Кони и Арон - Романтика - 121 фото

🛑 👉🏻👉🏻👉🏻 ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Кони и Арон - Романтика - 121 фото
Читая искусствоведческие книги, написанные по сложившимся
правилам, со множеством кавычек, сносок и комментариев (чему и сам изрядную
отдал дань), я часто вспоминаю мудрую сказку об оставшемся на поле боя
разрубленном на куски теле героя.
Приходит человек, горячо любящий героя, собирает части его
тела, складывает их одну к другой и обливает «мертвой водой». Тело срастается.
Обычно так поступает искусствовед. Но герой еще недвижим. Дыхания нет. Сердце
не бьется. Нужно еще достать «воду живую» и окропить ею тело, чтобы вернулась к
герою жизнь и чтобы он улыбнулся тому, кто это сделал.
Искусствоведению постоянно не хватает «живой воды», таящейся
не только в искусстве, но и в самой жизни. А тенета кавычек, сносок и
комментариев, не правда ли, напоминают швы, затвердевшие после «мертвой воды»?
И нередко случается так, что чем больше начетнической «правды кавычек», тем
дальше мы от непосредственной правды жизни.
Поэтому я позволил себе на этот раз, в третьей своей книге о
Евгении Вахтангове, во многих случаях убрать кавычки, хотя широко пользуюсь
дневниками, письмами, высказываниями Евгения Богратионовича, воспоминаниями о
нем многих людей в дополнение к моим собственным воспоминаниям.
Думается, что право на такой вольный прием изложения может
быть оправдано и тем, что все документы, из которых я черпал голос самого
Вахтангова, его учеников и соратников, были в свое время опубликованы. 6 Стало быть,
каждый пытливый читатель легко сможет судить сам, насколько я был прав или не
прав как биограф, когда давал «внутренним цитатам» то или другое свободное
применение.
Естественно, что язык использованных документов, среди
которых многие относятся к началу века и кануну Октябрьской революции,
несколько старомоден. Но я надеюсь, этот непосредственный отпечаток времени
поможет читателю полнее ощутить историческую атмосферу, образ мыслей моих
героев, перемены, происходившие в последующие десятилетия.
Я глубоко признателен за неоценимую помощь
С. Г. Бирман, Н. Н. Бромлей, Б. И. Вершилову,
И. А. Виньяру, Л. А. Волкову, С. В. Гиацинтовой,
Н. М. Горчакову, А. И. Горюнову, Л. И. Дейкун,
А. Д. Дикому, Н. Д. Еременко, Ю. А. Завадскому,
Б. Е. Захаве, Н. Г. Зографу, В. Л. Зускину,
Г. Б. Казарову, Е. В. Калужскому, А. М. Кареву,
В. В. Лужскому, Ц. Л. Мансуровой, А. Неймарк,
В. И. Немировичу-Данченко, П. И. Новицкому,
Н. В. Петрову, А. Д. Попову, А. А. Орочко,
Н. И. Сац, Р. Н. Симонову, М. Д. Синельниковой,
Б. М. Сушкевичу, А. И. Чебану, Б. В. Щукину и
особенно Надежде Михайловне Вахтанговой за то, что они помогли мне лучше понять
внутренний мир Е. Б. Вахтангова.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
— Так продолжаться не может!.. Имей в виду, твое полное
невнимание к моему делу повлечет за собой крупные неприятности.
Бьются в окно ветви старого каштана. Ползут по стеклу
холодные слезы дождя. Бездомный ветер, прихрамывая, носится по двору и скулит…
Подумать только, какую острую тоску может нагнать на человека
осень, если безвольно поддаться ей!
Евгений отвернулся. Он рассеянно смотрит на пустынный двор,
на унылые стены табачной фабрики с грязными глазницами…
8 Ветер бьет лапами по крыше, всовывает оскаленную пасть в
печные трубы и подвывает. В его вое жалоба на одиночество и злоба.
Богратион Сергеевич пытается удержать сына при себе.
Он жестко отделяет слова паузами. Воздвигает из слов
железную решетку, тюрьму из правил, как надо жить.
Слезы на стекле стекаются в горестные ручейки. Устало
качаются за окном деревья. Пятипалые пожухлые кисти рук каштана, покрытые
старческими ржавыми пятнами, елозят по стеклу, бессильно ласкают его, и
умоляют, и горько сетуют на что-то… На что? Не на то ли, что необратимо ушла
жизнь?.. И с отчаянием вдруг бросаются плашмя на оконную раму.
Богратиона Сергеевича раздражает неподвижная спина Евгения,
злят его узкие приподнятые плечи.
— Я слышу, — отвечает сын, не оборачиваясь и не повышая
голоса.
Ничто сказанное отцом не проходит мимо Евгения, но
прислушивается он сердцем не к словам — они не больше, чем
скорлупа, — а к тому, что прячется за ними. Почему отец так глубоко
несчастен? Почему он непоправимо несчастен, хотя добился всего, чего хотел?
Бывший худородный приказчик купца Василия Лебедева, Баграт
Вахтангов после смерти хозяина женился на его дочери Ольге и сам стал
хозяином — вместе с послушной, тихой женой приобрел и этот дом и фабрику.
Нынче он богат. Энергичный, властный, умный, вышел «в первые люди» города. Он
влиятелен и как будто независим. Дома, в семье, и на фабрике все движется
неотвратимо, как часы, по раз навсегда установленному хозяином порядку. Здесь
его воля — закон. Его уважают и боятся. Меньше уважают, больше боятся.
Если все это было его целью, то чего ему теперь не хватает?
9 Почему он угрюм, раздражителен, вечно угнетен собственным
существованием?
Просыпается отец раньше всех, на рассвете. Но, еще не подняв
век, должно быть, заводит в самом себе постоянно одну и ту же пружину. А затем,
подталкиваемый ею, выходит к людям и принимается подкручивать, подвинчивать,
подгонять все, что попадается на его пути. Как будто люди — это только
части подвластной ему машины, делающей деньги. Как будто решительно все —
жена, дочки, подросший сын, рабочие на фабрике — это только колесики,
зубчатые колесики. Цепляясь одно за другое и подталкивая друг друга, они должны
беспрерывно крутиться, подчиняясь тупому вынужденному движению… Куда? Зачем?
Какой бес неумолимо подгоняет людей в этом печальном мирке,
созданном энергией отца? Что связывает их здесь? Боязнь перед нищетой?
И почему сам отец, хотя все больше у него денег и он надежно
застрахован от голода, все больше попадает в беду?.. Его жизнь все беднее
радостями… Беднее любовью… Беднее надеждами на счастье… Нищий, разорившийся
человек. Полководец, одержавший победу, которая всем в тягость… Его дом богат
только горем и тоской.
Евгений ни разу не видел отца по-молодому веселым. Вот и
сейчас даже в тембре отцовского голоса слышится глубокое несчастье человека,
что-то непоправимо потерявшего, слышится горе одиночества, смертельный ужас
перед жизнью. Голос отца леденит душу, несмотря на старания Богратиона
Сергеевича вызвать сочувствие у сына.
Всего нелепее, что он говорит так, будто принес себя в
жертву Ольге Васильевне, дочерям и ему, Евгению. Но Евгений спрашивает себя:
почему же тогда все они, в свою очередь, ежечасно чувствуют себя его
несчастными жертвами? Стоило ли отцу ради этого жертвовать собой?
И у Евгения неожиданно мелькает мысль: а может быть, и в
самом деле отец однажды пожертвовал чем-то самым дорогим для себя?
10 Быть может, он начал с того, что совершил насилие над самим
собой?..
Отвернулся еще в юности от какой-то своей любимой,
счастливой песни, упрямо упрятанной в подполье души, в ее темные, тайные закоулки?
Отступился от надежды, теперь уже никому не известной?..
Отрекся от солнца над головой, от дыхания горных ветров
родного Кавказа, от радости жить, иметь друзей?
Освободил себя на всю жизнь от любви? Об этом страшно
подумать.
Стремления отца для Евгения загадка. Армянин по крови,
тифлисский грузин по воспитанию, сменивший свое имя Баграт на «княжеское», в
русском начертании — Богратион, отпустивший ассирийскую бороду, удачливый
владикавказский коммерсант и фабрикант, он гордо называет созданный им давящий
мир «мое дело» и вот теперь требует, чтобы сын впрягся в ту же телегу.
Холодный ветер мечется, ковыляет, стонет на фабричном дворе,
поднимает с земли опавшие листья и заставляет их носиться в однообразном
кружении. Низко навалились на город и мечутся в беспорядочном беге кудлатые
серые облака. Неуютно нынче осенью во Владикавказе. Когда-то этот город был
сторожевым осетинским аулом у входа из степных равнин в грозные ущелья.
Величественные горы теперь кажутся почти прирученными. Они дряхлеют. Но ветры дуют
с прежней, а может быть, и с новой силой.
И протянутые руки старого, порыжевшего каштана все бьются и
бьются в стекло…
Евгений вспоминает горячие споры в тайном гимназическом
кружке «Арзамас», запрещенные брошюры, долетавшие до гимназистов известия о новых
революционных веяниях, о законах политической экономии и о пробуждающемся
движении в среде интеллигенции и в рядах рабочих… Да, пожалуй, его спор с отцом
не содержит ничего оригинального. По существу, этот спор убийственно
однообразен для современных поколений, когда «дети» не хотят подчиняться
установленной «отцами» злой власти денежного мешка 11 и начинают задумываться о выборе
для себя иного пути в жизнь…
Богратион Сергеевич для убедительности откладывал каждую
мысль на счетах. Поглаживая шелковистую бороду, он продолжал терзать сына тупой
пилой заученных слов:
— Сам ты ничего не можешь сделать для рабочих, а кричишь:
«Восьмичасовый труд! Больницы! Школы!»
Он старательно нащупывает больные места в душе сына.
— Знаем мы ваши словечки, знаем, что за спиной папаши умеете
вы кричать… Эксплуатация! Помилуйте!.. Да ты, ты на что живешь, на какие
деньги?.. А?.. Чьим трудом? Что же ты не бросишь все?.. А?.. В гимназии
учишься, деньги платишь, на отцовской шее сидишь… Ведь рабочий труд проживаешь,
ведь сам у того же рабочего все берешь… — И он заканчивает с
торжеством: — Нет, батенька, меня красными словечками не проведешь. Нельзя
же так, господа, помилуйте! Молокососы, не знаете жизни, ничего не делали, не
работали — и, извольте ли видеть, эксплуатация…
Сын молча теребит блестящие пуговицы гимназической тужурки и
терпеливо ждет, когда, наконец, надоест отцу читать нравоучения.
Внезапно облака над городом поднялись и стали расползаться.
На фабричный двор и на крыши строений пролились лучи солнца. Дальше —
больше. Как будто кто-то разорвал грязное ватное одеяло, и за мутно-сизыми
клочьями открылось яркое осеннее небо. Солнце затопило город. И каждый кусочек
земли во дворе, обрадованный, засверкал, заискрился. Во Владикавказе в двух
шагах от горных ущелий, на постоянном сквозняке, такие крутые перемены не
редкость.
Женя сдвигает брови и уныло смотрит на отца. Тот спокойно
закуривает папиросу и собирается продолжать. Нет, этого нельзя выдержать! Есть
ли что-нибудь более бессмысленное и безнадежное?
— Папа, мы не сойдемся. — Нелегкие слова. Женя 12 старается
произносить их как можно мягче. — Не будем говорить. Это расстраивает и
вас и меня. Против убеждений я не пойду. И ваши доказательства не сломят меня.
Вы стоите на своей точке зрения, я понимаю ее, но не могу стать рядом с вами…
Богратион Сергеевич оскорбленно поджал сухие губы. А Женя
уже мысленно произносит фразу, которую сейчас услышит… Как много бы он отдал,
чтобы случилось что-нибудь другое, непредвиденное! Пусть лучше отец хоть раз в
жизни нечаянно выйдет из себя. Или весело рассмеется. Пусть только сломается
проклятая пружинка в механизме. Пусть хоть раз наговорит что-нибудь несуразное,
без логики, лишенное умерщвляющей расчетливости. Только бы не услышать эти
слова!..
Но нет, неизменен Богратион Сергеевич. И вот они
обрушиваются с тупым однообразием, привычные слова:
— Как вам будет угодно, милостивый государь, можете идти.
Привычная тоска приводит его на аллеи городского парка.
Шуршат под ногами опавшие листья. Осенний воздух прозрачен и терпок. От земли
поднимается пряный привкус гниения и сырости. В парке пустынно, холодно,
неприютно. Пестрый дятел с красным огоньком на груди один, нарушая тишину,
ретиво долбит кору белой акации. «Тук-тук… Тут-тук…» Как не заболит у него
голова?..
Отец хочет приобрести в своем наследнике если не ярого
промышленника и коммерсанта, то хотя бы преуспевающего буржуа с образованием
адвоката или инженера, умеющего расчетливо извлекать доходы из «дела». А сыну
до отвращения претит и то и другое. Почему? Да прежде всего потому, что у всех
людей, привязанных к этому «делу», он видит только безрадостную, обкраденную
жизнь — только несчастье.
«Да, так продолжаться не может! — повторяет Евгений
самому себе. — Но где выход?»
За городом поднимается зеленое полукружие предгорий, 13 а еще дальше
и выше в вековом покое дремлет корона Кавказского хребта с ледяными шатрами
вершин. Оттуда, должно быть, хорошо видно на все четыре стороны света. Там
рождаются ветры, легенды и герои.
Ветер до конца развеял в небе клочья облаков; беспорядочно
обгоняя друг друга, они несутся на юг…
Ветер, ветер носится над Россией. Ветер отчаяния и беды,
ветер протеста и гнева и больших, но еще смутных надежд. Ветер тысяча девятьсот
второго года…
Вечереет. Надо шагать домой. «Домой?» — с горькой
иронией спрашивает Евгений себя. А больше идти некуда.
Я ношусь во мраке, в ледяной
пустыне.
Где-то месяц светит? Где-то светит солнце?
Как образовалась пропасть между отцом и сыном? И почему она
с каждым годом углублялась?
Клубок сложных отношений между Евгением Вахтанговым и его
отцом таил в себе не одну человеческую трагедию…
Чтобы найти верное освещение семейной истории, оставившей
глубокий след в душе Евгения, нужно вернуться назад — заглянуть в годы его
раннего детства.
14 По Военно-Грузинской дороге из Тифлиса к Владикавказу тащится
фургон. Покачивается на выбоинах. Скрипят высокие деревянные колеса, обитые
изношенной железной полоской. Среди домашней поклажи в глубине фургона торчит
связка обернутых тряпкой малярных кистей, а внизу, между колесами, болтаются
ведра с краской. Из безжизненно опущенных, больших, со вздувшимися венами рук
Саркиса Абрамовича Вахтангова свисают вожжи. Саркис погружен в тоскливые
раздумья. По временам из его груди вырывается вздох, и, очнувшись, Саркис
подгоняет идущую шагом усталую лошадь. Ее копыта уныло отсчитывают по хрустящей
щебенке мгновенья, часы, дни… Молчат в фургоне дети Саркиса: старший Баграт,
Катаринэ и Домна.
Они оглушены обрушившимся на них горем.
Дорога в безвестное будущее извивается змеей, стиснутая
голыми скалами и безднами. Всюду подкарауливают нависшие гранитные глыбы, они
грозят новыми несчастиями, человека всюду поджидает неотвратимая беда.
И кажется, что вокруг плетущегося фургона сами недра земли,
корчась в муках, вздыбились, вывернув наружу суставы, кости, колени, внезапно
задохнулись от боли и, онемев, взывают к небу.
Но там, в далекой вышине над головами, голубые клинья неба,
разорванного криво-накосо острыми утесами, тоже не приносят успокоения.
Как вечный символ этих мест, висит над дорогой знаменитая
скала «Пронеси, господи!».
Страшен Кавказ для путников, подавленных невосполнимой
утратой, для тех, кто потерял всякую надежду.
Отчаяние Саркиса пугает детей и усиливает их собственную
боль, тревогу и уныние. Они чувствуют — горе неумолимо гонит их навстречу
новым бедам…
Завтрашний день так же мрачен, как и то, что произошло
вчера.
Но надо жить. Надо как-то бороться, чтобы остаться в живых.
15 Бегство Саркиса из Тифлиса его друзьям и соседям казалось
безрассудным. Ну что ж, что умерла жена? С каждым может случиться. Но он не мог
иначе. Его сердце разрывалось. С той минуты, как не стало горячо любимой
подруги, его обычное существование не только потеряло весь смысл, оно сделалось
для Саркиса непереносимым.
Маляр-подрядчик, он был в веселой столице Грузии достаточно
обеспечен всем. Но бросил работу, запил горькую, наконец, роздал и продал все,
что можно было раздать и продать, распрощался с друзьями и с остывшим гнездом.
Кинулся прочь из обжитых стен. Прощайте, шумные улицы! Навсегда прощай, Грузия!
… И вот перед ними чужой, полурусский Владикавказ.
Недавно еще тихий захолустный городок отстраивается,
расширяется на глазах, быстро меняет свое лицо. Саркис снова принимается за
малярные подряды.
Баграт помогает отцу, а по вечерам сгибается над книгами,
которые ему от случая к случаю удается доставать. Экономя спички, учится
расщеплять их в длину надвое. Экономя керосин, засиживается при мерцающем
огоньке светильника. Книги подтверждают то, чему изо дня в день обучала его
жизнь: власть над враждебной судьбой дают только деньги; ничто не бывает
устойчивым, если нет богатства; без денег не может быть независимости и нет к человеку
уважения.
Отец подозрительно относится к увлечению сына книгами. Но
что может старик противопоставить враждебному миру?.. С мужской нежностью
Саркис старается охранить детей от новых, разрушающих влияний. Он свято
оберегает в семье неписаные обычаи патриархальной старины и национальную
обособленность. Неизменно носит высокую рыжую баранью шапку и армянское
«каба» — нечто вроде кафтана. Неторопливо шагая по улице, маляр гордо 16 смотрит
поверх голов встречных русских и никому не уступает дорогу, будь то хоть
чиновник с царской кокардой на фуражке, русский поп или провинциальная
франтиха.
Саркис наивно полагает, что эта вызывающая национальная
«холодная война» надежно ограждает его личную независимость.
А жизнь, конечно, смеялась над ним. Ничто не могло повернуть
назад ход событий. Мало-помалу биография его семьи неотвратимо становилась
частицей биографии города, переживавшего пору лихорадочного буржуазного
развития.
Началось с того, что Баграт поступил рассыльным к владельцу
табачной фабрики и магазина, богатому купцу Василию Лебедеву.
Смышленый красивый юноша пришелся хозяину по душе и вскоре
сумел вызвать у него особые надежды.
Была у Лебедева единственная дочь Ольга. Незадолго до
смерти, тяжело заболев, он сказал Баграту, что хочет видеть его зятем и наследником.
Так Баграт женился на Ольге Васильевне и стал владельцем всего предприятия.
Он преуспел в то время, когда не только Северный Кавказ, но
и вся Россия была захвачена быстрым развитием капитализма. Промышленные
преобразования с каждым днем меняли лицо страны. И Баграт был одним из тех, кто
не хотел, опустив вожжи, плестись в хвосте событий и вяло подчиняться чьей-то
воле, будь она «божественной» или вполне земной… Все, что он наблюдал вокруг,
происходило отнюдь не по заветам покорности судьбе и не по заповедям доброты и
любви к ближнему. У городских воротил действовали совсем иные страсти. И
Баграт, когда наступил, наконец, его час, стал платить своему времени той же
монетой. Мало того, он, по законам конкуренции, стремился где умом, где обманом
и хитростью, но постоянно быть на переднем крае, всегда и во всем подчинять
себе людей и даже вкладывает во все дела предприимчивость новатора.
17 Сын упрямого Саркиса, с годами ставший Богратионом
Сергеевичем, день ото дня увеличивает число рабочих на фабрике, ставит новое
оборудование, заменяет мужской труд дешевым женским, и, кажется, ему первому
приходит в голову уже совсем по дешевке воспользоваться горем и нищетой слепых.
Он посадил их к конвейеру. Слепые схватывали одним ловким движением чутких
пальцев ровно двадцать пять папирос — ни на одну больше, ни на одну
меньше — и опускали их в коробку.
Рабочий день длился не менее двенадцати часов и доходил до
четырнадцати-пятнадцати. Другие фабриканты использовали детский труд, но Баграт
обогнал конкурентов. Он рассчитал верно. Боявшиеся потерять жалкий кусок хлеба,
незрячие рабы работали несравненно аккуратнее, чем непоседливые дети.
Бесконечно черный трудовой день слепцов стоил Баграту совсем дешево и был
производительней.
«Баграт — большой человек, деловой человек», —
говорили про него. Властного, деспотичного фабриканта побаивались и уважали
даже самые видные в городе денежные тузы. Это тешило тщеславие Ольги
Васильевны: ее отец не ошибся в выборе! И ее женским призванием стала
благоговейная покорность. Ее вполне удовлетворяла судьба — судьба
придаточной части предприятия, которое муж энергично вел в гору. Никаких иных
запросов у нее не было. Она старалась во всем угодить мужу, и ничто другое,
происходившее на свете, не было в состоянии смутить души этой маленькой
кругленькой женщины.
Все, что происходило в доме, глубоко оскорбляло чувства
Саркиса. Он умел быть любимым и умел горячо любить, этот гордый, дряхлеющий
филин, заточенный в домашнюю клетку. А тут ни о какой любви не было и речи. И
Ольга — существо бескрылое и б
Надя в красных стрингах шалит на кровати
Сексуальные девушки 19 лет (74 фото)
Пришла в гости исключительно ради плотских утех | порно и секс фото с аналом