Конкуренция в анальной нише растет

💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Конкуренция в анальной нише растет
(11.8 печатных листов в этом тексте)
Размещено: 17.01.2013 Автор: Бодрийяр Ж. Размер: 503.11 Kb © Бодрийяр Ж.
Сайт "Открытый текст" функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации ✉ Письмо в редакцию 🔎 Карта сайта
2004-2022 © Открытый текст. Копирование материала – только с разрешения редакции red@opentextnn.ru Учредитель издания - Нижегородское областное отделение Общероссийской общественной организации «Российское общество историков-архивистов»
Сайт "Открытый текст" функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации Свидетельство о регистрации СМИ – Эл № 77-8581 от 04 февраля 2004 года (Министерство РФ по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций)
С. Зенкин. О ПЕРВОЙ КНИГЕ ЖАНА БОДРИЙЯРА …………..  3
А. ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА, ИЛИ ДИСКУРС ВЕЩЕЙ
III. Заключение: природность и функциональность ………………  72
В. НЕФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА, ИЛИ ДИСКУРС СУБЪЕКТА
I. Маргинальная вещь — старинная вещь
II. Маргинальная система: коллекция
С. МЕТА- И ДИСФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА: ГАДЖЕТЫ И РОБОТЫ
D. СОЦИОИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ВЕЩЕЙ И ПОТРЕБЛЕНИЯ
«Система вещей» вышла впервые в 1968 году и сразу при­несла славу своему автору, французскому ученому и эссеис­ту Жану Бодрийяру (род. в 1929 г.). Целая сфера современ­ного общественного быта — потребление товаров, вещей — открылась в ней для исследования строгими научными ме­тодами и одновременно для глубокой социальной критики.
Потребление, по мысли Бодрийяра, – это характерно современный феномен, определяющий признак так назы­ваемого общества изобилия. В таком обществе использова­ние вещей не исчерпывается их простым практическим при­менением (какое имело место всегда и всюду) или даже их семиотическим применением как знаков отличия, богат­ства, престижа и т.д. (что тоже встречается во всех челове­ческих обществах). Потребление — это интенсивный про­цесс выбора, организации и регулярного обновления быто­вых вещей, в котором неизбежно участвует каждый член общества. Приобретая вещи, человек стремится к вечно ус­кользающему идеалу – модному образцу-модели, опережа­ет время благодаря покупке в кредит, пытается зафиксиро­вать и присвоить себе время, собирая старинные, коллек­ционные вещи. Свои фантазмы и тревоги он проецирует на технические игрушки современной цивилизации – так на­зываемые «гаджеты», на сложные автоматы и полуфантас­тических роботов, этот гибрид вещи и человека. Для утвер­ждения и регулирования такого способа обращения с вещами служит реклама, цель которой — не столько способ­ствовать продаже того или иного конкретного товара, сколь­ко внедрять в сознание людей целостный образ общества, «одаривающего» своих членов материальными благами. Понятое таким образом, потребительство не знает предела
и насыщения, поскольку имеет дело не с вещами как тако­выми, а с культурными знаками, обмен которыми идет не­прерывно и бесконечно, со все нарастающей скоростью. Эти знаки четко соотносятся друг с другом в рамках струк­турного кода, зато все больше отрываются от референтно­го, то есть собственно человеческого (личностного или ро­дового) смысла; это знаки дегуманизированной культуры, в которой человек отчужден.
«Система вещей» вышла в пору расцвета французского структурализма и поначалу могла восприниматься как одно из произведений этого научного направления. Действитель­но, Бодрийяр широко пользуется лингвистическими кате­гориями структуральной семиотики — прежде всего поня­тием «коннотации», дополнительного смысла, приписыва­емого обществом обычному знаку или, в данном случае, вещи; он открыто опирается на опыт Ролана Барта, кото­рый в книге «Мифологии» (1957) обосновал это понятие и в работах последующих лет стремился распространить семи­отические методы на сферу повседневного быта. Само на­звание книги Бодрийяра — «Система вещей» – соотносится с заголовком последней на тот момент работы Барта «Сис­тема моды» (1967), с которой ее сближает и задача методи­ческого описания легковесной, казалось бы, сферы быто­вых вкусов и привычек как стройной многоуровневой сис­темы значений. Однако первая книга Бодрийяра уже содержит в себе и неявную критику структурализма: дело в том, что системное манипулирование вещами-знаками, ко­торым занимается структуралист-аналитик, имеет себе со­ответствие и на уровне самого «общества потребления» -например, в той же деятельности коллекционера. Структур­ный метод из научного метаязыка, метода критики совре­менного общества незаметно превращается в один из объек­тов критического анализа. Подобное происходит в «Сис­теме вещей» и с марксизмом, популярным в то время среди французских интеллектуалов (не лишне напомнить, что книга вышла в 1968 году – в год «студенческой револю­ции» в Париже, причем застрельщиками массовых выступ-
лений явились тогда студенты Нантерского университета -того самого, где преподавал социологию Жан Бодрийяр). С одной стороны, в книге сделана попытка углубить маркси­стскую критику буржуазного общества, выявив механизмы подчинения, отчуждения личности не только в сфере товар­ного производства, но и в сфере потребления, которую мар­ксисты до тех пор были скорее склонны считать прибежи­щем человеческой свободы и индивидуальности. С другой стороны, такое углубление и расширение перспективы вско­ре показало Бодрийяру, что сам феномен капиталистичес­кого производства в новейшую эпоху уже не является цент­ральным и определяющим, что он сам включен в систему знаковых отношений на правах более или менее условной подсистемы. Поэтому Бодрийяру пришлось заменить поли­тическую экономию материального производства и обраще­ния более обобщенной «политической экономией знака» («К критике политической экономии знака», 1972), а само производство предстало ему обманчивым призраком-симу­лякром, кривым зеркалом общественного сознания («Зер­кало производства», 1973).
В «Системе вещей» впервые вводится, хотя и без четко­го определения, это центральное понятие зрелого Бодрий­яра — «симулякр», то есть ложное подобие, условный знак чего-либо, функционирующий в обществе как его замести­тель. Примеры, приводимые автором книги (например, си­мулякр природности, которой искусственно окружает себя отдыхающий «на лоне природы» отпускник, или же симу­лякр истории, ностальгически обустраиваемый хозяином со­временного дома путем включения в его конструкцию ос­татков старинной фермы, разрушенной при его строитель­стве), показывают, что он и здесь исходит из размышлений Р.Барта об обманчивой «натурализации» идеологических значений, о превращении реальной природы (или же исто­рии) в условный знак природности или историчности. Прав­да, в своем анализе бытовых вещей Бодрийяр еще выделяет «нулевой уровень» симуляции – уровень чисто функцио­нальных, собственно технологических задач и решений, ко-
торые внутренне не зависят от знаковой системы потребле­ния, однако могут искажаться и сдерживаться ею в своем развитии. Именно под давлением этой системы, пишет он вслед за другими социологами (Льюисом Мамфордом, Эд­гаром Мореном), бытовая техника уже несколько десятиле­тий переживает стагнацию, не обогащаясь какими-либо принципиально новыми объектами и решениями; в скором будущем его безрадостная констатация была опровергнута появлением такой революционной технической новинки, как персональный компьютер… В позднейших своих рабо­тах — и, пожалуй, только в этом отношении «Система ве­щей» может считаться его «ранней» книгой – Бодрийяр был вынужден оставить идею «настоящей» технической реаль­ности вещей, опираясь на которую можно было бы вести критику неподлинных подобий; симулякры у него все бо­лее и более заполняют мир, не давая никакого доступа к «подлинности». Такая обобщенная критическая теория со­временного мира как мира знаков и подобий выдвинула зре­лого Бодрияйра в ряд ведущих теоретиков так называемого постмодернистского состояния общества, которому соот­ветствуют и новейшие формы постмодернистского искус­ства (их анализу также посвящены многие тексты Бодрийя­ра 70-90-х годов).
Первая книга Жана Бодрийяра, как и вообще его твор­чество, отличается ясностью изложения, парадоксальным остроумием мысли, блеском литературно-эссеистического стиля. В ней новаторски ставятся важнейшие проблемы со­циологии, философии, психоанализа, семиотики и искус­ствознания. Для России, с запозданием приобщившейся или приобщающейся к строю общества потребления, эта книга сегодня особенно актуальна, помогая трезво оценить чело­веческие возможности подобного общества, перспективы личностного самоосуществления живущих в нем людей.
Поддается ли классификации буйная поросль вещей — наподобие флоры или фауны, где бывают виды тропичес­кие и полярные, резкие мутации, исчезающие виды? В на­шей городской цивилизации все быстрее сменяют друг дру­га новые поколения продуктов, приборов, «гаджетов», в сравнении с которыми человек выступает как вид чрезвы­чайно устойчивый. Если вдуматься, их изобилие ничуть не более странно, чем бесчисленная множественность природ­ных видов, а им человек уже составил подробную опись. Причем в ту самую эпоху, когда он начал делать это систе­матически, он сумел также создать в Энциклопедии исчер­пывающую картину окружавших его бытовых и техничес­ких предметов. В дальнейшем равновесие нарушилось: бы­товые вещи (о машинах здесь речи нет) стремительно размножаются, потребностей становится все больше, про­цесс производства заставляет вещи рождаться и умирать все быстрее, в языке не хватает слов, чтобы их именовать. Так возможно ли расклассифицировать этот мир вещей, меняющийся у нас на глазах, возможно ли создать его деск­риптивную систему? Критериев классификации как будто почти столько же, сколько самих вещей: классифицировать вещи можно и по величине, и по степени функциональнос­ти (как вещь соотносится со своей объективной функцией), и по связанной с ними жестуальности (богатая она или бед­ная, традиционная или нет), и по их форме, долговечности, и по тому, в какое время дня они перед нами возникают (на­сколько прерывисто они присутствуют в поле нашего зре­ния и насколько мы это осознаем), и по тому, какую мате­рию они трансформируют (это ясно в случае кофемолки —
временном моторе каждая сколько-нибудь важная деталь так тесно связана с другими через процессы энергетического обмена, что она уже не может быть другой… В зависимости от формы головки цилиндра, от металла, из которого она сделана, от их взаимосвязи с другими элементами цикла определяется степень нагрева электродов свечи зажигания; в свою очередь эта температура влияет на характеристики зажигания и всего мотора в целом.
Современный мотор конкретен, прежде же он был абстрактен. В старом моторе та или иная деталь участвует в цикле внутреннего сгорания лишь в определенный момент, а дальше уже как бы не воздействует на другие детали; части мотора подобны работникам, сменяющим друг друга в од­ном и том же трудовом процессе, но не знакомым между собой… Существует, таким образом, некая примитивная, абстрактная форма технической вещи, где каждая теорети­ческая или материальная единица понимается как некий абсолют, который для своего нормального функционирова­ния должен образовывать замкнутую систему. При этом про­блема интеграции деталей в целое распадается на ряд част­ных проблем, решаемых по отдельности… для каждой из основных частей мотора создаются особые структуры, ко­торые можно назвать защитными: например, головку ци­линдра для охлаждения делают ребристой. Эти ребра как бы приставлены извне к идеальному цилиндру и его головке, выполняя одну-единственную функцию охлаждения. В двигателях же последних лет эти ребра играют еще и ме­ханическую роль — служат ребрами жесткости, препятству­ющими деформации головки под давлением газов… Обе функции больше не различимы — образовалась единая структура, представляющая собой не компромисс, но взаи­моналожение и конвергенцию двух функций. Ребристую головку можно сделать более тонкой, что позволяет добиться более быстрого охлаждения; то есть бивалентная система ребер охлаждения / ребер жесткости синтезирует в себе две
прежде различных функции, и притом выполняет их более качественно; интегрируя эти две функции, она превосходит каждую из них… Мы можем, таким образом, сказать, что эта структура конкретнее прежней и знаменует собой объективный процесс развития технической вещи; ибо ре­альная технологическая проблема заключается в том, что­бы добиться конвергенции функций в одной структурной единице, а не в том, чтобы искать компромисса между их противоречивыми задачами. В пределе такого движения от абстрактного к конкретному техническая вещь имеет тен­денцию к превращению во всецело связную, всецело объе­диненную систему» (с. 25-26).
Это очень важная мысль: в ней намечается такая внутренняя связность вещей, которая никогда нами не пережи­вается, никогда не осознается в практическом обиходе. Тех­нология излагает нам строго научную историю вещей, где антагонизмы функций разрешаются в рамках все более ши­роких структур. При каждом переходе от одной системы к другой, более интегрированной, при каждой перестройке внутри уже структурированной системы, при каждом син­тезе различных функций возникает новый смысл, некая объективная смысловая структура, независимая от индиви­дов, которые ею пользуются; мы здесь находимся на уровне языкового кода, и по аналогии с лингвистикой эти простые технические элементы, которые отличны от реальных ве­щей и на сочетании которых основывается технологическая эволюция, можно назвать «технемами». На данном уровне могла бы возникнуть структуральная технология — наука об организации этих технем в более сложные технические объекты, об их синтаксисе в рамках простых технических комплексов (отличных от реальных вещей), а также о смыс­ловых взаимоотношениях между этими различными веща­ми и комплексами.
Но подобная наука является строго применимой лишь в узких секторах техники — в лабораторных разработках или
же в таких высокотехничных областях, как авиация, космо­навтика, судостроение, большегрузные автомобили, сложные станки и т.д. Иными словами, там, где острая техническая необходимость позволяет в полной мере осуществиться тре­бованиям структурности, где в силу коллективного, внеличностного характера предметов сводится к минимуму воздей­ствие моды. Легковой автомобиль всецело определяется ком­бинацией своих форм, тогда как технологический его статус (водяное охлаждение, цилиндровый двигатель и т.д.) остает­ся чем-то второстепенным; напротив, в авиации по чисто функциональным причинам (безопасность, скорость, эффек­тивность) приходится создавать в высшей степени конкрет­ные технические изделия. В подобном случае линия техно­логической эволюции прорисовывается почти безукоризнен­но. Но такой структурно-технологический анализ явно не срабатывает в применении к системе бытовых вещей.
Можно мечтать об исчерпывающем описании технем и смысловых отношений между ними, которое охватило бы весь мир реальных вещей; но все это не более чем мечты. Если мы соблазнимся использовать технемы как звезды в астрономии — то есть, по словам Платона, «так же, как в геометрии, с применением общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне, раз мы хотим действительно осво­ить астрономию и использовать еще неиспользованное ра­зумное по своей природе начало нашей души» («Государ­ство», VII) [1] , — мы немедленно столкнемся с психосоциоло­гической переживаемостью вещей, которая независимо от их материальной ощутимости создает ряд своих требований, постоянно изменяющих и нарушающих связность техноло­гической системы. Здесь нас как раз и интересуют такие нарушения — то, как рациональность вещей борется с ир­рациональностью потребностей и как из такого противоре­чия возникает система значений, пытающаяся его разре­шить; нас будет занимать только это, а не технологические
модели, хотя именно на фоне их фундаментальной истин­ности и вырисовывается постоянно переживаемая реаль­ность вещи.
Каждый из предметов нашего быта связан с одним или несколькими структурными элементами, но при этом обяза­тельно ускользает от технологической структурности в сфе­ру вторичных значений, от технологической системы в сис­тему культуры. Наше бытовое окружение остается в значи­тельной мере «абстрактной» системой: как правило, в нем уживается множество функционально разобщенных вещей, и лишь человек, исходя из своих потребностей, заставляет их сосуществовать в одном функциональном контексте, в ма­лоэкономичной и малосвязной системе, подобной архаичес­кому устройству примитивных бензиновых моторов; они яв­ляют собой набор частных, зачастую несвязанных или даже противоречащих одна другой функций. При этом современ­ная тенденция такова, чтобы не искать разрешения этой не­связности, а просто отвечать на новые потребности все но­выми вещами. В результате каждая вещь, прибавляясь к уже существующим, отвечает своей собственной функции, зато противоречит единству целого, а бывает даже, что одновре­менно и отвечает и противоречит своей же функции.
Кроме того, поскольку на несвязность функций накладыва­ются формально-технические коннотации, то возникает живо переживаемая, но несущественная система социализирован­ных или бессознательных, культурных или практических потребностей, которая сама воздействует на существенный технический строй вещей и делает сомнительным их объек­тивный статус.
Возьмем для примера кофемолку: в ней структурно «су­щественное», то есть самое конкретно-объективное, — это электромотор, энергия, получаемая с электростанции, за­коны выработки и преобразования энергии; уже менее объективна, так как связана с потребностями того или ино­го человека, ее конкретная функция помола кофе; и уж со-
всем необъективно, а стало быть, несущественно, то, что она зеленая и квадратная, а не розовая и трапециобразная. Одна и та же структура — электромотор — может конкретизиро­ваться в различных функциях; функциональная дифферен­циация оказывается уже вторичной (и оттого может дойти до полной несвязности «гаджета»). В свою очередь, один и тот же функциональный предмет может конкретизировать­ся в различных формах — здесь мы вступаем в область «пер­сонализации» изделий, в область формальных коннотаций, то есть в область несущественного. А вещи промышленно­го производства тем и отличаются от ремесленных изделий, что несущественные черты определяются здесь не случай­ными вкусами заказчика и исполнителя — они всецело сис­тематизируются современным индустриальным производ­ством [2] , которое через эти несущественные черты (и через универсальную комбинаторику моды) осуществляет свои собственные цели.
Такая чрезвычайная усложненность ведет к тому, что выделять автономную сферу технологии, делая возможным структуральный анализ в области вещей, приходится при иных предпосылках, чем в области языка. Если исключить предметы чисто технические, с которыми мы никогда не вступаем в субъективное отношение, то окажется, что два уровня — объективной денотации и коннотации (на кото­ром вещь получает психическую нагрузку, идет на продажу, персонализируется, поступает в практический обиход и включается в систему культуры) — в современных условиях производства и потребления не поддаются точному разде­лению, как языковой код и речь в лингвистике. Технологи­ческий уровень не образует структурной автономии, где «ре­чевые факты» (в данном случае — вещь как «вербализован-
ный» предмет) были бы нерелевантны при анализе вещей, как нерелевантны они при анализе языковых фактов. Если раскатистое или грассирующее произношение «р» ничего не меняет в системе языка, то есть коннотативный смысл ни в чем не подрывает денотативных структур, то в вещи конно­тация ощутимо изменяет и искажает ее технические струк­туры. В отличие от естественного языка, технология не об­разует стабильной системы. Технемы, в противоположность монемам и фонемам, постоянно эволюционируют. А коль скоро система технологии, находясь в состоянии перма­нентной революции, тем самым оказывается тесно привя­зана к временному бытованию «вербализирующих» ее ве­щей (так происходит и с
Рыжие девушки голышом
Две блондинки устроили для парня в спальне двойной минет с оргазмом в финале
Крутое видео для дрочки. Негр трахает бабу в жирную пизду