Корнелиус купить гашиш
Корнелиус купить гашиш🔥Мы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 5 лет и специализируемся исключительно на лучших продуктах.
У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!
______________
✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️
>>>НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ (ЖМИ СЮДА)<<<
✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️
_______________
ВНИМАНИЕ! ВАЖНО!🔥🔥🔥
В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ, в поиске НАС НЕТ там только фейки !!!
_______________
Кантор С Г Альфред Барр и интеллектуальные истоки музея современного искусства 2019
Литературоведческий сборник «Русский реализм XIX века: общество, знание, повествование», выпущенный «НЛО» этой осенью, заново ставит вопрос о…. В поисках утраченного величия Шеститомный автофикшн норвежского писателя Карла Уве Кнаусгора «Моя борьба» — пожалуй, самое важное, что…. Какой же она будет, эта прекрасная Россия прошлого? Возникают такие тексты, разумеется, из самотерапии — «Преступление и наказание» ведь, прежде всего, самоописание автора, прекрасно знающего себе…. Сюжетное движение «Преступление и наказания» напоминает балет: в основе его — плавная метаморфоза обратного превращения кафкианского жука в…. Книгу Ходасевича, вышедшую за три месяца до его смерти, осенью года, следует воспринимать и использовать как « ввод в тему». Самгин — единственный в книге, кто не теряет здравомыслия внутри рассыпающегося, пористого времени и кто не обольщается демонами эпохи. Роман «Риф» Алексея Поляринова, изданный «Эксмо» в серии «Inspiria», показывает обычную жизнь в непривычном свете Этот роман отлично придуман и…. Массовые сцены середины книги, скрепляющие собой ткань текста, распадающегося на атомы самостоятельных метафор, сняты хоть и с разных камер в бою…. Your IP address will be recorded. Log in No account? Create an account. Remember me. Previous Share Flag Next. Начиная рецензию, ее автор, прежде всего, должен решить для себя вопрос внутренней позиции — пишет он для того, кто книгу уже прочел, или для того, кто только собирается вариант: не собирается, но расширяет кругозор с ней ознакомиться, ибо от этого зависит количество и качество раскрытия фабулы в очерке. То, что на языке современных критиков называется «спойлер». Еще Марк Бент, мой университетский профессор по зарубежной литературе, сформулировал: плохой рецензент, которому нечего сказать о произведении или у которого нет пока мнения о новинке, прячется за пересказом. Самостоятельность суждений определяется объемом пересказанных сюжетных линий, их удельным весом в общей конструкции критического отклика. Наконец, тем, насколько служебен рецензионный пересказ — иногда без него обойтись весьма сложно. Мне сейчас проще и определяться не нужно — новый роман Михаила Гиголашвили еще не вышел, и почти никто не знает о его содержании. На момент сдачи газеты в печать, книга эта имеет рабочее название «Кока» и целый набор служебных вариантов , хотя уже сейчас понятно, что рассказу о грузинском наркомане Коке, поначалу застрявшем в Амстердаме без паспорта, похищенном гангстером с неслучайным погонялом Сатана, среди таких же торчков, как и он сам, предстоит долгая и яркая судьба. Автор пяти авантюрно-лингвистических романов, один лучше другого а его «Чертово колесо» некоторые критики и вовсе называют «г лавной книгой десятилетия » , Михаил Гиголашвили написал самый острый и яркий свой текст. Подлинный шедевр зрелого мастерства и безупречного творческого расчета. Логика кайфа Кока из людей, которые плывут по течению, ну или волочатся вслед за собственным существованием: обстоятельства обтекают их, зачем-то, для чего-то сохраняя. Все выпавшие на свою долю приключения и испытания Кока переносит со стоицизмом, вообще-то мало свойственным современным людям, к тому же воспитанным в центре небольшой, но столицы. Фаталист, он воспринимает мир как данность, поначалу прикладывая массу титанических усилий не для самосохранения, но, напротив, саморазрушения ради. Испытывал ли Кока ненависть или злость к Сатане? Он воспринимал его, как явление природы, как дождь, гром, ветер, которые надо пережить. Не станешь же протестовать против града или стегать ремнем лужи, как стегал море царь Ксеркс почему-то именно этот эпизод любила поминать бабушка, когда хотела пристыдить Коку за безделье. Вообще Кока был незлобив, но порой чувствовал в себе два существа: одно — обычное, дневное, спокойное. А вот другое существо — злобное, сердитое, черное, слепое, ночное — иногда взрывается, вырывается наружу внезапно, в секунду раздуваясь и заслоняя весь мир… Роман Гиголашвили начинается с описания обыденного дня страдальца, под завязку заполненного суетой по добыванию дозы насущной. Поражают чудеса отваги и предприимчивости человека, практически равнодушного к иным сторонам существования. Ломка сбивает таких, как Кока, в стада торчков, неприкаянных, но дико инициативных. Буквально готовых на все. И здесь видоискатель книги Гиголашвили словно бы проникает внутрь незримой Атлантиды, существующей по соседству со всеми нами в любом населенном пункте. Отправляясь на покупку гашиша, Кока несколько раз проговаривает про себя инструкции бывалых парней — не идти на дело под кайфом, держать себя уверенно, не вписываться в места скопления народа, не смотреть ментам в глаза, но главное — быть совершенно незаметным, смешиваясь с толпой. В городах да и в небольших поселках, в общем, повсеместно по соседству с обычными людьми существуют параллельные пространства повышенной опасности и травматичности. В них постоянно рискуют собой — головой, здоровьем, свободой: субкультура самоубийц, растягивающих собственное уничтожение на неопределенный срок. Коку можно назвать везучим — до поры до времени из всех передряг он выходит практически целым раненная на немецкой автосвалке нога не считается, к тому же она быстро зажила , даже вляпавшись в похищение человека из аэропорта Схипхол, даже попадая в психиатрическую лечебницу, где ему помогают преодолеть ломку. И даже оказываясь в тюрьме, где его опекают соплеменники. Учитывая опасности по добыче наркотиков, взаимоотношения с барыгами в Амстердаме тоже хватает жуликов и воров , грузинскими мафиози, полицейскими, социальными работниками, дружками, легко предающими за дозу, удивляешься, как Кока остается жив — несмотря на постоянный ущерб здоровью. Ближе к финалу его, конечно, догонит тиннитус постоянный звон и шум в ушах , но, в общем и целом, он еще вполне о-го-го, учитывая, что ему всего лишь 27… Поверить в это сложно, так как дни и, тем более, ночи Коки заполнены постоянным поиском дозы того, что колется, нюхается или курится а то и просто запивается чаем , ну, или денег. Гвозди бы делать из этих людей. Эту бы энергию — да в мирных целях. Однако родовая травма человека с почвой, выбитой из-под ног, человека, лишенного места в истории и выпавшего из логики культурного развития, зудит, как тот тиннитус, где-то внутри и не дает, не дает добровольному страдальцу покоя. Бывших наркоманов не бывает. И, чтобы вынырнуть из порочного круга зависимости от веществ, необходим кайф сильнее гашиша и героина. В конечном счете оказывается, что Кока занят поиском именного такого, заместительного средства, способного вернуть его жизни смысл, утраченный вместе с родиной. Заливной язык первой свежести Во второй части романа, в которой Кока оказывается в Германии, количество воспоминаний, накрывающих под кайфом, нарастает — сны и грезы о счастливом тбилисском детстве, бабушкина забота и классические грузинские блюда а также традиционная жизнь всем двором и у всех на виду настигают Коку вместе с дурманом. Иногда кажется, что грезы его о былом и есть самый мощный вид прихода: действие романа Гиголашвили происходит в — годах в самом начале книги Грузия совсем недавно стала независимой, местные блатари стали ворами в законе по всему СНГ, а ближе к финалу приходят новости о самоубийстве или же все-таки убийстве Звиада Гамсахурдиа , привычный мир рушится на глазах, вот почему ускорители и расширители сознания, провоцирующие провалы в прошлое, спасают от ностальгии по недавней стабильности. Люди, лишенные устойчивости, оказываются разбросанными по всей планете. Причем чаще всего не по своей воле. Поехав к матери в Париж, Кока о том, что зовут его Николоз Гамрекели мы вспоминаем лишь в момент ареста недолго мотается по Франции и ведет «нормальный» образ жизни, так как курит и колется он еще со школьных времен. Логика кайфа сносит его в сторону стран Бенилюкса и Западной Германии, где на опасные увлечения таких, как он, смотрят сквозь пальцы. Накрывая очередную малину или притон страдальцам тут не вяжут руки, а пытаются помочь вернуться к обычному существованию — каждый хозяин своей судьбы и сам решает, что употреблять и как портить собственное тело. Примерно в те годы, когда происходит действие книги Гиголашвили, невозвращенец Сергей Юрьенен публикует роман «Беглый раб» , обозначая его « евророманом ». В нем Алексей, недавний эмигрант из СССР, писатель в состоянии творческого кризиса, « бежит от жизни », вместе с приятелем Люсьеном « проглатывая, не успев даже прожевать, бисквитные ломтики Бенилюкса », как я писал об этом тексте в эссе «Пепельная среда» журнала «Постскриптум» : Главный сюжет евроцентричного романа — попытка вписаться в европейский ландшафт. Но «путешествие его не изменило, потому что в дорогу он взял самого себя» Сенека , поэтому «роман дороги» пересекается здесь с «романом воспитания», или, если точнее, перевоспитания. Важно, что мы имеем возможность взглянуть на ситуацию изнутри, «с той стороны зеркального стекла». Что придает романам психологическую достоверность и обоснованность, нехватку которых постоянно ощущаешь, читая всевозможные дневники «путешествующих дилетантов», от Ю. Полякова до В. Токаревой, — то есть необходима перемена фокуса. Когда, да, отсюда, но уже не здесь, не с нами. Не для нас… Михаил Гиголашвили, доктор филологии и автор монографии «Рассказчики Достоевского» , с конца прошлого века живет в Саарбрюккене, где до сих пор преподает в Саарском университете. Да, он отсюда, но уже не здесь, из-за чего евророман, вмещающий стремительное перемещение из государства в государство, логично впадает в наркотическую зависимость. Если персонаж Юрьенена не мог избавиться от эротического наваждения, то у главного героя Гиголашвили возникает явно языковая ломка. Некоторые предыдущие его романы демонстративно завязаны на лингвистические проблемы «Толмач», ; «Захват Московии», : одной из сильнейших сторон писателя Гиголашвили является языковая сочность точность. В нынешней книге он пластически решает с десяток говоров и субкультурных сленгов — эмигрантский новояз, наркоманское техногонево, расслабон обаятельных амстердамских клошаров и приблатненных элементов Пятигорска и его окрестностей, ломаная речь « русских немцев », аутентичные словеса аборигенов разных местностей, тюремная феня, воляпюк кавказцев, застрявших в Европе, и уморительные пассажи немчика, попавшего в российскую тюрьму, формализованный деловой стиль медицинских допросов. Гиголашвили удается показать отличие наречий, соткавшихся в разных районах Тбилиси люди из его родного Сололаки отличаются вежливостью и особой церемонностью, мгновенно опознаваемой в любой точке земного шара и бывшего СНГ. Именно узнаваемые языковые привязки, сталкивающиеся разнонаправленные стили и интонации дискурсы и завязанные на них речевые жанры делают неизбежно условную историю персонажей этой психоделической эпопеи осязательной и психологически достоверной. Не зря Коке кажется, что когда ломает особенно жестко, следует заныкаться от потенциальных опасностей где-нибудь на глубине сна, но на самом-то деле ему хочется языковой замкнутости — как основы бытовой и бытийной определенности. Именно поэтому Кока все время прячется под крышей — своего дома или же в подвале амстердамских торчков Лудо и Ёпа, в немецкой психиатрической клинике или же в пятигорской тюрьме, где он становится смотрящим по камере, оседлав не только собственную психосоматику, но и всю вавилонскую башню речений вокруг своей шконки. Этим наркоманы и хроники Гиголашвили напоминают много путешествующих либертенов маркиза де Сада. Человеческая комедия Вот что важно: Гиголашвили описывает « самое дно » — криминальное, социальное, бытовое, и порожденные им речевые конструкции, но делает это без нажима и ярости. В романе нет чернухи, в него вступаешь как в теплую мягкую воду, очень уж, по всей видимости, автор добрый и легкий человек. Ужасы им микшируются, и даже самые безвыходные ситуации вот как в больнице или в тюрьме постепенно обретают « свет в конце тоннеля », поскольку язык бесконечен и всегда подскажет путь, вне зависимости от того, что происходит с Николозом Гамрекели на самом деле. Ведь реальностей у полиглота столько же, сколько знаний. Чем лучше забирает амстердамский приход, тем ярче тбилисские воспоминания о кустах сирени, заглядывающих в окно, и о бесподобных бабушкиных хачапури, вкушаемых на фоне библиотеки, забитой букинистическими изданиями при желании их можно, впрочем, обменять на термоядерную анашу. Кажется, что воспитанник Сололаки намеренно противопоставляет бездуховной Гейропе, с жиру сходящей с ума, « траву у дома » и « зов предков ». Однако лишь оказавшись в аду тюремного застенка, Кока понимает, что сложности его голландского бомжевания и прозябания в германской психиатричке вызывающей в памяти между прочим и совсем ненавязчиво конструкции знаменитого романа Кена Кизи — и это еще одна сюжетно-жанровая матрица, обыгрываемая автором были раем небесным да медитативным чистилищем, променянным на русскую духовность. Гиголашвили вообще все делает ненавязчиво, не в лоб. Особенно отсылая к жанровым моделям, разыгранным внутри сюжета, каждый раз проникающего на очередную крытую территорию. Исключение автор делает разве что для своего любимого Достоевского. Конечно же, детально описывая подготовку арестантов с вертухаями к встрече Нового года, Гиголашвили не рискует вступить в прямое соревнование с классиком и его «Записками из мертвого дома» , задачи у него иные, но ему важен сам этот гуманистический посыл, зашитый в подсознание жанра, — милость к падшим, лишним и маленьким людям, спрессованным системой в единый многоголовый ком. У нас-то гуманизм давно вышел из моды и кажется устаревшим, проржавелым железом иона Просвещения, поэтому стоит напомнить, что гуманизм — это когда человек является мерой всех вещей. Не мощь государства и ослепительное великолепие власти, но любой человек, необязательно удачник и победитель, сильный и красивый — любое живое существо а в романе Гиголашвили постоянно проводятся параллели между человеческим социумом и миром животных имеет право на достойное, полноценное существование. Кока смотрел на честное румяное лицо Трюфеля и думал, что ни он, Кока, ни Трюфель, ни люди типа Тёщи или Лома преступниками не являются. Один сделал то, что все делают — украл конфеты, но попался. Тёща вспылил, ударил тёщу — с кем не бывает? Тёща есть, в тюрьму б ей сесть! Я купил для себя гашиш — и какое кому дело, что я у себя на балконе курю? Сказать «преступник» легче всего. А что я преступил? И кто ставит метки? Кто проводит межи, дальше которых это надо считать преступлением, а до — нет? И так ли безгрешны сами судьи, прокуроры и прочий стряпчий подъячий сброд? Они закидывают людей камнями, забыв слова Христовы о тех, кто без греха! А уж на них самих грехов навешено втрое больше, чем на простых людях!.. Лицемерный Запад, где человек человеку вроде как волк, плевал на богатства души отдельно взятого человека проявляющегося, в первую очередь, изощренностью языка — в условии несвободы именно он является последним прибежищем самостояния , уважает права любого бомжика, тогда как бывшая родина настолько щедро напоила Коку березовым соком мнимой и бессмысленной уставщины, что, освободившись от оков, выкупленному родственниками, ему захотелось бежать, не оглядываясь. Тем не менее главному герою пришлось остаться в Тбилиси, чтобы расплатиться по долгам. В том числе и экзистенциальным. На этом противоречии между трудной родиной и справедливой мачехой роман Гиголашвили обретает какую-то дополнительную устойчивость и правдивость: диалектика и отрицание отрицания — это то, что экс-советским читателям особенно понятно. Когда он загремел в психушку в Германии, там даже не спросили, где и у кого он покупал наркотики. Только узнали, что именно употреблял… Была бы всюду, как в Голландии, легализована трава — и народ бы успокоился, по домам сидел, видео и порно смотрел, а барыги бы большой налог платили. И тюрьмы бы наполовину опустели, а всяким диким маньячинам и садюгам, кого, правда, надо держать взаперти, места было б больше сидеть!.. Но нет! Разве менты такой лакомый кусок из своей ненасытной пасти выпустят?.. Да никогда!.. Легче, чем подложить наркоту, — ничего нет!.. Скоро, наверно, заведут у себя рулетку-тотализатор: на кого следующего наезжаем? Правда, приход здесь немного иной, зато сны золотые бывают такой силы и мощи, что от них взаправду можно голову потерять. Причем писательские сны — жанр и в самом деле счастливый, поскольку сугубо управляемый. Кстати, только так, от противного, и можно понять, что кошмар есть « всего лишь » неуправляемый сон с поломанной навигацией. От былинных времен остался Коке один только тиннитус, который всегда сверлит ему голову, мешая наслаждаться покоем да бабушкиными пирожками. Хочется пожелать Коке преодолеть недуг — воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть. Профессор Марк Бент был прав: неказистый рецензент прячется не только за пересказом сюжета, но и за его толкованием, дотошно объясняя « про что » написано. Ведь с содержанием у тонких и глубоких текстов выходит заранее запланированная странность — они словно бы специально устроены таким хитроумным способом, чтобы к каждому своему читателю поворачиваться особыми и порой неповторимыми гранями. Более того, понятно же, что чем лучше такое сочинение, тем большее количество интерпретаций оно порождает. Неловкий критик, бросающийся объяснять содержание, говорит не столько о книге, сколько о самом себе. Об устройстве своей оптики и ценностной базе. Правильнее всего артефакты актуального искусства в том числе и словесного рассматривать с точки зрения формы, его структуры-архитектуры, единственным что, в отличие от « морально-нравственных исканий », существует объективно. Как и из чего роман устроен тоже несет массу информации, крайне полезной для понимания авторского замысла. Между тем подспудные течения его, сознательные и неосознанные токи, источники и составляющие есть основа подлинного сюжета, порой не старающегося показываться на поверхности. То, что доктор филологии Михаил Гиголашвили полжизни анализирует, как ведут себя рассказчики у Достоевского а вы только вспомните, к примеру, какую важную роль простодырый Антон Лаврентьевич Г-в играет в композиции «Бесов» , обычному читателю, если таковой еще имеется, знать необязательно. А вот самоуважающего и доброкачественного рецензента без этого знания не существует. Tags: дневник читателя , проза. Post a new comment Error. Your reply will be screened Your IP address will be recorded. Post a new comment. Preview comment. Post a new comment 14 comments.
Кантор С Г Альфред Барр и интеллектуальные истоки музея современного искусства 2019
Кантор С Г Альфред Барр и интеллектуальные истоки музея современного искусства 2019
Рабочее зеркало гидры в Первоуральске
Кантор С Г Альфред Барр и интеллектуальные истоки музея современного искусства 2019
Обезболивающие — Все наркотики
Пермский край купить закладку Кристаллы мёда