Кратчайшее расстояние между двумя башнями (перевод статьи) - часть 4-я
https://t.me/cult_of_weirdФинальная часть перевода статьи Стива Томпкинса, опубликованной в Vision, Gryphons, Nothing and the Night #4 зимой 2002-го года. https://www.robert-e-howard.org/VGNNws02.html
Это правда, что в континууме Турийской и Хайборйской эр не существует Тёмного Властелина, кроме самого Говарда. И хотя оба писателя были не только миростроителями, но и разрушителями миров, катаклизмы и катастрофы Толкина в отличие от Говарда движимы обречённостью и роком.
Самонадеянные нуменорцы заслуживают пойти на дно; когда же океаны поглощают Атлантиду с её блистательными городами, или региональная и расовая реконфигурация превращает крылатых богов в крылатых демонов в «Королеве Чёрного Побережья», события становятся просто апокалиптической случайностью. В отличие от Ангбанда или Мордора Толкина, Ахерон Говарда пал не потому, что являлся средоточием зла, а потому, что был помехой.
При этом история Древней Земли, изложенная Брулом в «Королевстве теней», характеризуется возрождением змеелюдей как своего рода коллективного Саурона. «Это была долгая и страшная война, прошли века, пока люди стали расой, владеющей миром». Но слишком скоро «…они выжили и вернулись, вернулись в масках, когда людская раса ослабла и забыла о прежних сражениях». Начинается ещё одна «мрачная и тайная война», без окончательной победы: «Но монстры после долгих лет изгнания возвращаются снова, потому что люди напоминают обезьян — забывают то, что не мозолит им глаза...» Теперь офидианы (т.е. змеелюди) поняли, что если одурманить людей молитвами и ритуалами, то их сердца и умы последуют за ними:
… чудовища пришли и под маской пророков и проповедников новой, истинной веры создали могучий культ Бога-Змея. Они обладают столь великой силой, что карают смертью за малейшее упоминание о людях-змеях в разговоре, все с трепетом склоняются перед Богом-Змеёй — слепые глупцы, они не видят связи между ним и той мощью, которую сокрушили их предки столетия назад.
Даже сами нуменорцы Толкина, «в своей роскоши и могуществе», не способны уловить преемственность между Сауроном и Морготом, свергнутым Первым Врагом:
У нас не было храмов. Но теперь Гора разорена. Её деревья срублены и стоит она обнажённой; и на вершине её Храм. Он из мрамора, и золота, из стекла и стали, он изумителен, но ужасен. Никто не молился там. Храм ожидал. Долго Саурон не называл своего господина по имени, которое издавна проклято здесь.
Он говорил сначала о Единственно Всесильном, о Первом Могуществе, об Учителе. Но теперь он открыто говорит об Алкаре, о Морготе. Он пророчил его возвращение. Храм должен был стать его домом. А Нуменор должен владеть миром. Тем временем, Саурон сам живёт там. (из «Утраченного пути»)
«Несмотря на все различия, существуют и сходства, и в фэнтези, выпускающемся сегодня, течёт кровь Толкина и Говарда», — утверждают Малкольм Эдвардс и Роберт Холдсток.
Некоторые читатели, пришедшие к «Фениксу на мече» через Толкина, испытали дежавю, когда прочитали о воссоединении Тот-Амона с тем, что так и подмывает назвать его «прелестью»:
Тот-Амон оттолкнул в сторону обмякшее тело, выхватил из рук мертвеца кольцо и забыл об убитом. Он обеими руками держал кольцо, и его чёрные глаза пылали мрачным огнём.
— Моё кольцо! — прошептал он в радостном возбуждении. — Я вновь обрёл своё могущество!
Даже сам стигиец не смог бы сказать, как долго он стоял неподвижно, словно статуя, с таинственным кольцом в руках, чья ужасная аура исцеляла его опозоренную душу.
Нам было бы полезно действовать здесь с осторожностью и вспомнить резкую отповедь Толкина, когда в 1961 году он был вынужден бороться с причудливым вступлением некоего доктора Эйка Ольмаркса к шведскому переводу «Властелина колец» (LOTR). Ольмаркс предположил, что Кольцо Саурона «в определённом смысле» было кольцом Нибелунгов. «Оба кольца были круглыми, и на этом сходство заканчивается», — был лаконичный ответ писателя.
Но есть и другие сравнения, которые можно было бы провести, и мы могли бы сказать, что они плодотворны, возвращаясь к изречению Расти Бёрка о «грушах и бананах». Вековечный Лес из «Братства Кольца», его мысли «часто тёмные и странные, наполненные ненавистью к существам, которые свободно ходят по земле, грызут, кусают, ломают, рубят, жгут: разрушители и узурпаторы» предвосхищены глубинным реваншизмом Говарда в поэме «Король и дуб»:
И тут запели древеса, стоявшие молчком,
Так, словно вытолкнули вдруг из горла горький ком:
«Низвергли люди нашу власть, но мы своё возьмём!»
Оба автора поместили своих чародеев в башни, дабы произвести незабываемый эффект, хотя не следует забывать, что Газнак у Дансени, красиво восседающий в своей «Неприступной крепости», на десятилетия опередил и Яру, и Сарумана. Также оба автора нанесли удары от имени протофеминизма: Толкин - с Эовин, а Говард - с Валерией и Тёмной Агнес. Оба использовали гигантских пауков, которые опутывали читателей паутиной арахнофобии. Оба знали, что сказочные драгоценности действительно излучают очень холодный свет, который часто концентрирует, а не рассеивает тьму. Сильмарилли, в которых «заперты судьбы Арды, земли, моря и воздуха», являются не только произведением Феанора, но и его гибелью и гибелью многих последующих носителей, и везде, где «сверкает» Сердце Аримана Говарда, там «проливается кровь и рушатся царства, и силы природы приходят в смятение».
Есть мужественные приверженцы Говарда, которые стараются никогда не признавать, что Толкин был способен вызвать такие бури эмоций, как у Эомера в «Возвращении короля»:
… он решил биться до последнего, спешившись и оградившись стеною щитов, и свершить на Пеленнорской равнине подвиги, достойные песен, хоть и некому будет воспеть последнего конунга Ристании. Он взъехал на зелёный холм и там водрузил хоругвь; и Белый Конь, казалось, поскакал на ветру.
Выехав из тумана, из тьмы навстречу рассвету,
Пел я солнечным утром, обнажая свой меч.
Теперь надежде конец, и сердце моё точно рана.
Остались нам ярость, и гибель, и кровавый закат!
Такие сказал он стихи, сказал - и рассмеялся. Ибо вновь охватило его упоение битвы: он был ещё невредим, был молод, и был он конунг, достойный своего воинственного народа.
Известно также, что сторонники Говарда отвергали фэнтези Толкина как христианское, а не языческое, хотя только один из двух авторов вписывал в свои рассказы героических священников, и это был не Толкин. Самый успешный современный автор книг меча-и-колдовства Дэвид Геммелл, чей долг перед Говардом очевиден, тем не менее перерабатывает христианские мотивы искупления и воздаяния в каждом своём романе. И есть те, кто насмехается над самой идеей эльфов и отрицает, что владения Говарда когда-либо граничили с фэйри. Они упускают из виду Старшую Расу, обладающую подозрительно раскосыми фиолетовыми глазами и сверхчеловеческими способностями, чьё присутствие проходит золотой нитью по гобелену мира до Катаклизма и которые ждут часа, когда смогут свести счёты с Человеком, вот в таких условиях обитания:
Широко простирались голубые воды этого озера и много роскошных дворцов высилось на его берегах. Бесчисленное множество прогулочных лодок, украшенных лебедиными крыльями, лениво скользили по тихой глади, и повсюду звучала тихая музыка. («Зеркала Тузуна Туна»).
Если мы обратимся к «Куда ушёл Седой Бог», то обнаружим там Ивин из «исчезающего мистического народа» существ, которые приходятся «родственниками фаэрам» (т.е. фэйри), Ивин, которая пытается заманить своего смертного возлюбленного Дунланга в далёкие края, где «годы кажутся часами, чтобы нежиться в них вечно». Её тяжёлое положение, связанное с верностью, является столь же острым изображением непримиримых различий, которые отделяют Прекрасный Народ от Людей последующих поколений, как рассказы Толкина о Берене и Лютиэн или об Арагорне и Арвен:
«Я люблю, и я пропала. Моё зрение - зрение смотрящих вдаль, сквозь покров и туманы жизни. Я вижу то, что позади прошлого и впереди будущего. Ты пойдёшь на битву, и по тебе вскоре заплачут струны арфы, а Ивин Грэгли останется рыдать, пока не растворится в слезах и солёные слёзы не смешаются с холодным солёным морем». («Куда ушёл Седой Бог»).
Болезненная страсть тех, кто остаётся к тем, кто уходит, отражается на человеческой стороне великого раскола в «Споре Финрода и Андрет» Толкина, поразительной работе, о существовании которой не подозревали, пока Кристофер Толкин не издал её в «Кольце Моргота», Том X «Историй Средиземья». Изучение основных тем современного фэнтези означает открытие того, как рано и как часто Роберт И. Говард в одиночку добирался до всех этих тем первым.
Возможно, нам следует перефразировать Малкольма Эдвардса и Роберта Холдстока, сказав, что из ран этого жанра сочится кровь Толкина и Говарда. Они — Короли-рыбаки жанра, и из их ран вытекает чувство утраты, привкус сожаления, всепроникающее перемещение, переселение и лишение наследства, которые, в свою очередь, ранят нас. Больше всего этих двух мужчин объединяет то, что они считали себя обделёнными: утерявшими свои права по рождению. Говард видел, как его лишают их каждый день:
Я возмущаюсь навязыванием чужой культуры и обычаев моему родному штату, даже если эта культура превосходит его. Жителей Техаса эксплуатировали так же безжалостно, как их изображали дикарями. (Из письма Лавкрафту от сентября 1932 года).
Каждая корпорация, когда-либо пришедшая на Юго-Запад, стремящаяся исключительно к грабежу людей и ресурсов региона, размахивала знаменем «прогресса и цивилизации». ...Потому что мы устали видеть, как корпорации, расположенные в других регионах, захватывают огромные монополии на ресурсы, которые они высасывают досуха, и уходят с набитыми мешками денег, оставляя после себя опустошённую землю... Неудивительно, что капиталистическим мародёрам требуется напустить дыма заявлений о развитии, цивилизации и прогрессе; как и в случае с вояками, диктаторами и империалистами, это их любимый лозунг. (Из письма Лавкрафту от декабря 1935 года).
Толкин, со своей стороны, был лишён наследства не только из-за ранней потери отца и матери, но и задолго до своего рождения, начиная с 1066 года. В «Дороге в Средьземелье» Том Шиппи описывает блуждающий огонёк англичанина, «который бросил вызов завоеваниям и Завоевателю», и в каком-то смысле обе карьеры Толкина были актами неповиновения норманнам и тому, что они совершили после Гастингса (который, по иронии судьбы, теперь является домом Дэвида Геммела). Американцы, которые ещё несколько десятилетий назад имели обыкновение использовать слово «англосаксы», когда имели в виду «белых англосаксонских протестантов с наибольшим количеством оружия и самым большим флотом», обычно не осознают той щепетильности, с которой Патрик Карри называет «иностранный и высокоцентрализованный правящий класс, включая светскую, церковную и образовательную элиты», преступниками и искоренителями всего английского. Толкин взял на себя задачу продолжить с того места, где остановились Гарольд Годвинсон, Херевард Уэйк и, возможно, Робин из Зелёного Леса; как Говард сказал устами Хротгара в «Дороге в Азраэль»: «Норманны, датчане, саксонцы – те, кто не захотел очутиться под пятой Вильгельма, – мы и есть королевство Гарольда!» В том же рассказе представлена одна из наиболее толкиновских фигур в творчестве Говарда — последний саксонский король:
... и меня снова охватил глубокий благоговейный страх, когда я увидел его с мечом на коленях и развевающимися на поднявшемся ветру белыми локонами. Казалось, что это сидит седой король из какой-то древней легенды.
Толкин, конечно, был прежде всего филологом, для которого слова-призраки порхали в призрачных залах утраченных языков. Говард лучше умел заимствовать, нежели придумывать имена, и его лексические познания лежали вдали от академических кругов. Тем не менее, в «Избранных письмах» мы обнаруживаем его читающим Гарольду Прису лекцию о происхождении слова welsh («валлийский») и о гэльском алфавите, или рассуждающим о претенциозном использовании слова pork («свинина») после норманнского завоевания:
Если бы у [норманнских] баронов был обычай поедать своих вассалов, то я полагаю, что несчастному саксонцу подсунули бы какое-нибудь причудливое латино-французское название: «Эй, Этельред, ты, шлюший varlet [ублюдок], передай-ка мне genus hominus [блюдо из человечины]; вон ту вырезку из бедра.» (Из письма Тевису Клайду Смиту, март 1930 г.)
А знаменитая переписка Говарда с Г.Ф. Лавкрафтом выросла из-за историко-лингвистической перепалки, вызванной «Крысами в стенах». Так что Толкину и Говарду, вполне возможно, было бы что обсудить, и это ещё одна причина, почему стоит говорить о них обоих.
Возможно, что более поздние авторы фэнтези не смогли конкурировать с этими «Двумя башнями», потому что их культурная утрата не превратилась в их художественное приобретение:
«Но разве не жаль, что красота и слава человека обречена исчезнуть, словно дымка над летним морем?» (Кулл из Атлантиды, в «Зеркалах Тузуна Туна»)
«Не знаю, радоваться мне или печалиться… Ведь даже если мы победим – всё равно много дивного и прекрасного исчезнет наверное из жизни Средиземья.» (Теоден, в «Двух крепостях»)
Любой, кто знаком с анекдотами об эксцентричности Говарда на публике, испытает шок, когда прочитает книгу Майкла Уайта «Толкин: биография» 2001 года, в которой «не раз [Толкин] получал удовольствие, тревожа своих соседей, когда бегал по улице в костюме убийцы-викинга с топором в руках». Это должно служить напоминанием о том, что у Говарда и Толкина есть ещё одна общая черта — это их враги. Оба были и будут приковываться к позорному столбу как эскаписты, расисты, реакционеры, фаллократы, инфантилы и даже фашисты.
Они остаются двумя совершенно разными писателями. Мало кто из персонажей Говарда, кроме разве что Герейнта из «Тигров морей», согласился бы со словами Фарамира:
Война должна существовать, поскольку мы должны защищать свои жизни против разрушителя, который стремится поглотить всё; я не люблю яркий меч за его остроту, стрелу – за её быстроту, а воина – за его славу. Я люблю лишь то, что они защищают…
И REHeapa, безусловно, является подходящим сайтом, где можно утверждать, что инстинкты Говарда, то, что мы могли бы назвать его стремительной художественностью, иногда эстетически превосходили Толкина. Адреналиновое празднование победы на поле Танасула, с вогнанным в ножны мечом и блестящим прикосновением окровавленных пальцев короля-воина к своим волосам, «словно нащупывая там свою вновь завоёванную корону», производило более яркое впечатление, чем та повсеместная сахарная кома на поле Кормаллена в «Возвращении короля», где геральдические орлы разражаются песней, как бы компенсируя тот факт, что Джон Уильямс не может подсказать нам, какие эмоции испытывать.
Хоббит есть хоббит, а варвар есть варвар, и «с мест они не сойдут», но северное дыхание ледяных гигантов можно почувствовать в работах как Говарда, так и Толкина (вот почему, возможно, именно поэтому другой вклад в «северное фэнтези» середины XX века – «Сломанный меч» Пола Андерсона иногда, кажется, заполняет пробел между ними).
… то была страшная встреча. Фингон остался один среди своих мёртвых телохранителей и сражался с Готмогом, но другой балрог зашёл сзади и обвил ноги Фингона огненным бичом. Тогда Готмог зарубил Фингона топором, и из расколотого шлема Фингона ударило вверх белое пламя. Так погиб король Нолдор, и враги изуродовали его тело и знамя втоптали в лужу крови. (Сильмариллион)
Не то, чтобы кому-то из двух авторов удалось забить оппонента до смерти, как Фингона, но ни один из них не падает в лужу крови перед другим, выдержав сравнение. Кратчайшее расстояние между этими двумя башнями — это прямая, которую они оба проводят своими произведениями и которую защищают от того, что Джон Клют очень метко назвал «обезвоживанием секуляризации», от утраты души, от продажности и от медленной смерти подавляемого воображения.
Конец