Кокаин Сорокино купить

📍 Проверенный магазин!

📍 Гарантии! Качество!

📍 Отзывы!

▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼ ▼▼

Написать нам в Telegram 👇👇👇

>>>✅(Жми Сюда)✅<<<

▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲ ▲▲

⛔ Внимание!

📍 Включите ВПН, если ссылка что выше, не работает!

Кокаин Сорокино купить

Ключевые слова: Владимир Сорокин, телесность, карнализация, голая жизнь, трансгрессия, Vladimir Sorokin, corporality, carnalization, naked life, transgression. По-видимому, самая известная фраза Сорокина, которую он с вариациями повторял многократно, сделав ее своеобразным девизом, — это мысль о том, что его персонажи и их действия суть всего лишь буквы на бумаге и поэтому судить о них с моральной и любой другой внелитературной точки зрения попросту бессмысленно. К примеру: «Я получаю колоссальное удовольствие, играя с различными стилями. Для меня это чистая пластическая работа — слова как глина. Я физически чувствую, как леплю текст. Когда мне говорят — как можно так издеваться над людьми, я отвечаю: 'Это не люди, это просто буквы на бумаге'» 1. Она стерпит То самое Слово, что было у Бога, было вовсе не на бумаге» 2. Тем не менее рискну утверждать, что эти программные заявления лишь отчасти отражают внутреннюю логику текстов Сорокина. В лучшем случае это полуправда, если не прямое лукавство, что Сорокин косвенно признает и сам, говоря, например, следующее: «Текст — очень мощное оружие. Показателен в данном случае физиологический эффект, вызываемый текстом, — именно он подчеркнут Сорокиным, и, по-видимому, к достижению такого воздействия устремлено все его творчество. Гипноз и паралич вызывают «буквы на бумаге», и можно ли безболезненно отделить их от производимого эффекта — вот вопрос. Духа было выше крыши. Я же очень хотел наполнить русскую литературу телесностью: запахом пота, движением мышц, естественными отправлениями, спермой, говном. Как сказал Арто: 'Там, где пахнет говном, пахнет жизнью'» 4. Для меня всегда была важна эта граница между литературой и телесностью. Собственно, в моих текстах всегда стоит вопрос литературной телесности, и я пытаюсь разрешить проблему, телесна ли литература. Этот троп в дальнейшем я буду называть карнализацией от лат. Как функционирует карнализация? Каков его эвристический потенциал? Ранний Сорокин сразу же заявил о себе как мастер прямой карнализации — буквальных во-площений метафор и языковых идиом. Золотые руки у мальчишки, что живет в квартире номер пять, переплавлены в золото и «пошли на покупку поворотного устройства… для регулирования часовых положений ленинской головы у восьмидесятиметровой скульптуры Дворца Советов» «Самородок» 8. Каждый прижимал ко рту карту своей области и дышал, дышал, дышал. Легче всего дышалось Мануеву. Он родился в Якутске» «В походе» 9. На сходных материализациях метафор и идиом строятся и некоторые рассказы из «Первого субботника» например, «Санькина любовь» и сцены из «Сердец четырех» — как, скажем, незабываемая карнализация идиомы «ебать мозги» в финальной части романа. Этот прием сохраняется и в более позднем творчестве Сорокина. Зельдовича «Москва» по сценарию В. Сорокина и А. Зельдовича, , в которой Лев подвергается пытке: через задний проход его накачивают пневмонасосом. По точному истолкованию А. Как заметил Н. По точному определению Д. Уффельманна, за этой темой прочитывается философское предположение о том, что «нет ничего, существующего за пределами метафор и их материализаций , что текстуальная реальность создается деструктивным языком» Кстати говоря, в перспективе этой центральной темы более чем естественно обращение Сорокина к театру и кинематографу: ведь здесь его главная тема обнажается как прием, поскольку и театр, и кино наглядно-зримо добавляют телесное измерение его текстам. Не удивительно и то, что все творчество Сорокина, от ранних до недавних произведений, прошито примерами того, что может быть обозначено как метакарнализация, когда дискурс в целом а не его отдельные элементы репрезентированы в обобщенной, но телесной форме. К примеру, рассказ «Заплыв» включенный в «Голубое сало» , но написанный в начале х изображает цитату из некоего официозного текста, составленную из военных пловцов с факелами в руках. Скакова в первой части настоящего блока НЛО. Наряду с прямой карнализацией Сорокин, также начиная с ранних текстов, методически исследует возможности приема, который можно назвать непрямой карнализацией — когда телесные образы воплощают скрытую логику дискурса, а не узнаваемую метафору или идиому. Связь между поглощением банальностей и экскрементов совершенно очевидна: но то, что скрывалось соцреалистическим нарративом, обнажается посредством карнализации. Повторяя учительскую мантру: «Для тебя же стараюсь, балбес! Оно, это измерение, трансцендентально только потому, что находится за пределами дискурса и дискурсивности вообще. Вот почему, наряду с сексом и насилием, в качестве инструмента карнализации Сорокин так часто использует заумь, порой переплетающуюся с матом или функционирующую наподобие мата. Генис определил голубое сало как «русский грааль: дух, ставший плотью» Эта связь впервые возникает в третьей части «Нормы», где «бунинский» нарратив о возвращении в разоренное аристократическое гнездо сцеплен с «Падежом», повестью о коллективизации, изображаемой как экстатическое и ритуализированное массовое убийство. То же самое происходит и в «Романе». Мастерски стилизованный Сорокиным дискурс русского классического романа не оставляет места для сексуальности. Первый оргазм с мужчиной, который Марина испытывает во время секса с похожим на Солженицына парторгом, не только радикально меняет ее жизнь, но и трансформирует сам романный нарратив. Трансформация телесного в дискурсивное становится движущей силой сюжета в «Ледяной трилогии» — Генис не случайно определил этот роман как «гностический» Диктатура этого мифа в «Ледяной трилогии» вполне осязаема, и потому привычные сорокинские сцены насилия здесь не выводят за пределы дискурса, а, наоборот, ритуально утверждают гностический мифонарратив: телесное, таким образом, заново оформляется в дискурс, причем жесткий и иерархический. Эти спасители только поднимают его на «новый уровень». Сорокинские 23 избранных членов Братства — это и есть боги, которые доказывают свою божественность нечеловеческим насилием, в том числе и тоталитарным. Как демонстрируют оба эти текста, тоталитарный дискурс может произрастать на любой почве см. Критики не раз противопоставляли Сорокина —х Сорокину х, указывая на то, что в поздних текстах писателя гораздо меньше шокирующего физиологизма и вообще трансгрессивности, чем в раннем творчестве см. Уффельманна, с. Однако, на мой взгляд, эта разница сводится не к «количеству» трансгрессивных жестов, присутствующих в его прозе. Скорее, правильнее говорить о разных векторах его трансгрессивности и соответствующих тропах в —е и е. В каждом из сорокинских текстов раннего периода доминирует один троп, задающий характер трансгрессии: чаще — карнализация, реже — развоплощение. В текстах же х два эти тропа, как правило, сосуществуют в одном пространстве, не перекрывая друг друга. Вместе с тем, параллельно идет процесс развоплощения. Супротивных много, это верно. Каждый раз, стоя в Успенском со свечкою в руке, думаю я думу тайную, крамольную об одном: а если б не было нас? Справился бы Государь сам? Хватило бы ему стрельцов, да Тайного Приказа, да полка Кремлевского? И шепчу себе сам, тихо, под пение хора: Нет Более того, изнасилование и поджог, изображенные в сцене опричного погрома «боярского» дома, дублируются — но уже с негативным знаком — в «поэме» о преступлениях Урусова. Если поджигают и насилуют опричники — то это «справедливое наказание», к тому же часть погромного ритуала. Все это примеры развоплощений. С одной стороны, благодаря трансформациям дискурса в телесные жесты становится ясно, что внутреннее единство коллективного тела, создаваемого неотрадиционалистской идеологией, основано на тех же трансгрессиях, на которых держится устрашающий авторитет опричнины «вовне». Сексуализированное насилие и насильственный секс определяют оба режима неотрадиционалистской власти — внутренний обращенный к «своим» и внешний обращенный к «врагам». Кольцевая логика неотрадиционализма, впрочем, в конечном счете отсылает к «гусенице» коллективной сексуальной оргии, оставляя последнее слово за карнализацией. По-видимому, природа тех дискурсов, которые Сорокин деконструирует сегодня, отличается от природы тех дискурсов, с которыми он работал в позднесоветское время. По мере того как авторитетные политические и культурные дискурсы утрачивали свой вес в течение постсоветского периода, Сорокин все более сосредоточенно стал исследовать синтетические квазиавторитарные дискурсы. К ним относится и неотрадиционализм «День опричника» , и неомодернизаторский дискурс «Метель» , и неолиберализм «Тридцать первое», «Underground», «Кочерга» , и ностальгический советский дискурс «Моноклон» и т. Приведу всего несколько примеров. Еда, по-видимому, — один из наиболее явных примеров мирного слияния культурных дискурсов и конвенций с физиологическими потребностями и реакциями. Начиная с «Нормы» и «Романа», Сорокин исследует кулинарную образность, представляя ее как процесс буквального поглощения культуры в конечном счете, превращаемой в экскременты. Однако довольно рано Сорокина начинает интересовать трансгрессивный потенциал кулинарии. Мотив еды как трансгрессии вновь актуализуется в сценарии к фильму И. Хржановского «4» с его кульминационной сценой страшного пира старух-клонов. В изобретенной Сорокиным альтернативной версии сталинизма наркотики легализированы и Сталин привычно изображается на скульптурах и картинах со шприцем в руках. Как пояснял сам автор: «До революции кокаин продавался в аптеках. В новом российском государстве это компенсация за железный занавес. Будете счастливы. А на Западе как раз это запрещено» По Сорокину, наркотики как материальные субстанции, способные генерировать психологические и даже духовные эффекты, вполне изоморфны тому развоплощению телесного, на котором основан любой тоталитарный дискурс. Показательно в этом отношении сорокинское сравнение литературы с наркотиком: «Я занимаюсь литературой, потому что с детства был подсажен на этот наркотик. Я литературный наркоман, как и вы, но я еще умею изготовлять эти наркотики, что не каждый может» Сходная аналогия между литературой и наркотиками присутствует и в «Достоевский-trip», и в «Метели» пирамидки. Эта свобода неизбежно оказывается само разрушительной. То, что делает Россию Россией в большей степени, чем нефть и газ. Снег мистифицирует жизнь, он, так сказать, скрывает стыд земли» В своих комментариях к футурологической «Мишени» Сорокин говорил о том, что он хотел изобразить «подмороженную Россию». В известной степени параллелью этому мотиву выступает у Сорокина мотив клонов и клонирования. Впервые этот мотив появляется в «Голубом сале», чтобы вернуться в либретто оперы «Дети Розенталя», и, наконец, в фильме «4». Однако в «4» толпа старух-клонов производит сакральное в форме жуткого фрейдовское Unheimlich : их телесность предстает как буйство живых мертвецов, как карнавал, увиденный глазами Босха, как жизнь, неотличимая от смерти и потому страшная. Однако его письмо метит в самое основание логоцентрической парадигмы. В Нем была жизнь zoe , и жизнь была свет phos человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца. Например, Генри Статен в статье «Как дух почти стал плотью: Евангелие от Иоанна» так объясняет развитие этой мифологемы в христианской мысли, а шире, ее значение для логоцентрической парадигмы:. Применима ли эта логика к Сорокину? Да, но только к единственному его тексту — гностической «Ледяной трилогии» В Братьях Света жалкая soma мясных машин прямо преобразуется в могущественную и бессмертную sarx. Проще говоря — Логоса. Все прочие тексты Сорокина, напротив, сопротивляются этой операции и не только не сдерживают, но и прямо провоцируют тошноту. Как он сам объясняет: «Рвотный рефлекс — это не значит плохо, это очищает организм» Они тоже нарушают «естественный» ход дискурса, но то трансцендентное измерение, на которое они указывают, располагается не над земным миром, а вне дискурса. С этой точки зрения можно утверждать, что карнализация и основанный на ней «метод Сорокина» представляют собой неокиническую по терминологии П. Философ интерпретирует кинизм как единственную альтернативу модерному цинизму: «Только направляясь от кинизма, а не от морали, можно положить пределы цинизму. Все эти характеристики точно подходят сорокинским карнализациям: и в самом деле, его художественная стратегия может быть понята как один из наиболее живых и интеллектуально насыщенных примеров неокинизма в современной русской культуре. Сорокинские «шарады» не только обнажают скрытые механизмы дискурса, но и лишают сам дискурс символической значительности. Как утверждает Ж. Нанси: «. Однако киническое передразнивание базового принципа логоцентризма у Сорокина производит непредвиденный «побочный эффект». Хлеб есть мясо, вода есть вино, и вино есть кровь, и нет в этом ничего ужасного, если понимать это как телесные страсти Логоса и агапетические функции духа» Иначе говоря, деконструируя логоцентризм путем буквализации его фундаментального принципа, писатель в то же время вольно или невольно может воспроизводить определенные аспекты сакральной логики воплощения Логоса в земной жизни Христа. Возникающее у Сорокина представление о сакральном, в полном согласии с «Силами ужаса» Ю. Кристевой, неотделимо от отвращения, вызываемого, в свою очередь, овнешнением того, что скрыто внутри тела soma : «Отвращение, в конечном счете, оказывается оборотной стороной религиозных, моральных и идеологических кодов. Эти коды одновременно очищают и подавляют отвращение. Однако сказанное не означает, что он избавляется от сакрального. Что же касается значения этого сакрального, то его, по-видимому, точнее всего определяет характеристика миссии Христа в Евангелии от Иоанна как «манифестации божественности плоти, универсальной жизнесмерти» 40 — или, иначе говоря, zoe, нагой жизни. Наличие такого подводного течения в текстах Сорокина свидетельствует о своеобразном утопизме его художественной стратегии, утопизме, наиболее близком радикальному феминизму, скажем, в версии Люс Иригарей: «Мы должны обновить язык как целое. Живые ценности. А не дискурсы власти, которые в определенной степени мертвы, это мертвая сетка, наложенная на живых» Но наиболее осязаемым и наиболее системным выражением стремления Сорокина почувствовать и передать zoe, нагую жизнь, как неартикулируемое сакральное как раз и становится его центральный троп — карнализация. Ведь именно карнализация заставляет дискурс выходить за собственные пределы в стремлении достичь некое внедискурсивное измерение. В этом измерении стирается различие между отвратительным и сакральным, между телесным и трансцендентным. Сорокинская карнализация, понятая таким образом, оказывается весьма близкой политизации нагой жизни в описании Дж. Сорокин мог бы сказать о себе то же самое, но он при этом насыщает риторические фигуры такой жизненной силой, такой zoe, что дискурсивные функции в процессе деконструкции не только обретают тела, но и начинают жить самостоятельной жизнью. Именно такой перевод политических конфликтов на уровень острых физиологических ощущений и определяет сверхзадачу сорокинской карнализации. Элинина, Lunde and T. Roesen Eds. Расследования: два! Абсурдопедия русской жизни Владимира Сорокина: Заумь, гротеск и абсурд. Сказка для гностиков: В. Вступительное слово \\\\\\\\\\\\\[к книге Г. Паралогии: Трансформации пост модернистского дискурса в русской культуре —х годов. Jephcott with and Introduction by P. Demetz Ed. New York: Schoken Books. Неагрессивная опека, пассивная опека с редкими знаками внимания. Пепперштейна о «теле текста, конгруэнтном 'телу препарата'», в предисловии к книге Т. Евангелист историзирует божественное откровение, однозначно идентифицируя Слово с фигурой Христа из Назарета. Гностический и апокалиптический дуализм проблематизируют присутствие божественного спасителя в материальном мире. Не стоит вчитывать в четвертое Евангелие стоическую или платоническую интерпретацию Логоса как рационального принципа, организующего космос. Гностическое мифологизирование предлагает монистический взгляд на происхождение 'нижнего' материального мира, в котором манифестации спасителя играют ключевую роль. Gnosticism and the New Testament. Minneapolis: Fortress Press, New York: Columbia University Press, Stanford: Stanford University Press, К списку журналов. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. Например, Генри Статен в статье «Как дух почти стал плотью: Евангелие от Иоанна» так объясняет развитие этой мифологемы в христианской мысли, а шире, ее значение для логоцентрической парадигмы: «Если Слово становится плотью, это должно предполагать не деградацию Слова, но возвышение плоти» День опричника. Страшный сон. Подписка на рассылку Ваш e-mail. Этой книги временно нет в продаже. Вы можете подписаться на уведомления, и при поступлении книги на склад получить письмо на указанный электронный адрес. Поздравляем, подписка успешно оформлена. К сожалению,подписаться не удалось. Пожалуйста попробуйте позднее. Подписка на рассылку Раз в неделю мы отправляем рассылку о книгах и событиях «НЛО». В наших письмах — интервью с авторами и сотрудниками издательства, истории о создании книг, редкие фотографии и видео, сюрпризы и подарки. Ваш e-mail. Эта книга не предназначена для несовершеннолетних. Скажите, пожалуйста, вам уже исполнилось 18 лет?

Соль, альфа пвп купить Свободный