Конец знакомого мира. Социология XXI века

Одна из важных книг знаменитого американского социолога, написанная им после четырехлетнего председательства в Международной социологической ассоциации (1994-1998), включает две части. Первая (онтологическая) посвящена «тому, что мы знаем о мире, в котором живем», вторая (гносеологическая) — тщится ответить на вопрос, «как мы приходим к тому, что считаем нашим знанием об этом мире». При этом само это разделение, прочно оформленное существующей университетской системой и структурой публичных дискуссий (первый объект изучают социологи, экономисты, историки, второй — философы и историки науки), автор считает порочным и опасным. Он утверждает, что «пути познания сами по себе являются продуктами того мира, в котором живут познающие (ученые). Методы познания мира… должны быть произведены, и то, каким образом они создаются, зависит от доступных на данный момент технологий и от того, какие навыки выработаны в ходе их применения». Таким образом, изучение мира и изучение нашего знания о нем — это неразрывное целое. Но практическая жизнь и организация науки слабо воспроизводят эту неразрывность, и даже наоборот, культивируют порочное отделение одного от другого. Такова каждая историческая система, считает социолог: «они поддерживают равновесие, которое искажает наши представления и сковывает наши коллективные и индивидуальные возможности».

Однако системы, даже самые крепкие, время от времени рушатся, чаще всего из-за постепенно разбалансирующих их эндогенных процессов: «…в конечном счете проявляющиеся в их развитии тенденции доводят до точки бифуркации, и хаотические подвижки опосредуют мучительный переход к некоему новому системному порядку». Современный мир уже находится в глубоком кризисе, утверждает Валлерстайн, и нынешняя система «вряд ли будет существовать через пятьдесят лет» (с тех пор 20 уже прошло, значит, ей отмерено не больше 30). Из этого следует, что в кризисном состоянии находятся и общественные науки. Отсюда подзаголовок книги: «конец знакомого мира». Мир, как мы его знаем, подходит к концу, «мы бродим по темному лесу и не вполне понимаем, в каком направлении следует идти». Что с этим можно сделать? Автор напоминает, что «в периоды… всеобщего беспорядка значимым может оказаться даже самый слабый толчок». Поэтому нужна дискуссия, и дискуссия всемирного масштаба, объединяющая (обычно разводимые по разным углам) вопросы знания, этики и политики. Свою задачу он видит в том, чтобы показать в самом общем виде те альтернативы, которые открыты нам в этом беспорядке, и подчеркивает высокую степень непредсказуемости нового, только еще создающегося мира — а равно и личную ответственность каждого за то, каким этот мир станет. Его тезис звучит почти экзистенциалистски: «строгих данностей не существует, но это не устраняет нашей потребности действовать. Мы стремимся определить, как должны сочетаться разум (четкое понимание пределов возможного знания) и нравственность (приверженность справедливому обществу), и никто не должен остаться в стороне от решения этой задачи».

В первой части книги, озаглавленной «Мир капитализма», Валлерстайн в парадигме своей знаменитой «мир-системной» теории рассматривает ряд конкретных вопросов мировой трансформации: историю «реального социализма», т.е. коммунистических стран в XX веке; освободительные движения в странах третьего мира; возвышение Китая и других восточноазиатских стран в конце XX века; азиатский кризис 1997 года и другие важнейшие события и процессы, проливающие свет на устройство современной мировой системы и её современные тенденции. Во второй части («Мир знаний») автор концентрируется на анализе состояния общественных наук и поиске возможностей их развития в это непростое время. Материал повествования, как обычно у Валлерстайна, весьма плотный и насыщенный, поэтому выделим лишь один из многих сюжетов — о связи науки с обществом, её породившим. Автор напоминает, что «современная наука представляет собой порождение капитализма и зависима от него». Эта зависимость проявляется в том, что ученые получали общественную поддержку, когда «предлагали проекты конкретных улучшений реального мира — замечательные механизмы, которые позволяли увеличить производительность, преодолеть ограничения времени и пространства, обеспечить каждому человеку лучшие условия жизни». Вокруг такой науки «сложилось целое мировоззрение», утверждавшее, что «ученые лишены и должны быть лишены собственного интереса», что они должны быть привержены «эмпирическому» подходу, посвящать себя поискам «абсолютной» истины, стремиться к поискам «простоты», выявлять непосредственные причины явлений (а не их первопричины). И долгое время это все прекрасно работало!

Работало в том числе и в общественных науках, само рождение которых стало возможным ввиду распространения либеральной идеологии. «Либерализм и обществоведение базируются на одном и том же убеждении — на уверенности в способности человека к совершенствованию, проистекающей из умения регулировать общественные отношения на научной (то есть рациональной) основе». Обществоведы были убеждены и убеждали других, что «все наши действия должны диктоваться самодостаточной рациональностью». Либералы «считали своим долгом позаботиться о том, чтобы к управлению допускались лишь компетентные люди», и чтобы действовали они «не на основе предрассудков, а на основе заранее полученной информации о возможных последствиях предлагаемых реформ». Именно поэтому либерализму понадобились обществоведы, и их связь вылилась в многолетний «неразрывный союз». Однако сегодня, в дни кризиса капитализма, массовый энтузиазм и оптимизм по его поводу, подпитывавшиеся долгое время обещаниями лучшей и свободной жизни для всех, более не существуют. Для немногих — да, но не для всех и даже не для большинства! Поэтому «все громче звучат голоса требующие свободы», в том числе — свободы «от безжалостного диктата формальной рациональности, за которой стоит сущностная иррациональность». Обществоведению, возникшее как «интеллектуальное дополнение либеральной идеологии», грозит перспектива умереть вместе с либерализмом — если, конечно, оно не изменит своего статуса. Обществоведам «необходимо полностью обновиться, чтобы остаться востребованными в обществе и не оказаться на задворках научного мира, тратя время на бессмысленные ритуалы».

Это можно сделать, если «вернуть понятие сущностной рациональности в центр наших научных дискуссий» (различие между формальной и сущностной рациональностью, как все помнят, провел Макс Вебер). Нужно «признать, что наука не беспристрастна и не может таковой быть, поскольку ученые — это члены общества, и они не свободны от него ни физически, ни интеллектуально». Нужно признать, что «эмпиризм не может быть чистым, ибо он всегда предполагает некоторую априорность». Нужно признать, что «наши истины не являются всеобщими и универсальными» — напротив, они, «если вообще существуют, сложны, противоречивы и множественны». Нужно искать «не простое, а наиболее адекватную интерпретацию сложного». И, наконец, «обществоведение должно признать, что рациональность основана на совместимости политики и морали, а роль интеллектуалов заключается в том, чтобы выявлять стоящие перед нами исторические альтернативы». Если это будет сделано, обществоведение сможет свернуть с ложного пути, по которому шло последние двести лет, и предложить миру «применение человеческого разума для решения человеческих проблем, и раскрытие тем самым человеческого потенциала».