Кокаин купить Полевской

📍 Проверенный магазин!

📍 Гарантии! Качество!

📍 Отзывы!

▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼

Написать нам в Telegram 👇👇👇

>>>✅(Жми Сюда)✅<<<

▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲

⛔ Внимание!

📍 Включите ВПН, если ссылка что выше, не работает!

Кокаин купить Полевской

Три слагаемых военного дела от Алексея Шахмина, старосты Петро-Павловского храма, за плечами которого почти полтора года участия в спецоперации. Казалось бы, что общего у верующего и у воина? Христианин по евангельской заповеди должен вроде как подставить вторую щеку, если его ударили. А у воина в руках оружие и его задача — давать отпор. С другой стороны в руках у Бога вся наша жизнь и на земле, и после смерти. И это придает храбрости защитнику. А ещё есть евангельское «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», где самопожертвование стоит на первом месте. У Алексея Шахмина нет сомнений ни в первом евангельском утверждении, ни во втором. И сейчас он воин. На момент отправки на фронт, 8 февраля года, он 8 лет являлся старостой Петро-Павловского храма. Он высококлассный юрист, профессиональная деятельность которого продолжалась одновременно с христианским служением, и она помогла многим. К Алексею Алексеевичу обращались по разным юридическим вопросам, в том числе, судебным. Да и мы, собственно, познакомились с ним лет 15 назад, когда редакции «Диалога» понадобилась правовая помощь. Уже потом повстречались в церкви. Классный, увлеченный и увлекающий за собой, невероятно ответственный 10 лет он организовывал для детей воскресной школы палаточный лагерь и речные сплавы. В походах под руководством Шахмина участвовали и мои сыновья. И каждый раз по возвращении я слушала их восторженные отзывы о том, как всё замечательно прошло. И сейчас, когда узнала, что Алексей Алексеевич пришёл в отпуск, первым делом позвонила его супруге Марине с просьбой посодействовать нашей встрече. Сегодняшний наш разговор, конечно же, не о летней прогулке, а об участии в специальной военной операции — самом серьезном времени и тяжелом испытании для каждого непосредственного участника этого события и для страны в целом. Начистоту и без прикрас, так как умеет говорить Алексей Шахмин. Алексею Алексеевичу 49 лет. Он в хорошей физической форме. Общительный, радушный, искренний. За время пребывания на СВО ещё больше поседел. И глаза из голубых стали серыми и очень серьёзными. В декабре года мне позвонили, сказали, что нужны люди, что надо, что «если не хочешь, тебя никто заставлять не будет». Мобилизация на тот момент уже закончилась, уже набрали определённое количество военнослужащих. Я сказал, что соглашусь, и подписал контракт на полгода, до августа года, но обстоятельства сложились так, что остался дольше. Я сделал это осознанно, исходя из собственных соображений: видел, как отпевали и хоронили парней привозили совсем молодых пацанов , и было не по себе — они там воюют, а я тут в стороне остаюсь. По приезде, как и положено, сразу же на месяц попал на полигон на обучение. Потом ещё месяц подбирал команду и готовил парней. Потом нас отправили на Бахмутское направление — сам Бахмут и прилегающие к нему территории, фланги, Часов Яр. Пару недель мы тренируемся, следующие две недели выезжаем на задание на линию боевого соприкосновения. Служим на передке, охраняем офицерский состав. Хочу сказать, что наши офицеры — это герои, самые большие потери среди офицерского состава именно на этом направлении. Когда с той стороны узнают, что впереди где-то офицеры, по этой локации начинают очень сильно отрабатывать. Наша задача — создать прикрытие. Телеграм-канал «Я вижу». Даже не знаю, как сказать, но романтизма не было точно. Я примерно знал от ребят, которые в Чечне служили, что такое война. Может быть, вы смотрели вагнеровский фильм, как они там брали территорию, снимался, кстати, в Бахмуте. Вот какие-то более-менее такие представления у меня были. Знал, что опасно, знал, что страшно. Когда туда приехал, там, конечно, всё по-другому. Но прошло совсем не много времени, и сформировалось своё представление, даже не знаю, как его описать. Когда рядом разрываются снаряды, конечно, чувствуешь себя совсем иначе, это не передать словами. Страшно, очень страшно. Страх есть всегда и у всех. Нет таких людей, которые не боятся. Просто преодолевают его по-разному. Потому что, если ты повернёшь назад, то пацаны с тобой уйдут тоже, поскольку ты командир. И ты им рассказываешь перед этим: «Пацаны, мы должны идти вперёд. Бояться можно, главное, не трусить». А потом, когда сам идёшь, хочется уйти назад. Очень сильно хочется. Или просто хотя бы не пойти туда, куда дали задание и нужно будет дойти. И людей довести или завести. Задачи у нас разные. Бывает, секретную информацию донести надо либо корректировщика спрятать, чтобы он скорректировал удар, потом его обратно вывести — разные задачи. Если сказать, что «не смогли дойти, попали под обстрел, переждали, ушли назад», то тебе никто ничего на это не ответит. Но парни, если хотя бы раз увидят эту слабость, больше не поверят своему командиру. Жизнь сразу проверяет на прочность. Порой задачу приходится выполнять через силу. И по-человечески это нормально. Вера, конечно есть, там всё сразу обостряется кратно, по-другому, нежели здесь. Для меня до военной службы важны были церковные правила, службы. Там же я не читаю никаких правил вообще: ни утреннего, ни вечернего. Просто «Господи, помилуй! Молитва «Господи, помилуй! Особенно когда в тебя начинают стрелять, — ты бежишь, и там только «Господи, помилуй! Но она из глубины сердца, очень искренняя. Там столько опасных моментов было и в моей жизни, и в жизни пацанов…. Язык человеку дан, чтобы словом помогать. Не только примером, это само собой разумеется, но и находить слова поддержки. Не материть, а помогать. Случаев много, но почти каждый раз, когда впадаешь в ступор, а обычно это во время обстрела или полёта дронов, надо сесть, успокоиться, переждать и идти дальше, а не можешь Не физически, а вот именно психологически, попросту не можешь, у меня такое каждый раз бывает. Преодолеваешь себя и начинаешь выдвигаться. А бывает так, что один солдат сидит, не идёт и всё — встать не может, или начинает притворяться: «Ой, у меня нога заболела», а нужно, чтобы вся группа пошла… Ну что делать, сажусь рядом с ним, начинаю говорить. Сейчас даже не вспомню, о чём и что говорю. Да и не важно это. Просто человеку важно ощутить рядом другого — друга, товарища, старшего, офицера. И он поднимается и идёт дальше. Война — это преодоление себя и помощь товарищу. Честно скажу, нам очень сильно не хватало тяжёлой артиллерии, огневой поддержки. С той стороны поливали нас изрядно. И мы совершенно не были готовы к новым условиям войны, к дронам. Они нас прямо посыпали, следили за каждым нашим шагом. Они видели, как мы передвигаемся, а мы не знали, как от этого спасаться. У нас не было антидроновых костюмов, это сейчас они стали появляться. Сейчас есть плащ-палатки, которые спасают, причём от тепловизоров тоже. Летит дрон — ты садишься, накидываешь плащ-палатку с капюшоном, дрон над тобой пролетает, а тебя не видит. Главное — не шевелиться. Он улетел — все встали и пошли дальше. Антидроновые ружья, те, которые нам давали раньше, — это было что-то странное: они по одному не работали, только в паре. Они действительно глушат и даже садят дроны, но у тебя есть 5 минут, чтобы смотаться, потому что, как только ты нажимаешь на гашетку, ружьё начинает «светиться», то есть обнаруживает себя радиоволнами и показывает точное место твоего нахождения. Враг эти точки сразу же обнаруживает и сразу же поливает огнём. Мы от них отказались. Просто из автоматов начали стрелять патронами. Это и была защита. На сегодняшний день произошёл существенный технический скачок. Появились ФАБы. Это прямо разрешение ситуации, давно так нужно было. Начали бить по электростанциям, по железнодорожным путям и станциям, что нам раньше запрещали, по хабам. Там гражданских сейчас нет, там все военные. Сейчас война стала более грубой и более умелой. У нас тоже появились дроны, их, конечно, хотелось бы ещё больше, но они есть, что очень помогает. Находясь в штабе, мы видим, что происходит на поле боя, видим передвижение врага и корректируем наши действия. Раньше такого не было. У нас была и есть проблема с техникой — она очень быстро выходит из строя: через месяц-полтора машины превращаются в полный хлам. Запчастей не хватает. Но дорог там нет вообще. Просто нет. Кроме как на уазиках, «Нивах» и джипах не проехать. И поэтому я попросил, чтобы нам присылали именно деньги. Это прямо огромная помощь, нам каждый месяц присылают суммы, причём приличные. Мы смогли купить несколько машин именно для своей роты. В роте есть свои ремонтники, чтобы подшаманить технику после выезда. Запчасти на полученные из тыла средства покупаем в Луганске, посылаем за ними нашего водителя, привозим, сами ремонтируем, и это нас прямо спасает. Потому что мы без машин вообще никуда. Нам хотя бы до «ноля» нужно доехать на машине, иногда людей завозим на «ноль» на нескольких машинах, сами передвигаемся, бывает срочная эвакуация как своих бойцов, так и высокопоставленных лиц. Нам машины очень нужны, но их не хватает. У нас есть, конечно, джипик — парень-водитель съездил домой в Казань, там предприниматели собрали деньги, купили ему машину, далеко не новую, но сам факт — джип «Судзуки». Он нас прямо спасает: там ходовка совсем другая. Тот человек, который этот джип «подогнал», пожелал нашему парню: «Обратно чтоб на нём вернулся». Правда, сейчас этот джип уже весь дырявый, но живой, мы его сохраняем. Лейла его назвали. Наклейку — глаза женщины, смотрящей вперёд, приклеили на него. А недавно у нас два уазика погибли под обстрелом — жалко. Но мы все живы, слава Богу. На запчасти, слава Богу, храм помогает, за что огромная благодарность нашим прихожанам. Если бы нам прислали ещё дроны, — о, это было бы вообще замечательно. FPV-дрон, он, в принципе, не такой уж дорогой, 30—40 тысяч. Они долго не работают — максимум неделю. Потом его либо подобьют, либо заглушат, либо к себе перетянут. Но это уже к предпринимателям надо обращаться. Я пару раз обращался, но выделили очень маленькую сумму, наш храм собирает намного больше. И они у нас есть. Мы ими машины маскируем. Разглядеть их тяжело, особенно сейчас, летом. Если правильно натянуть, то и личный состав под сетями не видно. Мы ещё там всякие хитрости делаем, чтобы тепло тоже сильно не выходило. И воды. Там нет воды и света, а как-то надо содержать себя в чистоте. Нам сухой душ выдают, но он быстро расходуется. Я говорю, у меня ценности очень сильно изменились. То, из-за чего я здесь переживал, там не имеет значения. А вот вода приобрела особую ценность. Там люди погибают, пытаясь раздобыть воду. В колодцах воду брать нельзя: она отравлена. У местных это большая проблема, они по подвалам сидят. Видят, что русские пришли, просят: «Парни, водички дайте». У него дом находится, допустим, метрах в от занятого нами, и вот обстрел начинается, а он идёт за водой к нам, потому что у него кому-то там в его подвале она очень нужна. Если при подъезде к населённому пункту тебе дети машут на дорогах, значит, местные к нам относятся хорошо. Есть те, кто жалуется: «Вот вы пришли, жить стало невозможно». На Луганщине такое встречается, ближе к Херсону много недовольных. Когда наши непосредственно в Херсоне стояли, парни рассказывали, что украинские деньги ходили, а наши рубли не принимали или обменивали по завышенному в два-три раза курсу. А вот чем ближе к Донбассу, тем теплее отношение. Донбасс — он прямо наш, русский регион. Конечно, есть «ждуны». Они, естественно, передают сведения на ту сторону, и поймать их всех невозможно. Некоторых из местных мы прямо знаем, но доказать не можем, трогать их нельзя. Когда уже чётко поймали, запеленговали, вот тогда забираем, увозим. Относительно других есть просто подозрения. Кого-то просто предупреждаем, и этого бывает достаточно. Раньше при Бахмуте вагнеры стояли в городе, а мы по флангам. Вместе с ними прямо в окопах сидели. Бывших заключённых тоже много. Но эксперимент, я считаю, не удался. Это лично моё мнение. Нам из «Шторма Z» прямо в бригаду их поместили большое количество. Мы их обучали. И ошибка была в том, что из них сделали отдельную роту Z, то есть туда поставили кадровых офицеров, а из них сделали взводных, командиров отделений, сформировали младший состав, и всё — дисциплины никакой. Туда больше половины отребья пошло. Они вначале хотели свои зоновские законы подтянуть, но мы быстренько их поставили на место, они поняли, что у них не получится. Но внутри у них всё равно свои понятия, они же «по понятиям» живут, но только в своём кругу. В армии их быстро поставили на место. Многие из них видели смерть и знают, что это такое, и не стремятся геройствовать. Среди них мало надёжных. Они наравне с нами идут в бой, но на ответственные участки их не ставят. Мы делаем так, чтобы они постоянно находились в поле нашего зрения. Слинять в лесополосу у них как «С добрым утром». Бывает, не знаешь, где их искать. А позиции надо занять в определённое время…. Подвалы — самое безопасное. Если холодно, одеваемся потеплее. У нас есть окопные свечи и армейские, и из гуманитарки , ими греемся. У нас даже есть чем делиться с местными — они же тоже без тепла и света сидят. Мы их всегда читаем! До конца всё прочитываем и на 2—3 раза перечитываем, потому что дети пишут по-особому трогательно. Или видео прилетит с гражданки: «Мы вас любим, мы вас поддерживаем! Конечно, наваливается эмоция, становится просто хорошо на душе. Мы иногда даже новости читаем, когда возвращаемся с передка в тыл. У некоторых парней жёны заняли активную позицию здесь, на гражданке, — занимаются волонтёрством, сбором гуманитарной помощи, создали свой круг общения, поддерживают друг друга. И это очень важно и нужно. Это помогает и сплачивает нас, даёт силы и внутренне укрепляет. Поддержка хороша не просто на словах, а в действиях наших соотечественников. Я стал какой-то более прямолинейный. Если я раньше мог смолчать либо намекнуть, то сейчас говорю прямо. Я считаю, что это правильно. Мне, может быть, этого не хватало раньше, говорили, что я «сильно добренький». А сейчас, может, даже грубый стал какой-то. Армейский юмор вошёл в мою жизнь, порой без этого никак. Он своеобразный, грубый, но это только на словах. Потому что, если мы приходим в какую-то деревню или поселение, люди не боятся выходить к нам. Они говорят: «Вы прошли, и всё спокойно». Там, когда были азовцы или типа их, а местные кто-то выехать не успел, а кому-то и некуда было, они своих девчонок прятали по подвалам, потому что эти сволочи такие дела творили… Они рассказывали, прямо страшно. Представьте, электроэнергии нет, там магазины работают на генераторах. Заводят «дырчик» генератор , чтобы подключить холодильники. Иногда прямо вот тут снаряды летают, а они магазинчики открывают. Цены, конечно, в 2 раза выше, чем у нас тут. Там продавцы, как правило, женщины. И не дай Бог, там кто-то ей грубое слово сказал или на что-то намекнул — наши так наваляют, что мама не горюй. И то это километров за 15 до «ноля», а ближе к «нолю» ничего уже и нет. Там только мы местным помогаем тем, что у нас есть, и всё, несём им воды. Походы и сплавы вроде бы нельзя назвать развлекухой, ведь и сложные моменты у нас случались, и опасные: и огонь не горел, и палатки падали, и мы сами в речке оказывались. Деньги и паспорт вместе лежали, а в паспорте икона. Паспорт обгорел вокруг иконы, номера и данные все сохранились. Я тогда думал, что всё, это крах, я провалил весь поход, надо сворачиваться и уезжать. Еле-еле принял решение, собрал всех старших, решили плыть дальше. У кого-то деньги нашлись, у кого-то банковская карта. И сгоревшие деньги, слава Богу, обгорели только по краю, на купюрах номера сохранились, я потом в банке их все обменял. Для меня это была тогда такая страшная ситуация, но я знал, что делать. Всё, что мы натренировали в походных условиях, мне, безусловно, пригодилось: я знал, как развести костёр, как сделать так, чтобы дым не шёл, как реку перейти, как соорудить походную баню. Да, мы делаем там баню тоже, если встаём около речки. Раз, натянул быстренько маскировочную сеть, камни нагрел, и помыться можно. Ну, конечно, не сравнить те походы, которые были раньше, и те, что сейчас: тут настоящая угроза для жизни и для здоровья. Я считаю, что та молодёжь, что прошла с нами полевые условия походов и летних лагерей, не пропадёт и не растеряется в тяжёлых ситуациях. Они даже научат многих взрослых, которые приходят на фронт и не знают даже элементарных вещей, в зависимости от того, кто чем занимался в мирной жизни. Пофиг как получится, но доделай до конца. Ну и терпение. Терпение и терпение. Физическое и психологическое. Нужно это развивать в себе. А ещё сострадание. Когда мы берём в плен, а мы как раз этим и занимаемся, первые допросы я провожу. И вот берёшь их штурмовиков, разведчиков. Ведёшь в нашу часть, и надо сделать это так, чтобы он живой остался. Прячешь его в блиндаж вместе с пацанами, которые там находятся. Как только туда его заводишь, у парней первая реакция: «Сейчас мы его порвём! Дайте его сюда! Мы не такие, как они. У меня после плена двое служат, они говорят: «Там нас никто чаем не поит», изуродованные пришли. У нас такого нет. Это менталитет русского человека, потому что, ещё раз говорю, хочется его придушить, хочется допросить так, чтобы из него вылетело всё, но только наше сострадание позволяет пленному врагу показать наше, русское отношение к человеку. Только так враг сам всё рассказывает, потому что он хочет жить. Он боится, даже если находится под наркотиками. Сострадание в любом случае нужно и к местным, и к врагу. Прощение врагу — нет, не приходит. Я прощать их не хочу! А вот сострадать — да. И я это видел. А есть ещё ближе люди, с которыми ты там живёшь. Их смерть простить нельзя. Как простить это? Да они там своих убивают, тех, кто остался, не уехал: стариков, женщин, детей. Они с ними такие вещи творят. И это делают славяне, братский нам народ, я считаю. У нас вера одна, у многих там родственников куча, друзей. Там захоронения прямо возле дома. Смотришь, дом разрушенный, а рядом крестов 12— Погибших надо сразу же хоронить, потому что лисы прибегают, собаки…. Война пахнет трупами. Не порохом. Не дымом. А трупами. Либо жареными, либо разлагающимися. Мы только своих забираем, а они так и остаются: их хоронить нам некогда. А они своих не забирают. Мы пытались на них выйти, договориться, чтобы прекратить огонь: мы своих заберём, они своих. Не дают. Ещё раз говорю о них: они прямо зомбированы. По-другому это не назвать. Они под какими-то наркотиками. Под их действием отключается всё человеческое. Они применяют военные наркотики, которые очень сильно поднимают адреналин и отключают эмоции. Их используют их штурмовики, разведчики. Единственный наркотик — это обезбол, медицинский промедол при ранении. Промедол сохраняет сознание и убирает боль, ты вообще ничего не чувствуешь, но не отключаешься. Максимум, если кто-то там успел как-то пронести с собой бутылочку, выпил. Но если об этом кто-то узнает… А запах алкоголя чувствуется даже в гари. Парни сразу: «Пьяный? Пошёл вон отсюда». Потому что пьяный — это опасность для всех окружающих. А они под наркотиками. Мы как-то взяли штурмовика. Парень, 22 года, пловец. Здоровый такой. Учился в Англии. Чистый украинец. Его из Англии направили сюда на учения. Работал под боевыми наркотиками. Их каждые сутки должны были менять, а поскольку людей не хватает, его не сменили, у него наркотик отошёл, и всё, ломка и всё такое. Мы его взяли в плен. Самые яркие, они же тяжёлые и связаны с потерями. Погибают боевые товарищи. И это больно. Как-то раз мы приехали на КамАЗе в деревню, уставшие все. Обувь сняли и омываем ноги из бутылок. Выходит дедуля из подъезда, он там один живёт. Мы ноги моем, вспотели» — «Так это ж вода! Мы смеёмся: «Ну а чем ещё можно мыть? Когда поняли в чём суть, занесли ему несколько палет воды на 3 этаж, дали тушёнки. Дед аж заплакал. У меня вот ещё неприятность какая была, вспомнил. Это для меня первая вылазка была, там нужно было до одного из блиндажей добраться, к командованию. Лесопосадка ещё была не расстрелянная. И начали кассетами лупить. Пришлось ползти… Я ползу и думаю: «Что-то трава сырая, вроде ни росы, ни дождя не было». Дополз до блиндажа. На меня смотрят, а я весь в крови. А оказывается, я полз по окровавленной траве. Когда обратно по свету уже пошли, оказывается, там была бомбёжка, людей разорвало на части. Мы потом части тел с деревьев в мешки собирали. Только по ДНК опознали, кому что принадлежало. Радостных случаев, честно скажу, не знаю, они какие-то мелкие. Был случай, над которым мы смеялись. Как-то полтора месяца на позициях стояли, устали. У парней был такой хороший блиндаж и радио. Они настроили какую-то киевскую музыкальную волну. И тут начался обстрел страшный. Танк бил прямой наводкой, а это очень страшный звук. И тут парни включают это радио на полную громкость, чтобы не слышно было танковых взрывов. А там какая-то банальная, глупая, мексиканская песня, такая зарядная, типа ламбады. Включили и начали ржать, нервно так, до коликов. И мы все, кто там был, запомнили эту песню. Парни её потом нашли, записали и, когда начинались разрывы, её включали. Когда кто-то приходил: «Вы что делаете? Да, у нас ассоциация имелась с этой песней. Если где-то взрывы, значит, надо эту песню включать, и вот у всех поголовно эта песня есть. У меня супруга, когда я первый раз на передок поехал, попросила ей имена ребят отправить, чтобы молитвенно их поминать, я не смог всех назвать. Когда вернулся, пошёл в штаб, взял список личного состава и так удивлялся нормальным именам и фамилиям своих сослуживцев. Сейчас я, конечно же, знаю имена всех, но это будучи уже более года командиром. Когда кого-то по имени назовёшь, это прямо дико звучит. Я там даже на своё имя не реагирую, настолько привык к позывному. Прямо очень сильно хочется остаться дома. Сделать всего лишь два документа и на законных основаниях остаться. Это как там, один к одному: переждал обстрел и надо двигаться дальше, там парни. И у нас сроки отпусков — отправляют четыре человека в отпуск. Если один не вернётся, то значит, кто-то не сможет побывать дома. И как бы там ни было, я командир, поэтому надо. У меня были двое пятисотых — это прямо больно, потому что мы считаемся элитой. И тут, бамс! Стыдно даже говорить об этом. Но меня цепляло, я вот сейчас от вас поеду в госпиталь. Получил контузию. Чудо произошло, конечно, Господь милостив. Мы попали под обстрел в Бахмуте. Мне нужно было доставить двух человек ночью в конкретную точку. А тут «кассетками» начали лупить. Надо быстрее двигаться. Мы побежали, я внимательность потерял и наступил то ли на наши мины, то ли на вражеские. И одна взорвалась. Повезло, что она была закидана мусором: железом, бетонной плитой. Меня взрывной волной отбросило, никого не зацепило. Я повредил голеностоп и левое плечо. Товарищи последние метров на себе дотащили. Полтора месяца в госпитале отвалялся. Но потом она от одного из моих парней узнала. Конечно, прислала мне лекарство, передала ортопедический ортез. Мы когда на передок уходим, телефоны оставляем, а перед этим пишем, что всё хорошо. А тут парни то ли забыли, то ли не то написали, и Марина сразу догадалась. А когда сейчас в отпуск приехал с документами о ранении, она увидела, конечно. Сейчас уже хожу без трости. Что сейчас хорошо, так это то, что в госпитале могут тебя переодеть после ранения: хоть в гражданское, хоть в солдатское. Одежду используют присланную с гуманитарной помощью, в том числе. Вот это прямо правильно. А в самом начале такого не было или было мало. Жена хотела нанять людей. Но я сказал: «Нет. Я сам». В прошлом году, когда я приезжал, видел, что на тепличке поликарбонат надо поменять. Сейчас погода настроится, я ее подремонтирую. Хочется добраться до деревьев в саду, стригануть что-нибудь. Съездил в питомник, посмотрел. Парни молодцы, вырастили хорошую рассаду, вдвое увеличили закуп. Не зря я их оставил. Нормально, слава Богу! Жизнь продолжается. Фото Елены Митиной, из личного архива Алексея Шахмина. Иллюстрации телеграм-канал «Я вижу». Девочка с 6 лет снимается в рекламе детской одежды и социальных видео. Вдохновляющее фото белокурой девочки с огромными карими глазами украсило номер «Диалога» от 20 сентября года. Алексей Тимофеевич Маслаков — ветеран Великой Отечественной войны, проживающий в Полевском городском округе. Joomla Joomla. Фото: личный архив Алексея Шахмина. Сострадание, терпение и боевое братство Елена Митина. Телеграм-канал «Я вижу» — С какими мыслями Вы приехали на фронт и какие ощущения у Вас сейчас, по прошествии года и трёх месяцев службы? Одолевал ли страх? Там столько опасных моментов было и в моей жизни, и в жизни пацанов… Телеграм-канал «Я вижу» — Вы им помогали не только делом, но и словом? Телеграм-канал «Я вижу» — Чем тыл может помочь фронту? Я знаю, что достаточно большие суммы собирали прихожане Петро-Павловского прихода и отправляли вам. Что приобретали на эти средства? Телеграм-канал «Я вижу» — Сейчас в Полевском набрало обороты движение по плетению маскировочных сетей. Как они там помогают? Телеграм-канал «Я вижу» — А если их нет? А позиции надо занять в определённое время… — Живёте там в блиндажах? Те, кто плетут масксети, делают свою работу не зря, нам она очень пригождается. Навыки, отточенные в походных условиях, как-то пригодились? Когда вернётесь, наверняка снова пойдёте с детьми в поход. Что сказали бы им сейчас? Погибших надо сразу же хоронить, потому что лисы прибегают, собаки… Война пахнет трупами. Вроде бы мировоззрение должно быть похоже с нашим. Телеграм-канал «Я вижу» — А как же фронтовые граммов? Телеграм-канал «Я вижу» — В своём кругу общаетесь по именам или по позывным? Вы сейчас в этом мире, но когда отпуск закончится, придётся делать шаг в тот, военный мир. С каким ощущением будет возвращение? Телеграм-канал «Я вижу» — В добрый час спросить, Вы без ранения? Похожие материалы по тегу Юная полевчанка Софья Речкина — актриса московского агентства ArtStill Девочка с 6 лет снимается в рекламе детской одежды и социальных видео. Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии на сайте ProPolevskoy. Информация Пользовательское соглашение Согласие на обработку данных. Документы Годовые отчёты Противодействие коррупции Антикоррупционное просвещение граждан. Подпишись на рассылку Укажите e-mail, на который будет приходить обновление новостей нашего сайта.

Скорость Альфа-пвп, Гашиш купить Пласенсия