Колдун

И казалось мне, когда я приезжал в деревню, в свой деревянный дом с террасой, которая выходила в сад,-- за садом блестела речка Нерль,-- что я приезжал в рай.

   За речкой Нерлью шел огромный сосновый лес на сто четыре версты. Назывался Феклин бор.

   Какой воздух был от этого бора! Пахло сосной, смолой. А вечером над речкой ложился туман. Здесь стоял запах водяных лилий и желтых кувшинок. Кричал коростель, и заливались соловьи. Конечно, это и был рай.

   Земли-то у меня было три десятины всего. А что только на ней не росло! И малина, красная и черная смородина, и клубника, крыжовник, земляника, черника, костяника, ландыши, фиалки, розовая дрема.

   В саду жила иволга. Поутру трещали веселые сороки, влетали в кухонное окно на стол, растопыривали крылья, поднимали хвосты, клевали мне руки и тетушке Афросинье. Больно клевали. Кричали: "Давай есть". Так обнаглели. Скоро привыкали птицы в саду моем. На террасе горлинка свила гнездо и ворковала по вечерам.

   -- Это у тебя оттого,-- сказал Герасим,-- стрелять в саду не велишь.

   Конец мая -- охоты никакой, зато рыбная ловля есть. Василий Сергеевич -- главный рыболов -- так на реке и пропадал с Василием Княжевым, моим слугой, и приятелями.

   Ловили рыбу чуть свет. Возвращались в дом к утреннему чаю.

   -- Из-под самого берега, под Феклиным бором, смотрю,-- говорит Василий Сергеевич,-- что-то туда-сюда плавает. Чудно!-- так воду и вертит. Я-то на нашем берегу, а это по ту сторону. Я взял большого живца, с большим поплавком, да и забросил. Там как хватит -- да под берег. А там, гляжу, норы. Зверина-то -- во!-- показал он рукой аршина полтора от полу.

   -- Это что же такое?-- удивился я.

   -- Господи, помилуй,-- смеясь, сказал Караулов.

   -- Чего "Господи, помилуй", я сам видел, и ничего смешного тут нет. Лес на двести верст! Мало ли какое зверье здесь живет.

   -- Это верно,-- встрял в разговор Василий Княжев,-- тута всего есть. Помните, налимов-то ловили ночью на Глубоких Ямах. Как орал-то, зверина, чисто бык. И что такое -- не поймешь. Володя-то убежал со страху домой.

   -- Герасим говорит, что это волк так весной орет, пугает.

   -- Где же волку? Может, лось... А кто знает, может, и леший.

   -- Ну что же, Вася,-- не унимался Караулов,-- как это у тебя? Схватил живца зверь этакий, и что же?

   -- Схватил -- и прямо в нору. Ну, значит, леску-то перекусил, и прощай.

   -- Это выдра,-- сказал Княжев. -- Она здесь есть.

   -- Постой,-- перебил Павел Александрович,-- этим надо заняться. Я иду с острогой туда и с того берега бросаю рыбу к норам. Как он выскочит, я его острогой р-раз!.. Вообще, терять времени нечего. Идемте на ту сторону, в Феклин бор, и обследуем местность. За мельницей большой обрыв, где речка Ремжа.

   -- Я был,-- сказал Княжев,-- круча велика. Там до самых омутов ельник, и что навалило -- не пройдешь. Там в омутах и рыба есть. Только не подойдешь -- заросло.

   "Вот,-- подумал я,-- я живу здесь, а омутов этих и не видал".

   После чаю приятели собирались идти за речку. Захватили удилища, острогу и ружья, на всякий случай.

   Поближе к реке, вниз с горки, где по берегу росла сочная ольха и блестела на солнце осока, была такая красота, что я раздумал идти с приятелями и вернулся домой -- захватить холст и краски, писать с натуры.

   Приятели, переплыв реку на лодке, ушли в лес, оставив лодку на берегу.

   Транспарант просвечивающих листьев горел на солнце, и ветви отражались в воде.

   Я долго писал с натуры, а мой ручной заяц поднимал мордочку, нюхал воздух.

   Вернувшись домой, я посмотрел на свой большой написанный этюд. Не было той силы, яркости, которая была в натуре. Не дописал. А солнце скоро уходит, меняет свет по листам! До чего трудно писать!.. И лес соседний темно-лиловый. Как сделать этот воздух?

   Я взял другой холст и отправился опять туда же -- писать уже при другом свете. Ольхи на берегу были уже все в тени, а лес, по ту сторону, горел. Я клал на холст кадиум, киноварь, кобальт, и все было слабо перед раскаленным на солнце лесом.

   Вдруг заяц, прыгавший около меня, заволновался. Присел, вытянувшись, поднял уши и смотрел в лес.

   С бугорка, из леса, на том берегу показались приятели. Садясь в лодку и увидав меня, Василий Сергеевич крикнул:

   -- Хороши у вас здесь штучки.

   А переплыв реку и вылезая, Василий Сергеевич в совершенном возбуждении подбежал ко мне.

   -- Вы знаете, что мы видели? Нет, вы не знаете, что мы видели?

   -- Да, действительно, история странная,-- сказал Павел Александрович.

   -- Это верно,-- мрачно подтвердил Княжев,-- ведь Кинстинтин Ликсеич ничему не верит.

   -- Да что же вы видели?

   -- Колдуна видели,-- сказал Княжев.

   -- Ерунда,-- ответил я.

   -- Вот, не поверит, я говорил.

   -- Постой, постой,-- сказал Павел Александрович.

   -- Вы понимаете ли, идем по самой круче, где омута на Ремже. Ель седая, валежник, иван-чай. И вдруг видим, так -- вроде как пещера. Сеть висит на колышках, крынка и миска стоит, хворост, огонек теплится. На нем котелок. Мы заглянули внутрь -- а там сидит старичок, бородка седая, козлиная. Сидит в очках и книжку читает. Каков старичок-то?

   -- Да что же,-- говорю,-- может, рыбак какой.

   -- Я и говорю -- рыбак,-- сказал Коля Курин,-- а они говорят, нешто рыбак читает книжки когда? Ну его к черту. Это колдун.

   -- Не иначе, что колдун,-- сказал Княжев,-- где ж в такой чапыге жить? Кто пойдет? Нашел место книжки читать. Читало, подумаешь, какой... Видать, что он самый...

   -- К тому же, заметьте, он на нас взглянул сердито -- и ни звука! Продолжает читать.

   -- Монахом одет,-- сказал, подмигивая, доктор Иван Иванович,-- а шляпа чудная, соломенная.

   -- Вася, чего ж ты испугался среди бела дня?..

   -- Благодарю вас. Он книгу читает, а сам шепчет. Посмотрел на нас и опять в книжку, и опять шепчет. Черт его разберет, что он вам нашептать может.

   -- Так ведь и видать, что колдун,-- сказал Княжев.

   -- А может быть, это святой, пещерник?-- спросил Коля Курин.

   -- Это откуда же? Здесь монастырей нет,-- сказал Иван Иванович. -- Святой бы молился, налой, лампадку засветил бы.

   И долго спорили о колдуне, которого встретили...

   К вечеру, после ужина, приятели пошли на глубокую яму в лесу, ловить на донные удочки, на ночь. Взяли фонарь, топор -- рубить валежник для костра, мелкую сеть на раков. Взяли ружье. Я взял холст, фонарь, краски -- любил я писать ночь -- и пошел на реку.

   Уже вечерело. Огромные темные сосны отражались в глубоком омуте, и он казался бездонным. На поверхности тихой воды всплеснула рыба. Заря догорала с краю леса. Но еще было светло. Фонарь не зажигали.

   Приятели в отдалении закидывали лески с наживкой. Насаживали на крючки мелкую рыбу, раковые шейки, червей и круглые комочки хлеба, втыкая короткие удилища в отвес берега.

   Вдруг на соседнем берегу из лесу к бугорку спустился к реке старичок в соломенной шляпе, в подряснике, неся на плечах сверток удочек.

   -- Смотри,-- подбежал ко мне Василий Сергеевич,-- идет. Этот самый.

   Подойдя к реке, старик положил удочки на землю, снял шапку, вынул красный платок из кармана и вытер лысину. Потом помахал платочком и сказал нам с того берега:

   -- Ночью-то хорошо берет язь крупный, только комарье одолевает вот.

   -- А вы откуда сами-то будете?-- спросил Василий Сергеевич.

   -- Я-то из-под Вепрева, на требу приезжал к мельнику, соборовать тещу. Ну да охоч до рыбы. Тут язь крупный, сейчас на выползня берет.

   -- Вот так колдун!-- сказал Коля.

   Приятели молчали.

   -- Ленька,-- говорю я слуге своему,-- беги домой, захвати закусочки и выпить, балыка захвати, прыгай в лодку и гони сюда -- "колдуна" перевезти и угостить.

   -- Гм! Странно,-- сказал Павел Александрович,-- оказывается, священник. А вы все говорите -- "колдун, колдун".

   -- Это Ванька все,-- смущенно заметил Василий Сергеевич.

   -- "Ванька, Ванька"... Да ведь пещера! Сидит, читает да шепчет! Ошибиться можно,-- лукаво ответил доктор.

Больше коротких рассказов