Коровка

Тушенцов шел по направлению к коровнику. Он был счастливым сельским обладателем одной диковинки, которую мало кто принимал, но ему было плевать. Он купил этот шикарный дом, двор и коровник, где оставили одного бедного мужчину.

— Эй, Дань! — крикнул шатен. Ведро с глухим стуком соприкоснулось с полом.

Кашин вильнул хвостом, его ухо дернулось. Он сидел на своей постели, к которой еле как привык после прошлого хозяина, который держал его просто в стойле, в котором даже сена не было.

— Приятно видеть тебя таким, — улыбнулся Тушенцов, оглядев своего питомца.

Сейчас Данил выглядел и вправду гораздо лучше. Появились формы, кости перестали торчать, как было раньше.

— Что ж за живодер с тобой тут раньше был…

Он подошел к Дане. И руки второго сами легли на запястья Руслана. Почти невесомо, он не вцепился, как делал раньше.

— Спасибо, — прошептал он, уткнувшись старшему в область живота.

Тушенцов усмехнулся. Его ладонь скользнула по голове. Пальцы с благоговением провели по рогам, потом нырнули обратно в рыжие волосы.

— Как же ты таким уродился то? Вроде человек, а вроде хвост, уши, рожки есть, кожа беленькая, с пятнами, молоко даешь… — задумчиво шептал Руслан.

Данил лишь сонно урчал в ответ, прижимаясь ближе к теплу. Эти размышления он слышал уже много раз и перестал на них реагировать. Он был просто собой. А Руслан был тем, кто не испугался, не назвал чудовищем и не попытался сдать в какой-нибудь институт для изучения.

— Говорил же, не знаю, — пробормотал Кашин, и его хвост лениво обвил лодыжку Руслана. — Сам удивляюсь... и молоко, кстати, только когда очень нервничаю. Так что не надейся.

— Да мне и не надо, — рассмеялся Тушенцов, легонько потянув его за волосы. — Ладно, хватит валяться. Пора на прогулку. Свежий воздух тебе полезен.

Он взял с пола просторную рубаху из мягкой ткани — специально сшитую. Данил с неохотой, но послушно встал, позволяя Руслану помочь ему одеться. Его движения все еще были осторожными, будто он не до конца верил, что его не ударят за лишний шорох.

Они вышли во двор, залитый поздним весенним солнцем. Данил щурился, его пятнистая кожа, особенно на лице и руках, казалась еще светлее в ярких лучах. Он потянулся, выгибая спину, точно кот, и его уши повиливали, улавливая каждый звук: жужжание пчел, пение птиц в дальнем саду, мычание коров с соседней фермы.

Руслан наблюдал за ним, опершись на забор, и в груди тепло разливалось совсем иного свойства, чем просто удовлетворение от доброго дела. Это было что-то глубже, что-то укореняющееся. Что-то, что заставляло его скучать по этим ушам и этому хвосту, едва он уезжал в город по делам.

— Рус... — тихо позвал Данил, обернувшись. Его светлые, голубые глаза, смотрели с легкой тревогой. — Ты... ты точно никуда не уезжаешь сегодня?

Тушенцов подошел и снова положил руку ему на голову, почесав за ухом, в том самом месте, от которого Данил сразу обмякал.

— Точно. Весь день твой. Пойдем, я покажу тебе, что в дальнем углу сада распустилось.

И они пошли по тропинке, где Данил осторожно ступал босыми пятнистыми ногами по теплой земле, а его хвост изредка касался руки Руслана, будто проверяя, тот ли еще рядом. И Руслан понимал — это не просто питомец, не диковинка. Это хрупкое, странное и бесконечно доверяющее ему существо стало самым важным приобретением в этой шикарной, но прежде пустой усадьбе. Его тихим, пятнистым счастьем.

В самом углу распустилась яблоня. Там уже были плоды. Насыщенные, возможно сладкие. И Руслан сорвал пару с ветки, отдав их его коровке. Раздался хруст, Данил довольно замычал. Сок с вкусным куском яблока попали на язык.

— Что за сорт? — поинтересовался он.

— Да мне Люда дала, сказала, что они отлично подходят для моей земли и они очень вкусные. Видимо, не наврала.

Тушенцов подошёл ближе. Его ладони легли на пятнистые плечи. Кожа была словно фарфоровой. Солнце играло в капельках сока на его губах. Руслан не думал, просто действовал — наклонился и осторожно слизнул ту сладкую каплю с уголка рта Данила. Вкус яблока смешался с чем-то другим, своим, теплым.

Данил замер. Его уши настороженно вытянулись, а хвост застыл в воздухе. Он не отпрянул, лишь глаза расширились, отражая в себе и небо, и Руслана.

— Прости, — выдохнул Тушенцов, отстраняясь. — Не сдержался.

Он ожидал испуга, отторжения. Вместо этого Данил медленно, будто во сне, прикоснулся пальцами к своим губам, потом посмотрел на них. Потом его взгляд снова нашел Руслана. В тех голубых глазах не было страха. Была тихая, всепоглощающая растерянность и… вопрос.

— Почему? — прошептал он. Его голос звучал хрипло, как будто он давно не пользовался им для чего-то важного. — Ты… ты ведь человек. А я… это.

— Ты это ты, — твердо сказал Руслан, проводя большим пальцем по его щеке, где одно из молочно-белых пятен переходило в рыжеватый загар. — И мне плевать на всё остальное.

Он боялся спугнуть эту хрупкую тишину между ними. Но Данил сделал шаг навстречу. Неловкий, неуверенный. Он прижал лоб к груди Руслана, как делал это раньше, но теперь его дыхание было неровным, а руки дрожали, вцепившись в складки его рубахи.

— Я не знаю, как надо, — признался он, голос глухой от сдерживаемых эмоций. — Никто никогда… я не думал, что так можно. Со мной.

— Никто и не знает, как надо, Дань, — Руслан обнял его, чувствуя, как под ладонями трепещут лопатки, тонкие и острые, как у раненой птицы. — Мы просто будем. Хочешь?

Вместо ответа Данил поднял голову. Его рога мягко блеснули на солнце. Он не умел целоваться — его губы лишь робко прикоснулись к губам Руслана, застыли, потом повторили попытку с большим нажимом. Это было неловко, по-детски наивно и так искренне, что у Руслана перехватило дыхание. Он ответил медленно, осторожно, направляя, но не торопя.

Когда они наконец разъединились, Данил был похож на вспыхнувший закат — все его пятнистое лицо залилось румянцем до кончиков ушей. Он снова спрятал лицо в его груди, но теперь его объятия стали крепче, увереннее.

— Я… я, наверное, сейчас молоко дам, — смущенно и испуганно пробормотал он в ткань рубахи. — От нервов.

Руслан рассмеялся, и смех его был легким, счастливым. Он прижал его еще ближе.

— Ничего страшного. Это же твое. Всё твоё — моё, и всё моё — твоё. Понял, коровка?

Данил кивнул, не отрываясь от него. Его хвост снова пришел в движение, он тихонечко покачивался.

Ладони Тушенцова нырнули под рубаху Данилы, касаясь мягкой и гладкой кожи спины. Пятна под его пальцами ощущались лишь легким изменением фактуры, едва уловимым рельефом. Данил вздрогнул, но не отстранился, а лишь глубже вжался в его объятия, будто ища опоры в этом новом, ошеломляющем чувстве.

— Холодные, — прошептал он, и его голос прозвучал приглушенно.

— Согрею, — так же тихо ответил Руслан, проводя руками кругами, согревая кожу теплом своих ладоней.

Они стояли так, под цветущей яблоней, в самом укромном углу сада, залитые солнцем и усыпанные лепестками. Мир сузился до точки соприкосновения тел, до смешанного дыхания, до робкого, но упрямого биения двух сердец, находивших наконец общий ритм.

Щекочущее чувство, теплое и сладкое, поднималось от живота Данила к груди, расплываясь тяжелым, приятным грузом. Он знал этот признак, но сейчас он был другим — не от страха или паники, а от переполнявшей его до краев странной, головокружительной нежности.

— Рус... — его голос сорвался на полувздох. — Кажется... начинается.

Руслан отстранился ровно настолько, чтобы заглянуть ему в лицо. Данил выглядел растерянным и смущенным, его уши прижались к голове.

— И что? — Тушенцов мягко улыбнулся, не убирая рук. — Пусть начинается. Я же сказал — ничего страшного.

Конечности переместились ниже. Большой палец провёл по месту, где начинался кожаный отросток — хвост. И Даню пробила дрожь. Он и сам не знал, что это место столь чувствительное.

— Блять, Руслан… — выругался он, ощутив как подкосились колени. Но он его не отталкивал.

В воздухе появился приятный запах парного молока. Оба его почувствовали. И Данила встревожился от этого пуще прежнего — ему было стыдно. Но Руслан же наоборот. Он давно хотел напрямую увидеть это. Да и если честно не только увидеть… он хотел более — попробовать на вкус. И он утянул его вниз, на траву, сажая бедненького перед собой. Их взгляды встретились: растерянный и спокойный, серьёзный.

— Дай попробовать, пожалуйста, — прошептал шатен, не смея прикоснуться или отвести взгляда.

И Кашин, поколебавшись, еле заметно кивнул. Он сам задрал рубаху и сбросил её, освобождая тело от этого до сих пор непривычного тканого плена. Под его грудь легко, с благоговением легли две горячие ладони. Он сразу напрягся, а потом большие пальцы в одно мгновение собрали две белые жидкие капельки с его сосков. А далее он наблюдал за тем как Руслан слизнул их с пальцев, откровенно наслаждаясь вкусом. Это было слишком интимно, но в этом было какое-то освобождение. Его приняли. Приняли эти его особенности.

— Ты очень вкусный, Данюш, — с пошлой ухмылкой проговорил Тушенцов. Он подполз ближе, ладонь легла поверх штанов на промежности, ощущая твердость.

— Могу ли я попить? — вторая ладонь скользнула обратно к груди.

Даня замер. Его лицо горело, а кончик хвоста беспокойно подергивался.

— Не здесь… — тихо попросил он, прикрыв рот рукой.

Тушенцов кивнул. Он хотел, чтоб Дане тоже было приятно, чтоб он ощутил всю ту заботу, которую раньше не проявлял так интенсивно. Он подхватил его на руки, словно тот весил всего ничего и понес в дом.

Прихожая встретила их теплом, уютом, дальше спальня, которая одновременно являлась и гостиной, где располагалась большая кровать. Бархат обхватил тело Дани, погружая в себя. И Руслан навис над ним. Он пригнулся, губы с благоговением оставили поцелуй в солнечном сплетении, ощущая чужой трепет физически.

— Скажи мне остановиться, если я начну переходить грань, — попросил Руслан в ответ, не зная края, о котором Данила ему никогда не рассказывал.

Кашин согласно кивнул. Его пальцы вплелись в темные волосы, легко и непринужденно. Он слегка притянул его к себе, давая зеленый свет, на который Руслан откликнулся в одно мгновение. Его язык обвел розовую бусинки. Кожа была безумно мягкой в этом месте, это было прекрасно. Он оставил горячий и влажный след, а затем его пальцы принялись разминать мышц груди, ощущая их напряженность. Прикосновения были удивительно осторожными, на что Данила с тревогой надеялся, ведь так его никогда не касались. Ведь всего год назад была лишь грубость, угрозы, крики, голод, жестокость, жирный мужчины, которые смотрели на него как на мясо, их руки, которые не касались, а владели им не по его воле, как они впивались в его измученное тело, как были до одури жестоки с ним в интимном плане, переходя грань абсолютно всегда, заставляя его мучаться, а он терпел, иначе получил бы в два раза больше. Он вновь погрузился в воспоминания о прошлом, его глаза устремились в никуда, сердце забилось быстрее, а на глазах навернулись слёзы, которые Руслан собрал своим поцелуем, отвлекая его от этих мыслей.

— Забудь об этом… они никто, они были никем и останутся такими. Бессердечными, заплывшие жиром, жестокими. Они погубили такой прекрасный цветок… я не хочу, чтобы ты замкнулся в себе вновь, — шептал шатен, ощущая ком в горле от обиды за Даню и беспомощной ярости. Как же ему жаль, что он не мог с этим ничего поделать раньше, пока хозяину не надоела эта тварь.

Данила не ответил словами: он притянул к себе, вовлекая в отчаянный поцелуй. Он хотел забыться, но он боялся, что все произойдет только из-за его неконтролируемых чувств, эмоций. Он боялся, что это будет один раз, что на утро ничего не почувствует по отношению к Руслану, что может ранить его.

— Я боюсь… боюсь себя, что это лишь всплеск эмоций… — запыхавшись пробормотал он, но его мягко прервали.

— Я пойму тебя… я не перестану заботиться о тебе, если все это будет лишь всплеском, импульсом, — успокаивал его старший, но сам чувствовал страх от этой возможности.

Он опустился ниже. Пальцы мягко и нежно касались груди, разминая плоть. И спустя пару секунд вновь выступили пару капелек молока. Его губы мягко сомкнулись вокруг одного из сосков, и Данил вздрогнул, издав тихий, переломленный звук, не то стон, не то всхлип. Ощущение было оглушающе новым. Не было боли, не было отвращения — лишь глубокое, пульсирующее тепло, которое растекалось от точки прикосновения по всему телу, растворяя остатки страха и напряжения. Ладонь Руслана уверенно лежала на его животе, успокаивая, удерживая в реальности.

Он пил медленно, почти церемонно, и Данил чувствовал, как странная, приятная тяжесть покидает его грудь, уступая место легкой, щемящей пустоте и расслаблению. Его пальцы бессознательно впились в простыни, а потом нашли темные волосы Руслана, не толкая, а просто касаясь, подтверждая реальность происходящего.

— Рус… — его голос сорвался, когда тот переключился на другую сторону. Мир сузился до этого тепла, до влажного прикосновения, до запаха парного молока и собственного тела, которое вдруг перестало быть проклятием или диковинкой, а стало… желанным. Принятым.

Когда Руслан наконец поднял голову, его губы блестели. Он смотрел на Данила снизу вверх, и в его глазах не было ни триумфа, ни пошлого любопытства. Была нежность, смешанная с легкой озабоченностью.

— Нормально? — тихо спросил он, проводя большим пальцем по влажной коже на груди Данила.

Тот мог лишь кивнуть, словно парализованный этой новой, хлынувшей в него волной покоя. Стыд испарился, унесенный бережными прикосновениями. Он потянул Руслана вверх, к себе, и их губы встретились снова. Этот поцелуй был уже другим — глубже, увереннее, наполненным вкусом, который теперь был общим.

Рубаха Руслана оказалась помехой. Данил, движимый внезапным порывом, робко потянул за ткань. Тот понял и, прервав поцелуй, встал на колени, скидывая ее через голову. Данил замер, впервые видя его так — без привычного слоя хлопка. Шрамы, родинки, рельеф мышц — все это было так человечно, так прочно и красиво. Он протянул руку, кончиками пальцев коснувшись ключицы, потом грудины, будто проверяя.

— Ты настоящий, — выдохнул он, и в его голосе прозвучало почти удивление.

— А ты — мой, — ответил Руслан, снова опускаясь рядом, уже кожей к коже.

Он не торопился идти дальше. Его руки исследовали пятнистый ландшафт тела Данила с благоговейным любопытством: ребра, уже не такие острые, изгиб талии, бедра. Каждое прикосновение было вопросом и утверждением одновременно: «Здесь можно?», «Ты прекрасен». Данил постепенно таял, его тело, привыкшее сжиматься от любого касания, теперь раскрывалось, тянулось к теплу ладоней. Он мурлыкал, низкое, грудное урчание, от которого вибрировала сама кровать. Его хвост обвил ногу Руслана, мягко и цепко.

Но когда пальцы Тушенцова добрались до застежки его простых штанов, Данил снова напрягся. Воспоминания, темные и липкие, попытались вырваться на поверхность. Он зажмурился, пытаясь отогнать образы чужих, грубых рук.

— Смотри на меня, — тихо, но твердо сказал Руслан, останавливаясь. — Только на меня. Я здесь. Это я.

Данил открыл глаза. Увидел свое отражение в темных, серьезных глазах. Увидел в них себя — не вещь, не монстра, а того, кого желают. Он кивнул, снова коротко и резко, давая разрешение.

Руслан был бесконечно медленным и осторожным. Каждый сантиметр открывавшейся кожи встречал не захват, а ладонь, которая сначала просто согревала, а уж потом касалась. Когда последняя преграда была убрана, Данил почувствовал не холод, а лишь взгляд Руслана — изучающий, но не оценивающий. Восхищенный.

— Красивый, — просто сказал Руслан, и от этого простого слова в груди Данила что-то щелкнуло и расправилось, как бутон.

Он позволил всему происходить, доверившись этому голосу, этим рукам, этому взгляду. И когда пришла боль — не резкая и разрывающая, как раньше, а тупая, непривычная, — он не закричал. Он просто глубже вцепился в плечи Руслана и прошептал его имя. И в ответ услышал шепот, полный сожаления и нежности, обещание быть мягче, быть бережнее.

Боль постепенно отступила, сменившись нарастающим, странным чувством полноты, соединения. Движения Руслана были неторопливыми, глубокими, будто он искал не собственного удовольствия, а того ритма, который откликнется в Даниле. И отклик нашелся. Сначала робкое, едва заметное ответное движение бедер. Потом тихий, удивленный стон. Рука Данила скользнула между их тел, нащупала напряженные мышцы спины Руслана, влажную от пота кожу, и притянула его еще ближе.

Они нашли свой ритм — неуклюжий, прерывистый, совершенный в своей искренности. Мир за пределами этой кровати, этой комнаты перестал существовать. Было только дыхание, смешанное воедино, стук сердец, шепот имен и ласкающих слов, которые Данил слышал впервые в таком контексте и которые заставляли его гореть изнутри.

Когда волна накрыла его, это было не оглушительным взрывом, а медленным, теплым разливом по всему телу, от кончиков ушей до копчика. Он замер, глаза широко распахнулись, глядя в потолок, не видя его. А потом тихо, бессильно обмяк, чувствуя, как вслед за ним срывается с обрыва Руслан, прижимаясь к его шее с глухим, сдавленным стоном.

Тишина, которая наступила потом, была густой, сладкой и абсолютно мирной. Руслан осторожно сдвинулся в сторону, но не отпустил, притянув Данила к себе, чтобы тот лежал, прижавшись пятнистой спиной к его груди. Одеяло он натянул на них обоих.

Тело Данила было расслабленным, тяжелым, а ум — непривычно пустым и спокойным. Он чувствовал каждое касание: губы Руслана в его волосах, руку, лежащую на его животе, тепло, которое исходило от всего этого человека и согревало его до самых костей. Его хвост лениво обвил лодыжку Руслана, завершая круг.

— Никуда не уйдешь? — прошептал Данил уже в полудреме, голос хриплый от пережитого.

Руслан только крепче обнял его, его дыхание уже выравнивалось, становясь глубоким и ровным.

— Никогда, коровка. Я же твой. И ты мой.

И засыпая, запутавшись в конечностях и под одеялом, под тихий стук одного сердца о другое, Данила впервые в своей странной, трудной жизни почувствовал, что наконец-то нашел не просто убежище. Он нашел дом.

Но все же, что было самым удивительным в его природе это то, что он во не бычком, а коровкой.