Концлагеря и ссылки: добро пожаловать в ХХI век!

«В США открыли новый концентрационный лагерь», «Все больше стран пытаются избавится от заключенных», «Количество тюрем во всем мире растет» — так сегодня звучат заголовки некоторых изданий. 

Если ещё в 1990-е нам казалось, что институт тюрьмы уходит в прошлое, сегодня он возвращается в более жестокой форме. Почему это происходит и что это говорит о нас и о мире?

Тюрьмы — жестче и больше. 

В одной из своих лекций французский психоаналитик Жак Лакан иронично заметил: главное отличие человека от животного заключается в его отношении к экскрементам. В то время как животные безразлично относятся к своим испражнениям (например, рыбы плавают в той же воде, в которую и испражняются), человек постоянно их регулирует, убирает из поля зрения и обоняния. 

«Великая цивилизация – это прежде всего цивилизация, которая имеет систему утилизации отходов», — пишет Лакан.

Но что, если на место отходов становятся люди? Можно ли назвать такую цивилизацию «великой”»?

1 июля 2025 года в американском штате Флорида открылась новая тюрьма «Аллигатор Алькатрас», рассчитанная на пять тысяч заключённых. Название учреждения отсылает к знаменитому острову-тюрьме Алькатрас, где до 1963 года содержались особо опасные преступники.

Одной из причин закрытия старого Алькатраса было жестокое обращение с заключёнными. Новый же «Алькатрас» многие рассматривают как ещё более суровую версию предшественника: он расположен в зоне с высоким риском ураганов, заключённые содержатся под палящим солнцем, а сама тюрьма окружена болотами с аллигаторами. По этим причинам американская историкиня Андрэа Питцер назвала «Аллигатор Алькатрас» современным концлагерем. Логику Питцер можно суммировать старой шуткой из братьев Маркс: «если что-то выглядит как концлагерь и там обращаются с людьми как в концлагере — не дай тебя обмануть, это и есть концлагерь!».

Однако США — далеко не единственный пример ужесточения тюремных практик. Этот случай лишь отражает глобальный тренд. Так, например, правительство Великобритании выделило четыре миллиарда фунтов на строительство новых тюрем, рассчитанных на 20 000 мест, а Швеция, согласно отчёту Министерства юстиции, планирует к 2034 году увеличить число заключённых с 7 800 до 41 000. Это связано с политикой нового правого правительства, которое сместило акцент тюремной практики с перевоспитания на наказание (некоторые комментаторы увидели в этом событии радикальный культурный сдвиг).

Наиболее показательный пример этого тренда — Сальвадор, где в 2023 году открылся «Центр содержания террористов» (CECOT) — сверхохраняемая тюрьма рассчитанная на 40 000 человек. Заключённых размещают по 40 человек в камере, лишают мяса в рационе, запрещают общаться между собой и полностью изолируют от внешнего мира и солнечного света. CECOT приобрёл широкую известность, когда в марте 2025 года администрация Дональда Трампа выслала в него группу мигрантов, среди которых оказался Клима Гарсия — мужчина, проживший в США легально десять лет.

Рост числа заключённых по всему миру и ухудшение условий их содержания — лишь вершина айсберга. История с высылкой мигрантов, проживавших в США, в сальвадорскую тюрьму — далеко не единичный случай. Здесь пример США — снова симптом более глубинного процесса. 

Желание избавиться от мусора 

Как отмечается в недавней статье журнала The Economist, всё больше государств стремятся избавиться от своих заключённых, передавая их в тюрьмы других стран. Так, на протяжении многих лет Норвегия отправляет заключённых в Нидерланды. В 2025 году Швеция заключила «историческую сделку» с Эстонией, арендовав там пустующие тюремные места для содержания новых заключённых. Правительство Франции планирует построить новую тюрьму в Гвиане — французской заморской территории в Южной Америке. Наконец, согласно недавнему договору, косовская тюрьма в городе Гнилане примет 300 заключённых из Дании за 200 миллионов евро в течение десяти лет. 

Глубинные сдвиги в современной тюремной политике ставят под сомнение тезисы известных философов о «конце тюрьмы». Так, в небольшом эссе 1990 года Постскриптум к обществу контроля Жиль Делёз объявил о завершении эпохи дисциплинарной власти, описанной Мишелем Фуко. 

По Фуко, дисциплинарная власть — одна из главных характеристик общества модерна. Этот тип власти дискретен: он действует в строго определённых пространствах и временных рамках, всегда «начиная заново». Мы рождаемся в (патриархальной) семье, затем идём в школу, потом кто-то проходит через армию или попадает на завод, а если не повезёт, то в клинику или тюрьму.

Делёз утверждал, что на смену этим институционально замкнутым формам пришли новые, текучие и трудноуловимые механизмы власти, которые он назвал «обществом контроля». Если дисциплинарная власть была сегментированной, с чёткими пространственными и временными границами, то контроль в новой форме пронизывает всё общественное пространство и становится менее заметным, но более всеобъемлющим.

До недавнего времени наблюдения Делёза, сделанные в контексте эволюции неолиберализма, имели некоторый вес. Однако сегодня мы наблюдаем парадоксальную ситуацию того, что в психоанализе называется «возвращением вытесненного». Как объясняет философ Славой Жижек, при этом процессе «всё вытесненное содержание выходит наружу во всей своей непристойности, но это возвращение вытесненного только усиливает вытеснение». Аналогично тому, как вытесненные мысли возвращается в форме симптома — причиняя боль и страдание — так и дисциплинарные механизмы власти, казалось бы, ушедшие со сцены еще в прошлом столетии — возвращаются в более жесткой форме.

Идею о том, что возвращение вытесненного обозначает более глубинную репрессию развивает в своей недавней книге Космос Капитала (2025) немецкий философ и психоаналитик Ян Фолькер. Согласно Фолькеру, одна из ключевых черт современной культуры — стремление избавиться от бессознательного.  Это странное желание проявляется во многих формах: Крупные IT-корпорации изолируются от остального мира, перенося штаб-квартиры на целые острова; Илон Маск и Джефф Безос запускают ракеты не столько ради освоения космоса, сколько ради бегства с Земли, которая все больше воспринимается как «мусор» и «несовершенство», препятствие на пути развития человечества. 

Не находит ли отражение этот тренд в том числе в современной тюремной политике? Количество заключённых растёт, а условия их содержания ухудшаются. Правительства «развитых» и «цивилизованных» стран — Дании, Швеции, США — депортируют заключённых за рубеж, словно избавляясь от ненужного мусора, как бы пытаясь избавится от своего «бессознательного», вместо того, чтобы найти с ним общий язык и научится жить вместе.

В экологии существует термин waste colonialism — колониализм отходов. Этот термин описывают ситуацию, при которой богатые государства отправляют мусор в более бедные регионы. Сегодня мы видим аналогичный процесс в тюремной политике: «экспорт» или вытеснение заключённых становится способом переложить собственные проблемы на чужие плечи, избавится от «мусора» в виде людей, переступивших букву закона. 

Если, как говорил Лакан, цивилизацию можно оценивать по тому, как она обращается с отходами, то отношение к заключённым может служить хорошим показателем нецивилизованности. Дегуманизация заключённых, попытка избавится от них, закрыв их за семью печатями тюремной камеры или выслав их за пределы государства — лишь один фрагмент в яркой, залитой кровью мозаике современного насилия.

Борьба за права заключённых в контексте эмансипаторной политики

Как должна выглядеть эмансипационная политика в отношении людей, переступивших букву закона? Солидаризироваться с заключенными тюрем сложно по ряду причин.

Во-первых, тюрьмы изолированы от общества: они закрыты от глаз обычных граждан и удалены от густонаселенных городов. То, что происходит внутри тюрем, остаётся невидимым именно в силу самой структуры тюремной системы. 

Во-вторых, тюрьма остаётся «стигматизированным» институтом: факт заключения делает человека «другим». 

В-третьих, и это, пожалуй, главная причина, — значительная часть заключенных действительно осуждена «по делу», что в массовом сознании делает солидарность с ними почти невозможной.

Однако критика тюрьмы вовсе не означает отказ от институтов социального регулирования. Славой Жижек, опираясь на Жака Лакана, часто вспоминает следующую психоаналитическую формулу: «если муж ревнует жену, а она ему действительно изменяет, его ревность всё равно остаётся патологической». Эта логика применима и к тюремной системе: даже если все заключенные тюрем были бы преступниками, осужденными за тяжелые правонарушения (что не соответствует действительности) — бесчеловечное обращение с ними всё ещё остаётся патологией общества.

Сегодня одна из ключевых задач критической теории – показать взаимосвязь разных фронтов политической борьбы: рабочего движения, феминистской, экологической и деколониальной политик. Как в эту матрицу встраивается борьба за права заключенных?

Некоторые исследователи связывают расширение тюрем напрямую с логикой неолиберальной экономики. С одной стороны, в рамках неолиберальной экономики тюрьма перестает быть исключительно институтом наказания и всё больше превращается в бизнес. Частные тюрьмы и обслуживающие их компании получают прибыль лишь тогда, когда камеры заполнены. В критической литературе для обозначения этого явления используется термин «тюремно-промышленный комплекс»: он описывает не только саму экономику тюрем, но и политическое влияние корпораций, заинтересованных в росте числа заключённых. В США такие компании активно лоббируют ужесточение законов и увеличение сроков наказаний.

С другой стороны, неолиберальный дискурс приводит к «приватизации» самой преступности. Хотя уже со времен Диккенса и Достоевского известно, что преступниками не рождаются, а становятся, юридическая практика устроена так, будто каждый несёт абсолютную индивидуальную ответственность за свои поступки. Именно эта логика лежит в сердце стигматизации заключенных тюрем. Знаменитый тезис Маргарет Тэтчер о том, что «общества не существует, есть только индивиды», в этой логике получает новое измерение: преступление трактуется как чисто личная вина, тогда как социальные условия, бедность, неравенство или дискриминация заключаются в скобки.

Все это относится к экономической составляющей вопроса. Но как борьба за права заключенных связана с другими формами эмансипаторной политики? Беглый взгляд на литературу показывает, что тюремное насилие напрямую связано с другими формами угнетения. Так, как уже говорилось выше, перемещение заключенных за пределы государства можно рассматривать как новую форму «тюремного колониализма» по аналогии с «колониализмом отходов». Усиление насилия в тюрьмах также связано со структурным расизмом: именно этнические меньшинства чаще всего оказываются жертвами новой репрессивной политики. Наконец, рост насилия внутри тюрем имеет и гендерное измерение. Он отражается не только на женщинах-заключенных, но и на женщинах за пределами тюремных стен: возвращаясь домой, мужчины, пережившие тюремное насилие, воспроизводят его в семьях и сообществе, а сама тюремная культура насилия просачивается в повседневную жизнь.

Отсюда следует: борьба за права заключённых должна заключаться не только в повышении их видимости и репрезентации — что само по себе важно, — но прежде всего в изменении их материальных условий существования, напрямую связанных с общим состоянием и структурой экономики. Борьба за права заключённых — не изолированная сфера политического акционизма, а часть более широкой эмансипаторной политики, связанной с защитой женщин, этнических меньшинств, трудящихся и деколониальных сообществ. Иными словами, это один из фронтов общей антикапиталистической борьбы.