Красота русской девочки

🔞 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ТУТ 👈🏻👈🏻👈🏻

Красота русской девочки
Ihr Webbrowser (Firefox 53) ist veraltet. Aktualisieren Sie Ihren Browser für mehr Sicherheit, Geschwindigkeit und den besten Komfort auf dieser Seite. Browser aktualisieren Ignorieren

политика в области персональных данных
подписаться на рассылку


издательство
сотрудники
распространение
контакты


новое литературное обозрение
неприкосновенный запас
теория моды


новинки
скоро
бестселлеры
все книги


новости
встречи
пресса
конференции

Этой книги временно нет в продаже. Вы можете подписаться на уведомления, и при поступлении книги на склад получить письмо на указанный электронный адрес.
Поздравляем, подписка успешно оформлена.
К сожалению,подписаться не удалось. Пожалуйста попробуйте позднее

Раз в неделю мы отправляем рассылку о книгах и событиях «НЛО». В наших письмах — интервью с авторами и сотрудниками издательства, истории о создании книг, редкие фотографии и видео, сюрпризы и подарки.


За подписку дарим промокод на скидку 15%

Постсоветские «потребительские сказки»
По материалам современной литературы для девочек-подростков
Лариса Рудова — филолог, профессор Помона-колледжа (Pomona College, Claremont Colleges), Калифорния, США. Автор монографий о Борисе Пастернаке, статей по современной русской литературе и культуре.
Отечественная детская литература последних пяти-шести лет активно ориентируется на гендерные интересы своих читателей.
Марина Костюхина. Современная школьница и ее романы
Девушке следует обладать двумя качествами: отменным стилем и умением поражать.
Коко Шанель
Гламуромания уже давно признана новой болезнью века. Не обошло это увлечение и детские души, которые оказались зараженными этим «потребительским микробом». Российский детский психолог Алла Баркан в статье «Подростковая гламуромания» иронически замеча­ет: «Как может очаровать собой кого-то самая красивая девушка, не имеющая в своем гардеробе модных фирменных вещей? Теперь уже детские бальные платья как новый наряд короля в сравнении с тем, что диктует гламур.
А неокрепшая психика вашей дочурки, растущей „принцессой", желает немедленно — все и сейчас» (Баркан 2008). Статусный харак­тер модной одежды оказался более опасным для детской аудитории, чем для аудитории взрослой, и именно поэтому «правильная» одежда оказалась в центре внимания авторов, пишущих сегодня как для деву­шек, так и для девочек-подростков. Красота как доступный товар — от удачного макияжа до правильно подобранного туалета — широко пропагандируется в литературе, рассчитанной на взрослого читателя. И все же, если в литературе для взрослых это богатый источник «ан­тропологических наблюдений», в которых отражаются не только «по­родившие их условия», но также состояние современной культуры, «социальные взгляды взрослых и взрослый опыт» (Pattee 2006: 154), то в книгах для девочек подобный подход выходит далеко за пределы де­вичьих интересов в их ориентированности на систему ценностей, при­сущую среднему классу. Книги для девочек следует скорее рассматри­вать как коммерческое предприятие: они сами по себе уже являются предметами ширпотреба. Интерес к этой литературе и ее чтение сим­волизируют определенный стиль жизни, превращая эти тексты в такой же объект потребления, как и описываемые в них товары — символы «правильной» экипировки будущей женщины.
В сегодняшней России настоящий бум в производстве литературы для девочек пришелся на первое десятилетие нового века. Особым ка­чеством этой литературы стала отчаянная попытка совместить в ней преднамеренно дидактическую интонацию с идеологией откровенного потребления и гламура, захватившей умы россиян в годы президент­ства Владимира Путина (2000-2008).
Внешнее повышение уровня жизни россиян привело к возникнове­нию новых, теперь уже постсоветских иллюзий, одной из которых стала вера в новую модель «достойной» жизни и благоденствия, достижимо­го для любого человека, стоит лишь постараться[1]. Гламур стал одним из центральных элементов этой новой модели. Гламурная же культу­ра породила в свою очередь образ новой женственности с ее привиле­гированным правом на удовлетворение личных потребностей, успех в обществе, сексуальность, материальные удовольствия и праздность. Средства массовой информации с энтузиазмом пропагандировали за­падные стандарты красоты и саму красоту как средство, с помощью которого можно подняться по общественной лестнице к вершинам успеха, превратив российских женщин в ретивых и прилежных уче­ниц, постигающих основы западной моды и языка тела[2]. С этого вре­мени стремление русских женщин к гламурной женственности и стан­дартной красоте «на западный манер» в самих странах Запада стало притчей во языцех[3].
Значение внешней красоты и гламура в становлении личности совре­менной женщины всячески подчеркивается в так называемой гламур­ной прозе, особом поджанре популярных женских романов, изобре­тенном преуспевающим предпринимателем и светской романисткой Оксаной Робски[4]. Ее героини социально и финансово успешны, одна­ко их чудесное восхождение по социальной лестнице происходит от­нюдь не благодаря силе их ума или профессиональным достижениям, а скорее за счет их внешних данных и способности манипулировать богатыми и влиятельными мужчинами. Книги Оксаны Робски пользу­ются особой популярностью, но гламурность в них работает скорее на патриархальные гендерные представления и устои, тем самым поддер­живая идеологию сексизма теперь уже в условиях современной России. Хотя гламурная проза рассчитана на взрослых читательниц, многие ее уроки отразились именно в прозе для девочек-подростков — пусть даже и в приемлемой для этого возраста форме. И хотя литература для девочек, несомненно, является всего лишь побочным продуктом гламурной прозы, «избирательное родство» здесь угадывается безоши­бочно: в центре внимания оказывается новый, скроенный на западный манер, образ женственности, который в свою очередь является резуль­татом потребительского образа жизни.
В данной статье предпринята попытка анализа художественной прозы для девочек как особого поджанра, который можно условно обозначить как постсоветскую «потребительскую сказку». Сам тер­мин «потребительская сказка» (commodity tale) был впервые пред­ложен американской исследовательницей Амандой К. Аллен для описания особой идеологической направленности нарративов для де­вочек-подростков, создававшихся американскими писательницами в послевоенные годы и годы холодной войны (с 1940-х по 1960-е годы). Используя в качестве отправного момента теорию Пьера Бурдье о вку­се и индивидуальности, Аллен показывает, с какой настойчивостью «потребительские сказки» учат девочек подросткового возраста ис­пользовать внешнюю красоту, потребительские навыки, определен­ную манеру поведения и язык тела для достижения более высокого социального положения. В число наиболее типичных и самых по­пулярных авторов «потребительских сказок» входили Бетти Каван- на, Мэри Штольц, Розамунд дю Жарден и Энни Эмери (Allen 2009). Их книги пользовались широким читательским спросом не только потому, что в них девочкам давались практические советы из серии «как стать женщиной» (Ibid.: 284), но также, как утверждает Аллен, потому что их авторы претендовали на знание сказочной «волшеб­ной формулы», которая сулила каждой читательнице превращение из Золушки в принцессу и обязательное перемещение по социаль­ной лестнице.
Постсоветские «потребительские сказки» аналогичным образом раскрывают секреты социального успеха девочкам, предлагая им научиться премудростям ухода за собой, моде, потребительской гра­мотности и освоить все важные практические навыки, которыми согласно правилам «потребительской сказки» должна владеть на­стоящая женщина. Поскольку эти тексты создаются почти исключи­тельно авторами-женщинами[5] и адресованы девочкам подростково­го возраста, в них отразилась особая гендерная идеология, которую старшее поколение женщин стремится передать своим юным после­довательницам.
Обложки книг американских писательниц — популярных авторов «потребительских сказок»
В этой статье мне хотелось бы проследить важную взаимосвязь меж­ду понятием «красота» и формированием гендерных представлений в советской детской литературе и культуре, а затем обратиться к анали­зу влияния на детскую культуру новых постсоветских реалий. В качестве примеров я приведу две популярные книги, вполне типичные для жанра «потребительской сказки»: «Конкурс красоты в 6 „А"» Людмилы Матвеевой (Матвеева 2001) и «Сердце для невидимки» Светланы Лубенец (Лубенец 2007), впервые опубликованную под заглавием «Мой первый конкурс красоты» в 2004 году)[6].
в советской культуре и детской литературе
Литература для девочек была весьма популярна до Октябрьской ре­волюции, но после Октября этот особый тип детской литературы очень быстро угас: большевики не признавали деление литературы согласно гендерным интересам, считая такое разграничение явлени­ем «буржуазным»[7]. В постреволюционные годы детская литература создавалась как гендерно нейтральная: в ней вообще не принимались в расчет эмоциональные потребности девочек-подростков и их про­буждающаяся сексуальность. Юные героини советских литературных произведений не обсуждали свою внешность и наряды, а если такое и допускалось, то занятые своим внешним видом девочки описывались как героини сугубо отрицательные.
Ранняя советская культура одинаково отвергала как буржуазный потребительский подход к жизни, так и коммерческую установку на доминантность сексуальности в женской красоте, предлагая свое решение вопроса: широко пропагандировался новый тип женствен­ности, основу которой составляли «естественность», «здоровье», «ги­гиена» и полный отказ от использования декоративной косметики (Гурова 2005). Любой намек на провоцирующую сексуальность в одежде, макияж или особую манеру держаться вызывал резкое осуж­дение. Такое отношение к женской внешности и особенно стремление некоторых женщин в революционной и постреволюционной России выглядеть по-мужски Е. Трофимова удачно называет «революцион­ным трансвестизмом»[8].
Советские женские журналы энергично насаждали новые правила хорошего вкуса и поведения. Образцовая советская «красавица» ста­линской культуры должна была придерживаться следующих осново­полагающих принципов женственности: «аккуратность/опрятность», «чистота», «профессионализм», «скромность» и только в особых случа­ях — «нарядность» (Тихомирова 2007: 130). Такие принципы составля­ли основу языка тела для представительниц советского среднего клас­са и диктовали им нормы женской «приличности» и «культурности» вплоть до конца советской эпохи. Не удивительно, что эти постулаты применялись и в воспитании и обучении девочек, постигавших этот обя­зательный советский женский язык тела. Тем не менее было бы ошибоч­но утверждать, что доминировавшие в Советском Союзе официальные настроения требовали полностью истребить любые проявления «искус­ственной красоты». Советская промышленность на протяжении всей своей истории производила так называемую декоративную косметику, и, несмотря на то что парфюмерно-косметическая продукция обычно рекламировалась как средство личной гигиены, большинство женщин использовали ее как раз для того, чтобы добавить себе хоть немного той самой «искусственной красоты» (Гусарова 2007: 143). Так женское тело превращалось в «арену сражений между обществом и людьми, между стыдом и удовольствием» (Гурова 2008: 252).
Стандарты женской красоты начали изменяться только в годы «отте­пели», когда СССР стал более открытым для Запада, а товары широкого потребления более доступными для его граждан. В конце 1950-х — на­чале 1960-х годов советские представления о «хорошем вкусе» в одежде были дополнены новыми понятиями: «привлекательность, женствен­ность и элегантность», которые прежде считались «мелкобуржуазны­ми» (Bartlett 2004: 143)[9]. К концу 1960-х годов косметические проце­дуры, к которым прибегали советские женщины, а также их одежда стали более разнообразными и, несмотря на дефицит модных вещей, у женщин появилась возможность лучше одеваться и выглядеть более привлекательными[10]. Однако чрезвычайно живучие в СССР консер­вативные представления о «хорошем вкусе» продолжали подавлять любые попытки воспроизвести западные образцы женской красоты. При таком подходе не удивительно, что в поздней советской культуре самый «прозападный» тип женской внешности прочно ассоциировал­ся с валютными проститутками и фарцовщицами, которые частенько щеголяли в провоцирующих традиционный внешний вид сексуальных нарядах, подрывая тем самым «приличные» и выхолощенные в сексу­альном плане советские стандарты женской красоты.
В советской литературе, адресованной массовому читателю, поня­тие «красота» трактовалось в соответствии с официальными пуритан­скими стандартами и настроениями; тем же курсом следовала и дет­ская литература. Советская педагогика стремилась прививать детям любовь к «духовной/внутренней красоте», преднамеренно занижая значение внешней красоты и сексуальной привлекательности. Совет­ские литераторы обходили стороной опасную территорию подростко­вой физиологии: в произведениях для юных читателей почти полно­стью отсутствуют какие бы то ни было упоминания о меняющемся теле девушек-подростков и о зарождающемся интересе к телу.
В своей статье «Воспитание чувств a la sovietique: повести о первой любви» Марина Балина пишет, что в советской детской литературе юные героини обладали типично андрогинной внешностью и их шан­сы быть принятыми в мальчишескую среду на равных увеличивались, если им удавалось «редуцировать» свои физические гендерные призна­ки (Балина 2008: 157). Таким образом, нет ничего удивительного в том, что многие героини-подростки в советской детской литературе выгля­дели и вели себя по-мальчишески; на протяжении 1920-х и 1930-х годов в детской литературе не было практически никаких описаний, связан­ных с физическим, телесным образом юных героев (там же: 155).
Даже если отдельные советские писатели и осмеливались затронуть тему полового созревания или пробуждения сексуальности в девочке- подростке, то прочитать это можно было лишь между строк. Однако, как пишет Жаклин Роуз, даже если детская литература вовсе не опи­сывает изменений, происходящих с телом подростка, она определен­но имеет их в виду: «Эта сексуальность проявляется в самом факте ее постоянного отрицания, в неизбежном возвращении к вопросу о ее истоках и о половых различиях, а также к вопросу, в центре которого снова и снова оказывается ребенок. И именно ребенку предстоит вы­нести всю тяжесть этой неразрешенной дилеммы» (Rose 1984: 27). Со­ветская детская литература не была исключением из этого правила, и сегодня мы видим, несмотря на усиленный контроль цензуры и, что самое очевидное, самоцензуры, что эта тема регулярно возникала на страницах лучших произведений советских авторов. Одним из таких примеров является повесть Радия Погодина «Дубравка» (1960).
Сам образ главной героини Дубравки выстраивается по знакомым уже читателю советским канонам детской женственности: девочку от­нюдь не беспокоят вопросы, связанные с половым созреванием; она и выглядит, и ведет себя как сорванец. Но Погодин приоткрывает но­вый пласт в описании взросления своей героини, когда обращается к сложному миру эмоций созревающей девочки. Она не может осво­бодиться от ощущения покинутости и одиночества, когда те самые мальчишки, с которыми она привыкла играть, теряют к ней интерес и принимаются ухаживать за более развитыми в физическом плане и более привлекательными девочками. Не в силах постичь тайну — по­нять, что привлекает мальчиков в этих девочках, она ищет утешения в природе: «Она думала, почему так красива природа. И днем краси­ва и ночью. И в бурю и в штиль. Деревья под солнцем и под дождем. Деревья, поломанные ветром. Белые облака, серые облака, тяжелые тучи. Молнии. Горы, которые тяжко гудят в непогоду» (Погодин 2003)[11]. Как бы глубоко и тонко ни воспринимала девочка природу, ее суждения о человеческой красоте все-таки изрядно подпорчены советской идеологией: «А люди красивы, только когда улыбаются, думают и поют песни. Люди красивы, когда работают. И еще знала Дубравка, что особенно красивыми становятся люди, когда соверша­ют подвиг. Но этого ей не приходилось увидеть еще ни разу» (там же: 238). Однако по-настоящему прочувствовать силу физической красо­ты Дубравке помогает не героический поступок, а появление в доме,
где она живет, молодой привлекательной женщины Валентины Гри­горьевны. И хотя читатель понимает, что девочка очарована именно внешним видом своей новой знакомой, Погодин избегает всяческо­го упоминания о неотразимой красоте и сексуальности Валентины Григорьевны, скупо описывая лишь некоторые ее черты: сияющие серые глаза, мягкие волосы и то, что она выглядит как актриса. Ка­жется, что Валентиной Григорьевной очарованы все без исключения, и сама Дубравка наконец начинает ощущать ее привлекательность: «В этой женщине был какой-то другой мир, еще скрытый от Дубрав­ки. Она даже не пыталась в нем разобраться. Но он тянул ее сильнее, чем море, горы, сильнее, чем всякие яркие краски земли» (там же: 254). Дубравка постепенно открывает для себя силу физической красоты и обаяния, и сам этот факт знаменует конец ее невинного детства и вступление в подростковый период.
По мере того как в советском обществе возрастал интерес к мате­риальным аспектам жизни, менялись и стандарты красоты: помимо физического совершенства, в реестр привлекательности включается умение модно одеваться, ухаживать за собой и флиртовать. Послед­нее, однако, по-прежнему воспринималось как нечто сомнительное и преподносилось советской литературой в негативном свете. В повести «Чучело» (1981) Владимир Железников очень точно уловил разницу в отношении к женской красоте старшего и нового молодого поко­ления. Юная героиня повести Лена Бессольцева пытается объяснить своему дедушке, что мода влияет на то, как ее одноклассники воспри­нимают красоту женщины, а модная одежда позволяет девочке занять главенствующее положение в группе сверстников. Так, о своей одно­класснице Шмаковой ге
Рыжая молодая телочка раздевается и соблазняет
Голые красивые бедра симпатичной девушки
Стягивает свой белоснежный лифчик