над которыми всегда посмеивались так называемые реалисты; скорее их можно объяснить чрезмерно требовательной интерпретацией этих принципов. Они не обратились в реалистов, но практически перевернулись в них: конечно, без моральных чувств нет и моральных суждений; однако обобщающее суждение также в свою очередь корректирует ограниченный диапазон чувств, вызываемых в первую очередь. 

В конце концов, не случайно, что авторами «Zeitenwende» [“Новая эра” - прим.ред.]  являются те левые и либералы, которые перед лицом резко изменившейся констелляции крупных держав –- и в тени трансатлантической неопределенности — полагают, что стоит серьёзно подойти к назревшему прозрению: Европейский Союз, который хочет сохранить стабильность своего социального и политического уклада, избегая внешних и внутренних угроз, станет политически дееспособным только тогда, когда сможет встать на ноги в военном отношении. Переизбрание Макрона знаменует собой передышку. Тем не менее, прежде всего мы должны найти конструктивный выход из сложившейся дилеммы. Эта надежда выражается в осторожной формулировке цели: Украина не должна проиграть войну.