Конец света был вчера. Часть I. Дедушка. Глава I. Мандариновое солнце

Это был день, когда Володя понял, что все, кому он доверял, предали его. День, когда бороться с подступающей действительностью было уже бесполезно, а жизнь стала окончательно бессмысленной.

Володя больше не мог подвергать опасности свою семью. Если он не сделает этого сам, то однажды ночью его застрелят в темном переулке. Хорошо еще, если его застанут там одного, а не с сыном и женой…

Нет, лучше разом покончить со всем этим. Страхом. Муками совести. Кошмарами по ночам. Разрушить империю, которую строил целую жизнь. А вместе с ней – себя.

Больше всего Володе было жаль своего сына: он так мечтал о том, как этот молодой, энергичный юноша продолжит дело отца. Но теперь продолжать нечего. Всё разрушено. Всё. Всё.

Вспотевшей от волнения рукой Володя написал предсмертную записку. Выглянул в окно: яркое солнце освещало рассветный город. И солнцу было все равно, кому жить, а кому умирать. Вечность смотрела на Володю раскрытыми глазами – она заглядывала ему в душу и зловеще шептала, что скоро все беды останутся позади. Володя не мог противиться ее воле, обворожительной красоте и вкрадчивому голосу… И шагнул ей навстречу.

Через несколько часов в комнате раздался крик женщины. Она увидела висящий под потолком труп своего мужа.

Вот уже месяц, как я не могу предложить главреду ни одной толковой темы. Каждый раз, когда я захожу в стеклянный кабинет Димы, в котором всё так и блещет стерильностью, а в воздухе витает аромат кофе из дорогих сортов арабики, главный редактор демонстративно поправляет прямоугольные очки и смотрит прямо перед собой так, что у меня начинается столбняк. Хотя, казалось бы, человека, который общался с убийцами в тюрьмах, видел настоящие, еще истекающие кровью, трупы, уже мало что может испугать. Но нет, есть на свете сила, способная победить даже мою стойкость – это взгляд Димы Лифанова.

– Ну, что на этот раз? – спрашивает он, когда понимает, что самостоятельно из состояния столбняка мне уже не выйти.

– Есть еще несколько идей, – наконец беру себя в руки я и фривольно, почти по-хозяйски усаживаюсь за его стол, закинув ногу на ногу. Открываю блокнот и начинаю зачитывать: «В Калининграде повысился уровень преступности среди подростков». Я могу съездить туда, взять интервью у подростка в колонии…

– Дальше.

Не показываю вида, что меня сильно задело его безразличие и продолжаю:

– «В одной из московских школ в юго-западном округе случилось уже пятое за год самоубийство»… Вам не кажется это странным? – поднимаю на него интригующий и вопрошающий взгляд в надежде, что он поведется на эту актерскую уловку.

– Была уже как-то волна самоубийств у школьников, тема исчерпана. И почему опять про подростков, про взрослых людей что-нибудь есть?

Похоже, дело плохо. У меня потеют ладони – явный признак того, что я сильно нервничаю.

– «У себя дома при загадочных обстоятельствах умер 80-летний пенсионер».

– При каких таких обстоятельствах?

– Он жил один в большой квартире в центре Москвы. По предварительным данным, у него случился инфаркт. Врачи застали его в собственной постели уже мертвым, но обнаружили на шее странный след, как будто от удушья. У него много родственников, они передерутся из-за этой квартиры, потому что завещания старик не оставил.

Пока я все это говорила (между прочим, на одном дыхании и почти без пауз), Дима топил в пепельнице окурок сигареты. Он знает, что я не переношу запах курева и что сейчас в моде вейпы, но сдержаться все равно не может.

– Это всё? – тоскливо спросил он.

– Да.

– Подумай еще, Оля. Каждый день в мире совершается столько преступлений, должно же среди них быть хоть одно, которое стоит нашего внимания.

Я вышла из кабинета полностью опустошенная, в который раз подумав, а не сменить ли мне профессию. Когда я устраивалась в отдел уголовной хроники самой популярной газеты Москвы, мне казалось, что найти интересную тему для статьи будет проще простого. Но, видимо, мы живем в слишком мирное время: уровень преступности с каждым годом падает, и мои колонки с расследованиями, увы, мало кому нужны.

Я уныло поплелась редактировать дежурные новостные заметки об автокатастрофах и новых случаях коррупции. Но стоило мне только вывести компьютер из режима сна, как в рабочий чат прилетело сообщение:

Сегодня в 14:00 будет пресс-конф. с медиками о новом виде вируса, который нашли в Индии. Кажется, он очень опасен. Кто хочет аккредитацию, ставьте +.

Это, конечно, не криминал, но мне надо быть в курсе событий. Я поставила «+». Конференция начнется через час, идти мне недалеко – в соседний корпус. К черту новости, пойду кофе выпью.

В редакционном кафе всегда много людей, потому что тут готовят самый вкусный (и при том недорогой) раф. Оглядываюсь в поисках свободного столика и подсаживаюсь к своей коллеге – ее зовут Мила, она работает в отделе культуры. Не знаю, как у тонкой театрально-музыкальной натуры получилось сойтись с убийствами и криминалом, но мы подружились почти с первых моих дней работы в редакции. Наверное, потому, что Мила – не такой уж театрал, а я – не такой уж криминалист.

Она какое-то время работала пиарщицей в разных агентствах: уговаривала себя, что на этом можно хорошо заработать. Но потом искусство взяло верх над разумом, и Мила, в хлам рассорившись со своим предыдущим начальством, ушла в культурную журналистику. Правда, недавно она рассказала, что помирилась со своими бывшими коллегами. Мила умеет вести себя так обаятельно, так по-семейному, что ей прощают все и всегда.

– Пойдешь на конференцию? – спрашиваю я ее.

– Где будут рассуждать о вирусе, которого нет? Пожалуй, я лучше на пресс-показ спектакля схожу. Бутусова.

– Ааа, ну, если Бутусова… 

Вообще я тоже часто хожу в театр, иногда даже с Милой, иногда даже несколько дней бываю под впечатлением от спектакля, но сужу о нем на уровне любителя. Поэтому Бутусова я не до конца понимаю, хотя Мила в восторге от его работ.

– Если там будет что-то жизненно важное, я тебе обязательно расскажу, – говорю.

– Ладушки.

Мила улыбнулась своей самой обезоруживающей улыбкой, допила раф на миндальном молоке и упорхнула обратно в офис. Наводить марафет перед пресс-показом. А я потащилась на конференцию.

Спикеры расселись за полукруглым столом. Рядом с каждым – именная табличка и бутылка воды. Окинув взглядом ряд постных лиц, я остановилась на человеке с табличкой «Петр Степанович Клязьмин, вирусолог». Его глаза – серые, холодные, подходившие под серебристый цвет седины – так и бегали по сторонам, словно он о чем-то очень беспокоился. Именно за такими взглядами скрываются большие тайны.

Всю конференцию я пристально наблюдала за своим героем: Петр Степанович держал руки на коленях, как школьник, говорил коротко и сдержанно, но по существу. Говорил, что, действительно, вирус опасный, но не потому, что может привести к смерти – лечится он почти так же, как обычный грипп. Главная опасность – это его быстрое распространение. Но заражаются им пока только в Индии, так что больших поводов для беспокойства нет: Россия от Индии далеко.

Я не люблю задавать вопросы в открытую, во время мероприятий. Маловероятно, что в обстановке, когда на человека смотрят сразу несколько объективов камер, а журналисты в зале ловят каждое слово, он решится сказать что-то сенсационное. Я отлавливаю спикера потом, когда всё закончилось, и он расслабился и немного выдохнул. В этот раз я не изменила своей тактике и после окончания конференции подошла к Петру Степановичу. Начала издалека:

– Спасибо за конференцию. Всё, о чем вы говорили, было очень емко и по делу. 

– Рад это слышать. Вы, наверное, хотите меня еще о чем-нибудь спросить?

А он проницателен.

– Да, всего один вопрос. Никак не могу понять, если вирус так быстро распространяется, почему Индия не закроет границы?

– Это скорее вопрос не ко мне, а к политикам… – уклончиво ответил он, но я знала, что ответ ему известен.

– И всё же, скажите, как вирусолог: чтобы вирус не распространился в других странах, должна ли Индия закрыть границы?

– А вы так просто не отступитесь, да? – улыбнулся он. – Конечно, надо закрывать. Как я говорил, опасность вируса в том, что он очень быстро распространяется. Если только он выйдет за пределы Индии, то за пару дней заразятся сотни тысяч людей. Тогда проблема будет не в том, что сложно вылечить, а в том, что на всех не будет хватать медицинских ресурсов. Я ответил на ваш вопрос?

– Да, спасибо.

Петр Степанович замолчал и стал пристально вглядываться в мое лицо, как будто пытаясь что-то вспомнить.

– Как вас зовут?

– Оля.

– Кого-то вы мне очень напоминаете, Оля. Да, так и есть: одного моего хорошего друга.

– Правда, и чем же?

– Очень похожие черты лица, и этот греческий профиль… Как ваша фамилия? Хотя нет, не может быть.

– Тихвинская.

Он удивленно ахнул:

– Не может быть!

– Вы знаете кого-то из моих родных?

– Да, точнее, знал. Вашего дедушку, Владимира Юрьевича.

– Моего дедушку и правда так звали… – теперь уже растерялась я. – Но он умер, давно, когда я была еще маленькой.

Петр Степанович глянул на операторов, все еще сматывающих провода и складывающих оборудование в чехлы, и сказал:

– Пойдемте отсюда. В какое-нибудь ближайшее кафе. У вас есть время?

– Да, но… Зачем?

– Вы должны кое-что узнать о вашем дедушке.

Честно говоря, я действительно мало что знала о своем втором дедушке по папиной линии. Только то, что он умер при весьма странных обстоятельствах…

В детстве я часто спрашивала папу, почему умер дедушка. Папа отвечал спокойно и задумчиво, словно в этой смерти не было ничего страшного:

– Понимаешь, он был большим человеком, возглавлял свой бизнес. Но в 90-е годы наступила полная разруха, в какой-то момент он потерял всё, что заработал. И его сердце просто не выдержало. Оно остановилось.

Но что-то не удовлетворяло меня в этом почти исчерпывающем ответе. Казалось, папа хранил от меня какую-то тайну. Мое детство вообще было окутано загадками: например, никто не мог ответить мне на вопрос, почему мама с папой разошлись (это случилось почти сразу после смерти дедушки). Я получала шаблонные ответы и не верила им. И только постепенно, взрослея, я наконец собрала крупицы семейной истории в одно целое и разобралась, что к чему.

Но правду о смерти дедушки я узнала раньше. Мне было тогда лет 10, мы сидели с папой на кухне среди белых стен и ждали, пока закипит чайник. Мамы дома не было. Не знаю, что на меня нашло, но я подумала: я должна выяснить. Сейчас или никогда.

– Папа, – сказала я. – Что на самом деле случилось с дедушкой?

– Ты точно хочешь знать правду?

– Да.

– Уверена?

– Да.

– Он повесился, – потом папа поспешно добавил: – Никому не говори, что я тебе об этом рассказал. Официальная версия: у него случился сердечный приступ.

Странно, но почему-то я совсем не удивилась. И не была шокирована. Я ожидала услышать нечто подобное, да и я никогда не видела своего дедушку. Он был для меня призрачным образом, созданным из папиных рассказов и воспоминаний. 

Я сдержала слово: мама, бабушка и все остальные не в курсе, что я всё знаю. Я даже не уверена, помнит ли папа, как он мне об этом рассказал.

Эта мрачная история – одна из причин, почему меня потянуло в криминальную журналистику: мне всегда хотелось докопаться до правды.

Итак, мы с Петром Степановичем зашли в кафе через дорогу и сели за столик в самом дальнем, неприметном углу. Петр Степанович сказал, что угощает, поэтому я заказала себе бокал rosé. Надо было подготовиться к тому, что он хотел мне рассказать. 

– Так, значит, вы были знакомы с моим дедушкой? 

– Да, я был его близким другом. Мы всегда старались… Помогать друг другу, хотя и работали в разных сферах. Я – вирусолог, он – предприниматель. Но в какой-то момент он ввязался в страшную аферу, от последствий которой я уже не мог его спасти. Простите мне бестактный вопрос, но – вы знаете, как он умер?

– Знаю. Это было самоубийство, – сказала я ровным, недрогнувшим голосом.

Он кивнул, потом наклонился ко мне почти вплотную и прошептал:

– Раз уж мы встретились, дорогая Оля, я должен сказать вам правду. Он умер не своей смертью.

– Его убили?..

– И да, и нет. – Петр Степанович откинулся обратно на спинку стула и продолжил говорить очень быстро, но тихо – теперь наклоняться приходилось мне, чтобы расслышать его слова. – Володя был предпринимателем. Очень успешным. Но из-за кризиса 90-х…

– Да-да, я знаю. Он доверился мошенникам, его компания обанкротилась. Мне рассказывали.

– Это было жуткое время, не дай бог, чтобы оно повторилось. У Володи появились тогда большие проблемы с деньгами. Случайно, через каких-то наших общих знакомых, он узнал о медицинской организации, которая тестирует на людях новые вакцины и штаммы вирусов – как его уверяли, вовсе не опасные для жизни. Платили «подопытным» большие деньги. Положение Володи было настолько отчаянным, что он согласился. Подписал договор о неразглашении медицинской тайны. Я был единственным, кому он об этом рассказал – ни семья, ни коллеги по бизнесу ничего не знали.

А потом выяснилось, что вирус, которым его заразили, все-таки опасен. Точнее, он бы легко прошел у человека здорового, без других заболеваний. Но у Володи как раз год назад обнаружили сахарный диабет. Через какое-то время он понял, что жить ему осталось недолго: расплатился, с кем смог, остальную часть долгов он попросил оплатить меня. С условием, что через 5 лет его сын вернет мне эту сумму. Володя не собирался оставлять долгов, пусть даже после своей смерти. К тому же он не хотел, чтобы его родные становились при нем «сиделками» и смотрели, как он долго и мучительно умирает… Вот и вся история.

На глазах Петра Степановича выступили слезы, и он тут же осушил половину бокала красного.

– А о том, что он, ну… Хочет покончить с собой, он вам тоже перед этим рассказал?

– Нет. Это была только его тайна. Но, так как я знал всю ситуацию, мне нетрудно было догадаться, почему он так поступил… Даже сейчас, спустя столько лет, мне тяжело об этом вспоминать. Мне все время кажется, что я должен был как-то предотвратить это, помочь ему.

– Зачем вы мне всё это рассказали?

– Эта тайна столько лет мучила меня. Я давно хотел кому-нибудь о ней рассказать, чтобы сбросить груз со своей души – признаю, что это чистый эгоизм.

– Я благодарна вам за то, что вы решились.

– Ну, что вы… Знаете, есть еще одно странное обстоятельство. Как полагается врачу, я делал после смерти медицинскую экспертизу. У меня остались штаммы того вируса. И он очень похож на тот, который сейчас гуляет по Индии.

А вот это было уже что-то очень, очень интересное.

– Вы хотите сказать, – начала я, – что новый вирус на самом деле изобретен намного раньше для какой-то определенной цели? Но для какой?

Петр Степанович посмотрел на меня настороженно – его серые глаза на мгновение потеряли выражение, стали почти стеклянными.

– Я вам этого не говорил, – сказал он.

Петр Степанович как-то поспешно попросил счет, рассчитался и ушел. Я вышла на улицу вслед за ним, мы сухо попрощались. Над февральской Москвой, высокими мостами-автострадами и потоками машин садилось мандариновое солнце. Нежно-оранжевого цвета, как долька свежего мандарина, оно застилало своим вечерним светом подтаявший снег… Оно улыбалось и говорило мне: кризис закончился. У меня наконец-то появилась тема, которая точно понравится нашему главреду.