Комиссар

Вятские земли лежали перед его взором, сам то он был с соседней губернии, Чебоксарского уезда… здесь же перед ним раскинулись зеленые невысокие холмы, густо поросшие лесом, довольно необычно, Василий привык к равнинам, с небольшим количеством деревьев.

С началом гражданской войны, его жизнь кардинально поменялась. И в свои 30 лет, его назначили комиссаром. Он подъезжал к небольшой захудалой деревеньке со странным название Поросино. Василий вошел в небольшое поселение к полудню. С ним было двое помощников. Которых ему выделили, Дмитрий, смышленный и шустрый солдат, примерно его годов, и совсем молодой простой деревенский парнишка Петька.

Василий знал, что местные крестьяне ему не доверяют, когда идет гражданская война, доверия нет ни к своим, ни к чужим. Но он прекрасно знал, что несмотря на недоверие измученные распрями крестьяне его и побаиваются.

 Дорога раскисла после ночного дождя, лошадь шла тяжело, но тишина, которая висела была какой-то нездоровой. Да и вообще такое молчание довольно необычно для русской деревни. Василий вспоминал свое родное поселение, уж там то даже ночью нет нет да залают собаки или коровы замычат.

Тут же колодца его встретил староста: сухой, сутулый мужик. На вид вроде как старый, но очень высокого роста, выше Василия на голову, а если, б не сутулился? То и на все две головы выше бы оказался.

— Вы… комиссар Василий? — спросил староста, смотря на спешившего гостя сверху вниз. Во взгляде было какое то замешательство и недоверие. Будто вопрашая: как же это Так? человек в кожаной тужурке и с молодым лицом теперь у нас новая власть?

— Да, я — ответил Василий. — Говорили, у вас тут происшествие. Меня направили к вам из центра.

Староста тяжело выдохнул и кивнул в сторону крайней избы, возле которой теснились несколько женщин.

— Там нашли. Девку нашу… Агафью. Сосватана была ведь вот только, свадьбу через две недели ждали… Да вы сами посмотрите.

Василий направился за старостой. Женщины расступались они причитали и крестились.

Агафья лежала не так, как лежат убитые. Она будто была брошена. Брошена с такой силой, что тело перекрутило, а голова почти повернулась к земле, как у сломанной тряпичной куклы.

Платье на ней было разодрано до пояса. Не ножом это было понятно сразу. Ткань была разорвана рваными, неровными движениями, с прожилками оборванных нитей, как будто её хватали за грудь, за плечи, за живот, и тянули в разные стороны. Местами пальцы или когти?  будто входили так глубоко, что ткань прорезалась до самой кожи.

Живот её был вспорот но не разрезан, а словно выломан изнутри. Рёбра с правой стороны расходились, как расколотые прутья, торчали наружу, белые, гладкие, начисто обглоданные с краёв. Одна из костей была переломана и вытянута вбок.

Голова почти касалась спины. На коже остались круглые, глубокие вмятины, как от захвата человеческой ладонью… но слишком крупной. Или слишком сильной?

И при всём вокруг были следы. Ни то звериной лапы, ни то чего еще похуже…

Женщины тихо всхлипывали позади, но одна из них не плакала она выла. Василий сразу понял это мать Агафьи стояла на коленях в грязи, не обращая внимания ни на холод, ни на людей. Она держала край девичьего подола, словно думала накрыть тело, защитить, вернуть как было, но ткань скользила из её пальцев, пропитанных кровью.

— Гори ты огнём, кто ж тебя так… кто ж тебя, родимая моя… — шептала она, раскачиваясь, словно собираясь обнять мёртвую дочь, но боясь прикоснуться.

Она не смотрела ни на Василия, ни на старосту. Только на лицо Агафьи на то, что от него осталось. И стон её был не человеческий.

Староста стоял чуть поодаль, и хотя глаза его были красные, на лице появилась тень кривой, ледяной усмешки.

— Вот она, новая жизнь, — сказал он тихо, но так, чтобы услышали. — Война, красные, власть… а от нечисти, значится, защиту где нам брать? Или это у вас в ваших новых революционных писаниях не написано?

Василий резко повернулся к нему, чувствуя, как внутри поднимается холодная злость.

— Помолчали бы вы, — тихо сказал он. — Не время.

— А когда ж ему быть, вашему времени? — не отступал староста. — Пока мы тут баб наших собираем по кускам, вы всё порядок обещаете. Порядок! При старой то власти такого не было.

Он добавил уже почти шёпотом:

— Видать, враг у вас тот же, что и у нас, только вы его всё ищете да ищете…

Василий смотрел на него сдержанно, не выдавая своих истинных эмоций, но внутри уже сделал отметку: староста явно против новой власти советов. Может, просто трусливый. Может, злобный. А может, связной с белыми. Сейчас, в этих местах, такое частое дело, что удивляться нечему.

 Вслух Василий сказал спокойно:

— Разговоры оставьте. Будет вам защита. Я во всём разберусь.

Староста хмыкнул, будто сомневался во всём  и в словах, и в самом Василие.

Мать Агафьи вдруг поднялась. Медленно, покачиваясь, как пьяная или ослепшая.

— Найдите, — сказала она тихо. — Найдите того, кто это сделал.

Потом её голос сорвался:

— Хоть сам чёрт — а вы его найдите! Вы ж власть! Вы ж сильные! Вы ж… обещали!

Слова эти ударили по Василию сильнее, чем ехидство старосты. Потому что в них было ужасное отчаяние.

Он кивнул.

— Найду.

Но что то ему подсказывало, что тень, пришедшая в Поросино, не боится ни войны, ни власти, ни людей. И будет ли так просто решен этот вопрос?

Комиссар поднялся, вытер ладони о полы шинели, чтобы унять дрожь, что прокатилась по пальцам. Все таки такое ужасно изуродаванное тело молодой девицы он видел впервые. Хоть и не раз бывал в боях с белыми.

 Василий оглядел женщин, потом мужчин, что столпились чуть в стороне. Лица каменные и закрытые. Так смотрят на чужака.

— Ладно, — сказал он. — Всех, кто видел Агафью вчера вечером, соберите у избы старосты. Сейчас же.

Староста хмыкнул, но вслух возражать не стал. Василию не нравился староста.

У избы старосты собрались человек восемь. Мужики мяли шапки, а бабы стояли поодаль и перешептывались.

Василий сразу почувствовал что они чего то, боятся.

Но боятся все таки не его.

Он начал спокойно:

— Говорите по порядку. Кто видел её живой последним?

Выступил вперёд долговязый мужик с глубоко посаженными глазами.

— Я видел. Вечером воду несла с колодца. Сумерки уж были... но ничего такого. Весёлая шла, да и вроде песенку себе мурлыкала.

— Дальше? — спросил Василий.

Мужик замялся.

— Дальше… ну… после темно стало. Не видал.

Позади кто-то фыркнул.

— Конечно не видал. Кто ж в лес на ночь глядя сунется? Там ж уже год как… сам знаешь кто бродит.

Василий поднял бровь.

— Кто?

Повисла тишина.

Наконец старуха своим беззубым ртом выплюнула:

— Нечистый. Кто ж ещё?

— ХА! Что это за Бабкины сказки? — отозвался помощник Петька,  — Это белые лазутчиков пускают. Или те, что в лес ушли, чтоб реквизиции не платить.

Он бросил быстрый взгляд на своего Комиссара, оценивая реакцию.

Василий не торопясь ответил:

— погоди ты Петька, давай местных выслушаем! — второй помощник Дмитрий, стоял и молча прислушивался к местным, наблюдая их реакцию.

Надо будет обязательно переговорить с Дмитрием, он парень умный и грамоте научен, Петька прост в этом плане. Подумал Василий.

Крестьяне переглянулись. Видно было, что не верят они ни в какого человека.

И тут староста снова выступил вперёд, с той же едкой ухмылкой:

— Зверь, говоришь? Человек? — Он цыкнул. — Ты посмотри, комиссар. Там, где тело нашли. Следы видел? такие, что сапогом не ступишь. И лапой не ступишь.

Он говорил громко, чтоб всем слышно было.

— Скажут вам люди, что и раньше тут… — он сделал вид, что подбирает слово, — чудилось. Ещё при царе. Но тогда хоть пришлые не совались к нам учить жизни. А теперь вот и нечисть распоясалась. Время-то какое? Конец света…

— Помолчи, Степан, — бросил кто-то.

— А чего молчать? — староста расправил плечи. — У вас война, у вас революция… а у нас сено косить да детей хоронить!

Василий почувствовал, как напряжение в воздухе становится густым. Допрос превращался в политическое выступление.

Он поднял руку.

— Хватит.

Голос его прозвучал так резко, что замолчала вся толпа.

Он посмотрел на каждого по очереди:

— Я пришёл не за вашими сказками. Я пришёл за правдой. Вы хотите защиту, вы её получите. Но для этого вы скажете всё, что знаете.

Тишина снова.

И тут одна женщина, молодая, с бледным лицом, решилась:

— Я… я слышала ночью… крик. Не человеческий. Протяжный такой… аж под утро. Из-за леса. А собаки… ни одна не тявкнула. Ни одна!

Мужики опустили глаза. Один из них  перекрестился тайком.

Староста сплюнул:

— Вот такие у нас дела, комиссар. Лес будит, зверь ходит, народ мрёт… А вы разбирайтесь. Власть ведь новая.

Он сказал это так что в голосе слышалась злая усмешка, что Василий понял: это человек может в любую минуту перейти к белым, если ещё не перешёл.

Когда допросы закончились, Василий приказал:

— Степан, давайте пройдемся еще раз к месту. Где нашли. Осмотрим следы получше.

Староста фыркнул, но пошёл. Толпа нехотя зашевелилась следом, как стадо.

Тело Агафьи уже унесли.

Мокрая трава была смята в широком полукруге, будто кто-то огромный присел на корточки или навалился всем телом.

Василий присел. Провёл пальцами по отпечатку на размятой земле.

Это не лапа.

И не сапог.

След был длинный, вытянутый, как у босой ноги… но пальцы, заканчивались неровными впадинами, будто там были когти. Или кости. Глубина вдавливания была странной: одна сторона углублена сильнее, как будто «нога» была перекручена.

Петька присвистнул.

— Да это… это кто ж так ступать может?

Дмитрий наклонился, присмотрелся, потом выпрямился, вытирая ладони о галифе.

— Не человек. Но и не зверь. И даже не белые Петька. Зверь бы лапой давил, а тут… похоже, будто кость наружу вывернута. Или… — он замолчал и нахмурился. — Или ступня не человеческая вовсе. Длиннее будто бы.

Староста криво улыбнулся:

— Ну что, комиссар? Видел таких зверей?

Петька вдруг вздрогнул:

— Слышите?

Все замерли.

Где-то далеко, из чащи, прокатился звук. Не стон. Не рык. И не вой.

Что-то среднее.

Сильное.

Низкое.

Длинное.

Староста быстро перекрестился.

Крестьяне начали пятиться.

Василий встал.

— Так, — сказал он тихо. — На сегодня хватит. Все по домам. Двери запереть. Детей не выпускать.

— А вы? — спросил кто-то.

— Я? — Василий натянул перчатку. — Пойду лес осмотрю.

Толпа загудела.

Петька побледнел.

Дмитрий шагнул вперёд:

— Василий Иванович, одному туда нельзя.

Василий посмотрел в сторону леса. Тени между стволами были слишком густыми. Ненормально густыми.

— Тогда пойдём втроём, — сказал он. — Но пойдём.

И впервые за весь день староста, криво ухмылявшийся, перестал улыбаться.

Василий шёл первым.

Под сапогами хлюпала земля, ночь ещё не высохла. Лес стоял сырым и тёмным.

Петька держался ближе к Дмитрию, вертел головой, хватая взглядом каждую тень.

— Тише, — бросил Василий. — Слышите?

Лес был слишком тих. Ни птицы. Ни мыши. Только редкие капли падали с листвы, будто что-то наверху дышало.

Они углубились, и Василий заметил первое:

сломанная берёза. Молодая, гибкая, но перелом чистый и свежий.

Дальше уже были следы. Те же расплющенные ступни с вывернутыми пальцами. Теперь глубже. Тяжелей.

— Оно ходит на двух, — пробормотал Дмитрий. — Зверь бы на четырёх шёл…

Петька открыл рот, чтобы что-то сказать, как тут же раздался звук.

Треск.

Глухой, влажный.

Словно кто-то ломал сырые кости.

Трое мгновенно пригнулись, нацелив винтовки. Василий поднял кулак.

Слева, между ельниками, чёрная тень, похожая на согнувшегося человека, медленно двинулась на них.

— Стой, — шепнул Василий. Он сделал знак: обойти справа.

Они шагнули.

Тень замерла.

Василий выпрямился, вскинул винтовку и крикнул:

— Стоять! От Советской власти не уйдёш—

Он не договорил.

Тень взвилась вверх.

Буквально взлетела. Из-за стволов вырвалось что-то огромное, голое, ободранное. Ком мышц, сухожилий и грязной кожи. Человеческое и нечеловеческое одновременно.

Голова… была когда-то человеческой, но вытянута. Челюсть разорвана в сторону, висит на жиле. Глаза… два, но одно ниже другого. И оба светились мокрой собачьей жёлтизной.

Оно рвануло прямо на Василия.

Выстрел.

Мимо! Зверь ушёл вбок рывком, невозможным для такой туши. Он ударил Петьку лапой ил нет, рукой или нет, тем, что было когда-то рукой, но выросло в нечто шире и длиннее.

Петька полетел в кусты, даже крикнуть не успев.

Дмитрий закричал и дал из винтовки, пули вонзались в мясо, зверя задёргало, но он не падал.

Василий перезарядил винтовку, но понял: зверь уже не глядит ни на него, ни на Дмитрия.

Он слушает.

Вой. Издалека.

Трубный, звериный.

Из глубины леса отвечал кто-то ещё.

Зверь повернул голову, словно прислушиваясь… и исчез в темноте. Просто скрылся, как будто растворился в сыром воздухе.

Василий стоял, тяжело дыша, чувствуя, как дрожат руки.

— Петька! — крикнул Дмитрий.

Они бросились к кустам.

Парень был жив. Весь в глине, кровь из носа, но глаза открыты.

— Оно… оно человека не ест, — прошептал он. — Оно… играет.

Василий поднялся и посмотрел в сторону, куда ушёл зверь.

Где-то там снова прошёл низкий вой.

— Уходим, — сказал он. — Быстро. За нами.

Они вышли из леса на рассвете.

Туман стлался низко, почти по колено, избы проступали из него, как гнилые зубы. Василий сразу почувствовал что-то не так. Слишком много следов у околицы. Не крестьянских. Сапоги и подковы.

— Стой, — тихо сказал он.

Но было уже поздно.

Из-за сараев, из-под плетней, с крыльца старостиной избы вышли люди. Семеро. В серо-зелёных шинелях, с винтовками наперевес. Белые!

— Оружие на землю, — громко крикнул офицер.

Он был лет сорока. Постарше Василия. Усы аккуратно подстрижены, шинель сидит как влитая.

Дмитрий стиснул винтовку.

— Не дури, — шепнул Василий. — Клади.

Они положили оружие. Белые тут же подошли, ловко и без суеты вывернули карманы, сняли ремни.

— Комиссар? — офицер приподнял бровь, глядя на кожаную тужурку Василия. — Какое счастье. А мы уж думали, придётся по деревням за вами бегать.

Он шагнул ближе.

— Штабс-капитан Николай Сергеевич Оболенский, — представился он. — А вы, стало быть, новая власть?

Василий выпрямился.

— Я уполномочен. В деревне убийство. Мы ведём расследование.

Белые засмеялись.

— Расследование! — повторил Оболенский. — В лесу? В такой глуши? — Он оглядел Василия с ног до головы. — Вы хоть грамоте обучены, комиссар?

— Довольно, — сказал Василий жёстко. — Тут не до смеха. Девку разорвали. Не человек это сделал.

— Конечно, — кивнул офицер. — Всегда «не человек». А потом выясняется что это красный агитатор, или дезертир, или ваш же товарищ по классовой борьбе.

Из-за спины белых показался староста.

Он стоял и улыбался. Той самой своей ехидной улыбкой.

— Вот как оно обернулось, — протянул Степан. — А мы тут всю ночь думали, кого ждать. А дождались настоящую власть!

Оболенский усмехнулся.

— Значит так, — сказал он громко, чтобы слышали крестьяне, что начали выглядывать из-за дверей. — Эта деревня теперь под нашей защитой. Красный комиссар и его люди под арестом. А дело об убийстве… — он выдержал паузу, — я беру на себя. Лично.

Он посмотрел на Василия.

— Уверяю, я найду виновных. И, не сомневайтесь, следы приведут к вашим. У красных, знаете ли, руки по локоть в крови.

Крестьяне слушали молча. Кто-то перекрестился, кто-то отвернулся. В глазах у них было лишь усталое недоверие.

— Ну что ж вы, — заметил Оболенский, уловив это. — Не верите?

Старик из толпы буркнул:

— Нам всё одно. Хоть белые, хоть красные… Девку не вернёт никто.

Офицер прищурился, но ничего не сказал. и лишь махнул рукой солдатам.

— Вяжите.

Василия, Петьку и Дмитрия начали связывать.

К вечеру деревня снова затихла.

Белые расположились по хозяйски: заняли избы, поставили часовых, развели огонь у старостиного двора. Крестьянам приказали сидеть по домам. Амбар на краю деревни отвели под «арестантскую».

Внутри амбара пахло прелой соломой и мышиным помётом. Василий, Дмитрий и Петька сидели у стены, связанные одной верёвкой. Руки затекли, плечи ныли. Было уже совсем не в моготу сидеть.

— Не поверили… — шептал Петька. — Ни слову не поверили…

— Тише! — нервно сказал Дмитрий.

Сначала был вой.

Тянущийся, как гул трубы. Он прокатился над деревней. Амбар дрогнул. Где-то заскулила собака, и тут же умолкла.

Петька всхлипнул.

— Оно… — прошептал он. — Оно пришло.

Раздался первый выстрел. Потом второй. Потом сразу несколько  беспорядочных.

Крик.

— Господи… — выдохнул Дмитрий.

Снаружи загрохотало. Тяжёлые шаги. Треск дерева. Кто-то кричал команды. голос офицера, резкий, сорвавшийся:

— Держать строй! Не разбегаться! Огонь! Огонь, чёрт вас дери!

Ответил ему другой крик, истошный и полный ужаса.

Потом ещё один вой. Уже ближе. Совсем рядом.

Амбар содрогнулся, будто что-то тяжёлое пробежало мимо, задело стену плечом или боком. С потолка посыпалась труха.

— Василий Иванович… — прошептал Петька, задыхаясь. — Оно ж их рвет… как Агафью…

Выстрелы перешли в одиночные, потом в хаотичную трескотню. Слышно было, как кто-то ломится в избу.

— Помогите!

— Оно здесь!

— Назад! Назад!

Василий сидел, стиснув зубы до боли.

— Белые… — глухо сказал он. — Теперь поверят.

А потом раздался удар! В ворота амбара.

Петька закричал.

— Тихо! — рявкнул Дмитрий, сам дрожа.

Ещё один удар! Щель между досками расширилась. В неё скользнула тень. И сквозь щель смотрели два жёлтых глаза. Он втянул воздух. С шумом. Как будто нюхал.

Петька задохнулся от ужаса. Василий медленно выдохнул и прошептал:

— Если оно войдёт… бейте в глаза. Чем угодно. Даже зубами.

Снаружи снова грянули выстрелы  уже далеко. Зверь замер.

И словно передумав, отступил. Шаги тяжёлые и влажные  удалились. Амбар остался цел.

Тут же уже раздались совсем другие шаги осторожные. Не тяжёлые человеческие, они то приближались к амбару, то останавливались, потом снова шли.

— Это Я1 — крикнул голос снаружи. — Я… я один.

Василий узнал его сразу.

— Оболенский, — сказал он негромко.

Снаружи послышался глухой смешок, больше похожий на всхлип.

— Да… штабс-капитан… — голос сорвался. — самое главное, что человек.

Заскрипели ворота и в щели показалось лицо бледное, перепачканное кровью. Шинель разорвана на плече.

— Оно… оно их всех положило, — выдохнул Оболенский. — Всех моих ребят. Как скот. Я стрелял… но ничего не помогало.

Он перевёл взгляд на связанные фигуры.

— Староста тоже. Жив ещё… но плохо ему. Разорвало грудь. Лежит и хрипит, последний дух испускает.

Петька дёрнулся.

— Ага! — выкрикнул он. — Доигрался, барин! Теперь веришь?!

Оболенский с трудом поднял глаза.

— Верю, — сказал он тихо. — Потому и пришёл.

Он сделал шаг ближе к дверям амбара и вдруг опустился на колено, сил не хватило.

— Слушайте… — продолжил он, тяжело дыша. — Я предлагаю одно: объединиться. Сейчас нет ни белых, ни красных. Есть оно и мы.

Петька яростно замотал головой.

— Да с ним?! — он ткнул подбородком в сторону двери. — Он ж нас сам связал! Пусть теперь сам и…

— Петька, — резко сказал Василий.

Парень замолчал, но губы у него дрожали.

Василий посмотрел в щель. Там уже не было офицера в выглаженной шинели. Там сидел человек, который видел смерть и понял, что она не разбирает погон и сторон.

— Развязать нас сможете? — спросил Василий.

— Смогу, — кивнул Оболенский. — Если вы согласитесь.

Василий помолчал. Потом сказал:

— Разумно. Другого выхода нет.

Петька задохнулся от возмущения.

— Василий Иванович!

— Тихо, — ответил тот. — Хочешь жить тогда думай, а не кричи.

Оболенский выдохнул, будто с него сняли тяжесть.

— Тогда слушайте. Я видел его близко. Оно не просто зверь. Оно будто… выбирает. Пугает, играет, а потом убивает. И возвращается в лес.

Он поднял мутные глаза.

— Его надо уничтожить. Сжечь. Или завалить в логове. Я помогу. Чем смогу. Мы вместе сможем.

Староста лежал на полу, грудь разорвана, Василий понимал, что это его последние вздохи. Глаза его метались. Он с трудом поднял руку, чтобы привлечь внимание Василия.

— Слушайте… — выдохнул он, с трудом выговаривая, — это… не человек… Не зверь…— голос сорвался. — Старики… давно говорили… не раз видели в лесу… приходит, когда люди забывают страх… когда люди забывают что такое совесть… когда люди проливают на родных землях, родную кровь своих братьев… приходит он… Ходит на двух ногах, руки длинные… когти… — он схватился за грудь и застонал. — Вы… убить… можно… только так… глаза… выколоть… лишишь его взгляда… иначе… он вернётся…

Староста снова застонал, и тело его дернулось. Последний вздох вырвался с хрипом, глаза закатились и больше он не шевельнулся.

Василий медленно выпрямился, снял фуражку и на секунду задержал взгляд на мёртвом лице. Никакого ехидства на лице старосты теперь не было.

— Ну вот… — тихо сказал Петька. — Досмеялся…

— Значит, глаза, — произнёс Обеленский глухо.

Дмитрий кивнул.

Василий вздохнул и начал говорить:

— Значит так. Если верить старосте, стрелять в тело это пустое. Нужно лишить его глаз. Ослепить.

— Да как ты ему их выколешь?! — сорвался Петька. — Он же… он же одним махом—

— Потому и не в одиночку, — перебил его Василий. — И не на чистом месте.

Оболенский поднял голову.

— Логово, — сказал он. — Или место, куда он возвращается. Он не исчезает. Он уходит. Значит, есть куда.

Дмитрий добавил:

— Следы всегда в лес. И вой оттуда же. Он охотится у деревни, а живёт там.

Василий посмотрел на них по очереди красного, белого и на вчерашнего мальчишку.

— Тогда делаем так. До рассвета он не выйдет. Мы идём к лесу, но не глубоко. Найдём место, где он ходит часто. Узкое. Коряги. Яма. Там его можно задержать.

— А дальше? — спросил Петька, глотая слюну.

Василий сказал без повышения голоса:

— Близко. Очень близко. Один отвлекает. Второй — ослепляет. Чем угодно. Штыком. Ножом. Даже колом.

Оболенский усмехнулся.

— Вот теперь я понимаю, что вы настоящий комиссар… — сказал он. — Это не расследование. Это казнь все как вы любите.

Василий натянул перчатки.

— Нет, штабс‑капитан. Это защита.

Они вышли за околицу, не зажигая огня. Ночь снова сгустилась над Поросино. Деревня вымерла не было ни голосов, ни шагов. Они зашли в лес, оставив Мрачное молчаливое поселение за своей спиной.

— Здесь, — тихо сказал Дмитрий.

Место было неудобное: узкий проход между двумя старыми елями, корни вылезли из земли, образуя естественную воронку. По примятой траве и грязи было видно, зверь ходил тут часто.

— Он сюда возвращается, — прошептал Оболенский. — Следы свежие.

Василий кивнул.

— Значит, здесь и примем.

Они работали молча руками, ножами, штыками, Земля была тяжёлая, липкая, с корнями. Яму копали неглубокую так как копать глубже не было времени, но узкую, с острыми кольями, вбитыми на дно, поверх положили тонкие ветки, присыпали листвой и грязью.

Петька дрожал. Он озирался каждые несколько секунд.

— А если он не пойдёт? — прошептал он.

— Пойдёт, — ответил Василий. — Он любит смотреть.

Оболенский снял шинель, оторвал полоску подкладки и молча разрезал себе ладонь ножом. Кровь капнула на землю.

Петька ахнул:

— Вы что?!

— Запах, — коротко сказал офицер. — Звери идут на него.

Василий ничего не сказал а лишь только кивнул и сделал знак Дмитрию.

Дмитрий остался у правого края ямы, Василий  напротив, в тени поваленного ствола. Оболенский. чуть в стороне, с винтовкой наготове. Петьку Василий отправил назад, к деревьям.

— Твоя задача это факел, — сказал он. — Как только услышишь зажигай.

Петька судорожно кивнул, сжимая трут и огниво. Они замерли. Сначала ничего. Потом послышался треск. Медленный. Тяжёлый.

Василий почувствовал, как по спине ползёт холод. Глухое дыхание раздалось где-то впереди. Хриплое и влажное. Между елями мелькнула тень.

— Он… смотрит, — прошептал Дмитрий, не оборачиваясь.

Тень приблизилась. Жёлтые глаза вспыхнули в темноте, как отражённый огонь. Зверь остановился у самой ямы. Наклонился. Василий понял: он видит ловушку.

И в этот миг Петька зажёг факел. Огненный свет рванул тьму. Зверь взревел яростно, он был ослеплён и шагнул назад.

— Сейчас! — крикнул Василий.

Оболенский выстрелил. Пуля ударила в плечо, отбросив тварь вперёд. Земля под ногами зверя провалилась.

Он рухнул в яму, налетев на колья, забился, ломая ветки, землю, сам себя.

— Глаза! — закричал Василий.

Он прыгнул первым.

Зверь бился в яме, как пойманный в капкан бык. Он рвал колья, ломал, выдирал из земли вместе с комьями глины. Кровь его тёмная и густая  заливала дно, но движения не слабели.

Факел в руках Петьки дрожал, огонь плевался искрами. Свет резал тьму, и зверь снова взвыл.

Оболенский спрыгнул следом

— Я отвлеку, — крикнул он.

Белый офицер шагнул ближе и выстрелил почти в упор. Пуля ударила зверя в грудь, разорвала плоть, но тот только дёрнулся и с неожиданной силой метнулся к офицеру.

Оболенский закричал, но устоял.

— Давай! — заорал он.

Василий видел всё отчётливо, будто время сжалось: перекошенную пасть, слюну, тянущуюся нитями, и глаза жёлтые.

Он вогнал штык снизу вверх. В глаз. Зверь взревел так, что у Василия заложило уши. Тело дёрнулось, судорожно выгнулось. Василий выдернул штык и ударил снова. Во второй глаз! Рёв оборвался на полувое.

Зверь ещё бился слепо и беспорядочно, ломая землю,  но его силы уходили. Движения становились рваными, бессмысленными. Он попытался подняться и рухнул. Тело обмякло, тяжело осело на колья.

Петька сполз на колени, его вырвало прямо на землю. Дмитрий стоял, опустив винтовку, и тихо крестился, даже не осознавая этого.

Оболенский сел у края ямы, прижав руку к боку. Кровь сочилась между пальцами.

— Всё?.. — хрипло спросил он.

Василий посмотрел вниз.

То, что лежало в яме, больше не было зверем, а просто мёртвое, изуродованное тело, лишённое взгляда.

— Всё, — сказал он.

Он вылез из ямы, сел прямо на землю и впервые за всё это время позволил рукам дрожать.

Над лесом медленно поднимался рассвет. Туман редел.

Петька медленно выпрямился, глаза его сверкали от адреналина и страха. Руки дрожали, когда он направил ружьё прямо на Оболенского.

— Стоять! — выдохнул он. — Вы арестованы советской властью!

Оболенский поднял руки, не делая резких движений. Василий шагнул вперёд, голос его был твёрд:

— Опусти оружие, Петька.

Парень замер, не отводя взгляда, но пальцы дрогнули, и ружьё медленно опустилось.

Василий повернулся к Оболенскому:

— Ты свободен. И… признаюсь, никогда не думал, что буду биться рядом с белым офицером на одной стороне.

Оболенский коротко кивнул. Он протянул руку.

— Для меня была большая честь быть бок о бок с вами.

Василий взял её, крепко сжав.

— И для меня честь, товарищ.