Кокетки готовы шалить при любых обстоятельствах
Кокетки готовы шалить при любых обстоятельствах
Часть первая
1
Солнечным майским утром Илья Осокин сошёл с поезда на захолустной обшарпанной станции в южном предгорье. По дороге, вымощенной и булыжниками, и брусчаткой, зашагал он бодро среди старых лип к белому барскому дому в лощине. Одет был Осокин в белый мешковатый костюм, а в руках нёс потёртый баул из парусины. Пахло акацией и навозом, а в ярких лучах солнца искрились на обочинах лужи. Блестела роса на травах и листьях. Чирикали, ворковали, щебетали и каркали птицы. Журчала река поодаль… Илья Осокин – неудачливый мелкий плут, худенький, жилистый и невысокий, с пепельными волосами, морщил свой узкий лоб и мысленно сетовал на тяжесть юдоли. Востренький нос его шмыгал, белые мелкие зубы скалились, и чёрная бородавка шевелилась под правой скулой… Осокин сюда приехал со своей обыкновенной целью: он предполагал, что в барском доме можно разжиться ценными иконами для продажи их с барышом в столице. Осокин не рассчитывал на крупный барыш, ибо не имел никогда такового, пробавляясь мелкой спекуляцией и околпачиванием простаков. Ловчить начал Осокин ещё на философском факультете, который сумел закончить. Занимался он модным искусством единоборств, иногда стрелял из пистолета в тире. Фехтовал на шпагах и рапирах… В армии он служил в сапёрных частях, мозоля киркой и лопатой ладони; однажды на манёврах его контузило взрывом противотанковой мины… Был он холост и жил в неряшливой комнате с кривой мебелью. Интимных подруг находил на бульварах и улицах. Был он не кичлив и без претензий: мелкий жучок-мошенник, кое-как добывающий себе деньги на квартиру, еду и редкие развлеченья…
Дорога меж вековых лип уже закончилась, и он вошёл в подлесок. Названий кустов и деревьев Осокин не знал. Продираясь через росистые кусты, он забрызгался. Он вышел на ухабистую дорожку, усыпанную скрипучим щебнем. Дорожка была в тенях от ветвей осин… И вдруг услышал Осокин басовитое хриплое лаянье, и вскоре он узрел пару огромных немецких овчарок, неспешно к нему бегущих. Он бросил баул и очень юрко вскарабкался на осину. Овчарки нюхали баул и таращились на человека, который на ветке пытался устроиться поудобнее.
Псы тормошили баул и, гавкая, пялились на Осокина. Иногда опирались они передними лапами на ствол осины. Впрочем, собаки лаяли и рычали без особого усердия. Но вдруг они взъярились, и вздыбилась у них шерсть на загривках, и попытались овчарки в прыжках цапнуть Осокина за пятку. Он потянул ногу повыше и едва не свалился с ветки…
К нему вальяжно шествовала хозяйка собак; кобели у ног её скулили, повизгивали и ластились к ней. Она была в просторном белом брючном костюме с бантами и лентами, и складки в её облачении струились, а золотистые волосы громоздились в коке. Лицо чинное и строгое, но в зелёных глазах с длинными густыми ресницами – насмешка и, пожалуй, даже издёвка. Массивный браслет из платины блестел на левой руке, пальцы унизаны перстнями с бирюзой, а на шее болтались цепочки с медальонами в причудливых таинственных знаках. Изумрудные серьги отягощали уши…
И брезгливо она глянула на Осокина. «Как на лягушку…» – подумал он, но вовсе не огорчился, не обиделся, а просто констатировал факт. Ещё и не так в его жизни смотрели на него: и с омерзеньем, и с лютою ненавистью, и глумливо… А теперь взирают, как на жабу… чепуха это… пустяк…
Говорить ему было нечего, ибо всё и так было ясно: испугался он псин и шустро взлез на осину. А барыне было совершенно безразлично: молчит он или болтает без умолку. Она ему сказала:
- Слазь.
Вышколенные собаки легли рядом с хозяйкой и, скалясь, смотрели на пришельца; он же проворно слез с дерева и нагнулся за своим баулом. При этом Осокину подумалось, что ему не найти здесь поживы, ибо барыня явно не дура, и если в окрестных селеньях и осталось из икон нечто ценное, то наверняка она всё заграбастала. И поэтому ему, перекупщику, делать здесь нечего и можно сматываться; он даже не слишком опечалился: ведь не первый раз срывалась у него сделка.
Так и ушёл бы он отсюда, если б не показалось барыне странным его отношение к ней. Этот мужчина оказался перед нею в совершенно дурацком виде: на дереве, как замызганная обезьяна, весь обрызганный влагой и с зелёными пятнами от листьев на белом костюме. Но, несмотря на это, пришелец не был смущён… И ещё: она гордилась своей арийской красотой, но пришелец никак, и вполне искренне, не реагировал на прелесть хозяйки собак. И в диковинку ей было это, ибо привыкла она к восхищению мужчин…
Она посмотрела на собак, те вскочили, вильнули хвостами и с угрозой рявкнули. Он опасливо покосился на кобелей, затем он посмотрел на хозяйку, и взгляд его стал совершенно безразличным.
«Ишь ты, – шевельнулось в её мозгу, – глядит на меня так, будто я трухлявый пень». И она услышала вдруг свой голос:
- Какого чёрта вам здесь надо?
И сразу же подумала:
«Но почему козявке, сморчку, плесени я говорю «вы»? Не много ли чести?..»
И вдруг он решил добыть-таки себе здесь барыш. Или хотя бы окупить затраты на поездку. И ответил он хозяйке грубоватым тоном прохиндея, даже не пытаясь говорить мягче и учтивей:
- У меня дельце, выгодное для вас.
- Вы мне сулите выгоду? – молвила она с презреньем. И через миг она досадовала на себя за явную нарочитость этого презренья. – Вздумали выгодой меня поманить, хотя предстали предо мною шелудивой мартышкой на ветке. И даже извиниться не удосужились. Не осознали, по-моему, нелепость положения своего. Какие дела могут у меня с вами быть? Хотите узнать моё мнение о вас?
- А зачем? – вопросил он. – Вы ясно и резко дали мне понять, что ничто между нами не возможно. Дескать, не по Сеньке шапка. И поэтому безразлично мне, что думаете вы обо мне, кем считаете меня. Неряхой… прощелыгой… сволочью… Для меня вы – пустое место, ничто. Вы совершенно безразличны мне.
- Вот даже как… ушлый, прожжённый какой… – процедила она шипуче сквозь белые крепкие зубы.
Не привыкла она к безразличию, и поэтому очень обиделась. И дивилась она своей обиде: неужели её, такую великолепную и гордую, смог уязвить презренный, жалкий недотёпа. Она его не смогла уязвить, а он её смог. И вдруг она ощутила его странное превосходство над нею. Такое ощущение ошеломило её. Внезапно она вздрогнула от желания истязать пришельца.
- А ну, ступайте, шалопай, по аллее вперёд, – мрачно повелела она. – И не вздумайте рыпаться, а не то… – и гневным жестом она указала на псов. Под собачьим конвоем Осокин с баулом пошёл к особняку. Следом шествовала хозяйка, всё более свирепевшая.
«От чего вскипятилась она?..» – беспокойно размышлял Осокин, спотыкаясь и сутулясь. Рядом с собаками он оробел и начал при ходьбе ужиматься телом и семенить.
Вскоре уткнулся он в дубовую узорную дверь. Одна из собак касалась мордой его ног. Хозяйка, подбоченясь, недобро хмурилась, и ему стало страшно. Это не был страх перед людским презреньем, но страх перед телесной болью и за свою жизнь.
И вдруг он помыслил: «Хоть бы смерть оказалась лёгкой, без увечий и калеченья…» И он с ужасом изумился этой своей мысли. Он не понимал, почему вдруг подумал об увечьях и смерти…
С усилием хозяйка отворила тяжёлую дверь; Осокин в сени вошёл первым, за ним проскочили псы. Затем плавно вошла насупленная хозяйка и заперла дверь на ключ. Двинулись в гостиную: Осокина караулили собаки, а хозяйка тискала в жмене ключ вместе с белым кружевным платочком. Наконец, по карманам её были рассованы и ключ, и платок.
Преобладали в гостиной белые и чёрные цвета; на окнах были кованые решётки. Стояло на подоконнике распятие из пробкового дерева. В кадушке, украшенной чеканкой из меди, росла развесистая пальма. Столы и стулья были покрыты чёрным лаком. Темнели картины в строгих ампирных рамах; живописные полотна были столь темны, что содержанье их трудно было различить. Совершенно чёрной была мягкая мебель. И лишь потолок с лепниной был белым. И розовыми были несколько дверей в смежные комнаты.
Широкая чёрная лестница с левым загибом вела на второй этаж. Осокин начал подниматься по этой лестнице, но псы ворчаньем его остановили. Хозяйка подошла к одной из розовых дверей и резко её распахнула; затем поманила пальчиком Осокина, а псам звонко крикнула: «Лежать!» И собаки послушно легли на тёмный паркет…
Она пропустила Осокина вперёд. Комната была о трёх окнах, завешенных прозрачными серебристыми портьерами. Хозяйка молча указала на высокое дубовое кресло, и он обессилено и безвольно в него плюхнулся. Сама она присела на мягкий табурет возле большого зеркала и подумала: «Оробел, струсил…» Его страх был ей приятен, и она подобрела; Осокин ощутил это наитием и спросил сиплым баритоном:
- И как же мне величать вас?
Она решила впредь обращаться к нему на «ты» и надменно молвила:
- Зовут меня Алла. Никогда не забывай добавлять к моему имени слово «госпожа». Иначе я строго с тебя взыщу.
- Всё я понял, госпожа Алла.
- А каким же именем тебя дразнят?
- Зовут меня Илья Михайлович Осокин.
- Фамилия твоя не нужна мне. И тем паче – твоё отчество. Стань покорен, почтителен и, возможно, я буду милосердна к тебе.
- Но чем я вызвал у вас гнев?
- Я не сержусь на тебя: слишком много тебе чести. Но ты мне нужен для моих целей.
И нажала она кнопку возле зеркала, и раздался мелодичный звон. И мгновенно перед ними из гостиной появился кряжистый мужик в алой бархатной рубахе и в пояске с серебристыми бляхами и бахромой. Ещё на мужике были серые порты, заправленные в щегольские сапожки по голень. Мужик был черняв, усат и с бородой лопатой. Он церемонно поклонился хозяйке в пояс.
«Цирк какой-то… балаган и бред…» – подумал Осокин.
Хозяйка вскочила и, тыча перстом в Осокина, велела ражему мужику:
- Наблюдай, Кузьма, за ним. Смотри, чтобы не дал этот тип стрекача отсюда. Иначе доведу я тебя до остолбенения, твою судьбу исковеркаю.
- Повинуюсь, моя хозяйка Алла Зиновьевна, – хрипло и почтительно ответил Кузьма. – Я буду неусыпно бдеть.
И Кузьма замер на посту у дверей. Осокин взирал на ряженого мужика, застывшего смирно, по-воински, и моргал ошарашено. Алла важно ходила по комнате. И вдруг возник за спиной Кузьмы третий мужчина, начавший и хмыкать, и кашлять. Осокин решил, что долее располагаться в кресле не вполне вежливо, и встал.
- Здравствуйте, мой хозяин и князь Роман Валерьевич, – шепеляво и тягуче забормотал Кузьма.
- Привет, мой кучер, – буркнул небрежно хозяин и, прогарцевав мимо гостя к Алле, чмокнул её в обе щеки. Затем похвалил её:
- Сегодня ты, племянница, особенно свежа и изящна. Белоснежные перси и ланиты с румянцем. Ты – ангелочек!
Роман Валерьевич был в просторном синем костюме и белой сорочке с кружевным воротником. Это был юркий мужчина с брюшком, лысиной, усами и белесой бородёнкой клином. Пальцы его были унизаны перстнями и постоянно двигались. Глаза у него были выпуклые и тёмно-мутные, лицо мясистое, одутловатое с крупными морщинами, прямым носом и тонкими губами. Улыбаясь, он обнажал белые мелкие зубы. С проказливой улыбкой он обозрел Осокина.
- Откуда сей плюгавый хлопчик взялся? – весело спросил хозяин. – Разве назначен ему приём?
Хозяин расположился в высоком кресле, Алла прикорнула рядом на чёрном диване; она, колеблясь, медлила с ответом. Осокин замер на средине комнаты, а Кузьма столбенел у дверей, держа руки по-военному, по швам. Хозяин вынул из футляра очки в золотой оправе, водрузил их на нос и спросил повторно:
- Разве назначен ему приём? И что делать здесь этому юмористическому типу?
Она ещё колебалась и молчала; и вдруг Осокин понял, что труден для неё ответ на этот вопрос. Она слегка зарумянилась, надула пухлые губы, и появились у неё на лбу капельки пота.
- А я ведь жду ответа, госпожа Гурьева, – нетерпеливо напомнил ей хозяин. – Почему кутерьма? Неужели опять баловство?
- Вовсе нет, – ответила она со вздохом. – Я ведь не шалила, поверьте. Но я не могу объяснить, почему я привела его сюда.
Она помолчала и тихо продолжила:
- Он оказался в нелепом, комическом положении. Он попал в нашу рощу возле реки, и там его атаковали псы. И он, спасясь от них, залез на дерево. Собак я уняла, и по стволу он сполз, весь зачуханый. Его положение, повторяю, было самое нелепое, но не был он сконфужен, смущён. И было ему безразлично, что я подумаю о нём. И пробубнил он мне об этом своём безразличии, назвав меня «пустым местом». Это меня весьма обидело, и я решила наказать его за безразличие ко мне. И для кары привели его сюда. Ведь не привыкла я к такому отношению ко мне.
- И ты узнала его имя? – брюзгливо спросил Роман Валерьевич, оттопырив нижнюю губу.
- Да, я спросила. Его зовут Илья Михайлович Осокин.
- Ишь, даже отчество его запомнила! – удивился хозяин.
- Я запомнила… Верней, оно само мне запомнилось…
- Сядь, – велел хозяин Осокину, и тот присел на краешек стула, сунув свою суму между ног.
- Что упрятано в котомке? – спросил Осокина хозяин.
- Мыло, бельё, лезвия бритвы, зубная щётка и паста.
- Меня зовут Роман Валерьевич Чирков, – представился, наконец, хозяин. – Я – владелец усадьбы и хутора. А теперь ты, гость, помолчи, пока тебя не спросят.
И Осокин сгорбился, согнулся на стуле в знак покорности. Чирков сказал:
- Пожалуй, заинтересовалась ты им, племянница. А почему?.. и сама объяснить не сможешь…
- Какое там влеченье! – пылко спорила она. – Разозлил он меня своим безразличьем, пренебреженьем. Он назвал меня «пустым местом». И ведь сами вы, дядя, учили, что надо мстить за оскорбленье!
- Да, я учил этому, – согласился Чирков. – Но ведь я тебе также вдалбливал, что должен быть во мщении смысл. А какой тебе смысл в наказании этой лузги в личине мелкого жулика? Банальный, заскорузлый, опаршивевший плут… Шут, скоморох…
- Но вы не правы, дядя, – возразила она. – Гляньте же на него. Без сомнения, он трусит. Но страшится он только наших борзых собак. Пугают его только телесные муки. Но не мнение наше о нём. Безразлично ему: презираем мы его или же нет. И такое безразличие к нам сродни презрению.
Осокин очень всполошился и подумал:
«Срочно мне надо пресечь такие идеи. Ведь она – ненормальная! Она скоро преступником меня огласит и велит слуге мутузить меня ради признания вины. Как в милицейской камере... А стремянной Кузьма очень похож на лютого ката, на палача-кнутобойца. А дядюшка её, похоже, рехнувшийся самодур. Спятил он от богатства и власти. Шкурой чувствую эту власть. Неудачная у меня гастроль получилась. Жестоковыйные и чокнутые они. Пора мне себя спасать, иначе изувечат. Особенно зловредна баба…»
И Осокин вылупил на неё глаза и умильно заканючил:
- Вы, сударыня, не поняли меня. Вы не будете безразличны даже кастрату, скопцу…
Осокин глянул на хозяина и, склонив повинно голову, произнёс:
- Простите меня, сударь. Велика моя вина. Приказали вы мне молчать, пока меня не спросят. А я, ничтожный, вдруг талдычить начал. И я молю: простите и выслушайте…
Пришелец в ожидании умолк, и Чирков умилостивился с брезгливой гримасой:
- Говори, смрадный путник. Долдонь, изжёванный картонный фигляр.
Осокин сказал:
- Вы, сударыня, прелестны… И пленительны вы баснословно… Ещё на ветке заметил я это… Но кто я такой, чтобы дерзнуть плениться вами? Принцесс крови оскорбляло дерзновенное восхищение холопов. Настолько была между ними велика сословная разница, что рабы не имели права даже на молчаливый, на тайный восторг… А кто я такой?.. Шелуха на ристалище жизни!.. Мелкий шарлатан!.. Барахольщик я! У меня презренная стезя, гнусное поприще, позорный рынок… Ибо я – торговец иконами. Вернее, скупщик их. Среди спекулянтов иконами я – на самой низменной ступени. Хотя я успешно окончил философский факультет в первопрестольной… в университете…
Чирков прыснул в кулачок смехом; племянница, победно хихикнув, молвила:
- Залебезил… прыщ… Дрейфит…
Чирков надменно спросил:
- Так ты – философ с дипломом? На экзаменах наловчился подлизываться?
Племянница ухмыльнулась, и Осокин сказал:
- Не ошиблись вы. Слабым я был студентом, никчёмным. Знания куцые. Ради положительных оценок даже прачкой служил я профессорам. Лохань и корыто помогали лучше учебников. Не привыкать мне. Я – сирота с пелёнок. Мать, заботясь обо мне, надрывалась на трёх работах, пока не сгинула. Еле до окончания курса, до диплома дотянул… А теперь молю рассудить: разве посмеет такое ничтожество, как я, иметь своё суждение о барах?
- Но ты был груб, – попеняла она. – Назвал меня «пустым местом». Как посмел?
- Весьма справедливый упрёк, – сразу согласил Осокин. – Не только укора заслужил я, но и кары. Но средь такой базарной шушеры я вращаюсь, что уже я отвык следить за пристойностью фраз и речи. Я больше не слежу за лексикой своей! Поймите меня: среда, в которой я кочую, заела, и я деградировал… Не ругайтесь очень…
- Не стоишь ты моей ругани, – спесиво заявил Чирков, и вдруг он осёкся, он усомнился, и, помолчав, произнёс гораздо более вежливым тоном: – А впрочем, меня осенило. И понял я вдруг, племянница, почему привела ты его сюда. Безразличие его к тебе здесь не причём. Он – изощрённая штучка. Ты в нём распознала наитием, нутром лазутчика…
И, стеная, всплеснул Осокин руками, и вскочил он со стула и заорал отчаянно:
- Да какой же я шпион?! Боже милосердный!.. Такое предположенье – курьёз!..
2
Лицо Кузьмы посуровело, и он приосанился. Он внезапно ощутил бурную симпатию к пришельцу и отлично понял причину этой своей приязни. С негою в теле Кузьма размышлял:
«Я на него смотрю так, как стая волков в степи взирает на загнанного оленя, уже не опасного им от бессилия. Так я смотрю на жирную уху и чарку водки возле шалаша рыбарей, на ядра граната, на зернистую икру в блинах и на копчёности к яичнице…»
И Кузьма, дёрнув кадыком, проглотил слюну, а потом почти с нежностью подумал о пришельце:
«И как же тебя угораздило, дурашка, оказаться здесь? Да ты ещё натараторил о себе всю подноготную. Сказал, что сирота и ничтожество. И, наверное, о своей поездке никого не уведомил. И теперь ясно, что если ты исчезнешь, то тебя никто искать не станет. Никто!.. Хоть в кургане тебя зарой. Теперь не хнычь… Возможно, хозяин и его племянница решатся, наконец, на дело. А то для них пока важней всего – их словоблудие. Научились они трындить… Тоска и скука в усадьбе… И мне тошно… Надо их принудить живого мяса попробовать. Я-то их понимаю. Пока не истребишь первого врага, всегда жутко, а затем возникает привычка, черствеет и закаляется дух, и, как наградой, появляется радость от войны, смертельного соперничества и трофеев…»
Кузьма кашлянул многозначительно, и все на него посмотрели. Слуга басовито сказал:
- Вы, конечно, обратили внимание, что гость – сирота. Он сам об этом талдычил. Его искать никто не станет. Кому он нужен?..
Чирков, насупясь, возразил:
- Не станут его искать только в том случае, если он – не лазутчик. Иначе непременно будут попытки связаться с ним.
- Какой же он лазутчик? – сказал Кузьма. – Самый обычный и сквалыжный скупщик икон. Бывший интеллигент. А коли шпион, так легенда у него глупая: мелкий торгаш иконными досками. Да приличные люди на порог не пускают таких обормотов. Старухи и те, скорей всего, погонят его со двора граблями и вилами. С такой легендой никуда не внедриться. Нет, для лазутчика могли бы придумать более плодотворную басню.
Чирков удручённо потупился, и слуга мгновенно смекнул, что хозяина обидело пренебрежение версией о лазутчике. И самым почтительным тоном Кузьма поправился:
- Но нельзя, разумеется, и того исключить,
Стриптиз телки в гараже
Кудрявая рыжая шлюха красиво выебана раком в отельном номере онлайн
Порно актрисы Allie James и Lara Brookes снимают с другом домашнее порно онлайн