Ключи к декабрю

Рожденный от мужчины и женщины в соответствии со спецификацией Y7 на криопланетных кототипов (модификация Элионол, 3.2g, опцион ГГК), Джарри Дарк нигде во Вселенной не мог найти подходящего места для жизни. Это было его благословение, или проклятие, — зависит от того, как на это посмотреть.

Смотрите и решайте сами, его история такова.

Его родители смогли обеспечить ему криостат, но не более того. (Джарри требовалась температура не выше -50°С, чтобы чувствовать себя нормально.)

Им были не по карману барокамера и оборудование для контроля за составом атмосферы, необходимые для поддержания его жизни.

Гравитацию в 3,2g невозможно создать искусственно, поэтому Джарри нуждался в ежедневном медицинском уходе и физиотерапии. Родители также не могли ему это обеспечить.

Зато всеми осуждаемый опцион об этом позаботился. Он оберегал его здоровье. Он оплатил его образование. Он обеспечил ему финансовую поддержку и физическое благополучие.

Конечно, можно утверждать, что Джарри Дарк никогда не стал бы бездомным криопланетным кототипом (модификация Элионол), если бы не опцион Генеральной Горнодобывающей Компании. Но нужно учесть, что никто не мог предсказать вспышки Новой, которая уничтожила Элионол.

Когда его родители зарегистрировались в Центре Общественного Здоровья и Планирования Рождаемости и запросили рекомендации и патронаж для будущего отпрыска, они получили информацию о предлагаемых мирах и соответствующих требованиях к телотипу. Они избрали Элионол, только что приобретенный Генеральной Горнодобывающей для разработки минерального сырья. Поступив благоразумно, они выбрали опцион; иначе говоря, они подписали контракт от имени предполагаемого отпрыска, каковому выпадала честь населить указанный мир, в связи с чем ему предстояло работать в качестве служащего Генеральной Горнодобывающей вплоть до достижения совершеннолетия, после чего он мог по собственной воле отбыть и наняться в любое другое место (хотя, конечно, выбор у него был не слишком большой). В обмен на это обязательство Генеральная Горнодобывающая соглашалась взять на себя заботу о его здоровье, образовании, а также выплачивать денежное содержание в течение всего периода нахождения у нее на службе.

Когда Элионол исчез во вспышке Новой, все криопланетные кототипы во всей перенаселенной галактике оказались, благодаря подобным соглашениям, под опекой Генеральной Горнодобывающей.

Поэтому Джарри вырос в герметичной камере с устройствами для контроля температуры и состава атмосферы, поэтому он получил первоклассное образование по ведомственной телесети, а также необходимые ему физиотерапию и медобслуживание. Поэтому Джарри стал в конце концов походить на большого бесхвостого серого оцелота с перепонками меж пальцев, и не мог выбежать на улицу поглазеть на машины без криоскафандра и медикаментозной поддержки.

Всюду в переполненной галактике люди пользовались рекомендациями Центра Общественного Здоровья и Планирования Рождаемости, и многие сделали тот же выбор, что и родители Джарри. Двадцать восемь тысяч пятьсот шестьдесят шесть, если быть точным. В любой группе из более чем двадцати восьми тысяч пятисот шестидесяти субъектов обязательно встретится несколько талантливых личностей. Джарри был из их числа. У него был талант делать деньги. Большую часть денежного содержания от Генеральной Горнодобывающей он инвестировал в тщательно выбранные предприятия, чьи акции поднимались в цене. (Таким образом, некоторое время спустя Джарри приобрел значительный пакет акций Генеральной Горнодобывающей).

Когда появился представитель Галактического Союза Гражданских Свобод, озабоченный тем, что опцион предполагал контрактацию еще нерожденного, и доказывавший, что у кототипов модификации Элионол есть хорошие шансы выиграть иск (особенно потому, что родители Джарри подпадали под юрисдикцию 877-го судебного округа и могли рассчитывать на благожелательное отношение суда), родители Джарри ему отказали — из опасений потерять пенсию от Генеральной Горнодобывающей. Позднее и сам Джарри отказался подавать иск. Выигрыш дела в суде не мог бы превратить его в нормотип земного класса, а все остальное роли не играло. Он не был мстителен. Кроме того, он уже был владельцем значительного пакета акций ГГК.

Он бездельничал в своей цистерне с метаном и мурлыкал, и это значило, что он размышлял. Он работал за криокомпьютером, размышляя и мурлыкая. Он подсчитывал суммарный капитал всех кототипов, числившихся в недавно организованном Клубе Декабря.

Он прекратил мурлыкать и обдумал предварительные итоги, потягиваясь и лениво поводя головой. Затем он вновь вернулся к расчетам.

Закончив, он продиктовал в микрофон письмо Санзе Барати — президенту Декабря и своей нареченной.

«Санза, любимая!

Имеющиеся фонды, как я и предполагал, оставляют желать много лучшего. Тем больше оснований начать безотлагательно. Окажите любезность представить проект коммерческой комиссии, описав мою квалификацию, и постарайтесь сразу добиться одобрения. Я закончил работу над проектом обращения к членам клуба (копия прилагается). Как следует из приведенных цифр, мне потребуется от пяти до десяти лет, при условии, что меня поддержат не менее восьмидесяти процентов членов клуба. Поэтому постарайтесь, моя дорогая. Мечтаю в один прекрасный день встретиться с вами где-нибудь под пурпурными небесами. Неизменно ваш — Джарри Дарк, казначей.

P.S. Рад, что вам понравилось кольцо.»

За два года Джарри удвоил капитал корпорации «Декабрь». Еще за полтора он вновь удвоил его.

Прочтя нижеследующее письмо от Санзы, он вспрыгнул на свой батут, перекувыркнулся в воздухе, мягко приземлился на лапы в дальнем углу своих апартаментов и вернулся к воспроизводящему устройству, чтобы прочесть еще раз:

«Дорогой Джарри!

Прилагаю характеристики и расценки еще пяти миров. Исследовательской группе понравился последний из них. Мне тоже. А ты что думаешь? Элионол-2? Если согласен, то как насчет цены? Когда мы сможем набрать такую громадную сумму? Группа считает, что сотня миропреобразователей может превратить его в то, что нам нужно, за пять-шесть веков. Побыстрее составь смету расходов на оборудование.

Раздели со мной судьбу и будь моим возлюбленным — там, где нет стен... Санза.»

Еще год, подумал он, и я куплю тебе мир! Надо пошевелиться со сметой на оборудование и транспортировку...

Получив результаты, Джарри заплакал холодными слезами. Сто машин, способных изменять параметры окружающей среды, плюс двадцать восемь тысяч анабиозных бункеров, плюс расходы по транспортировке этого оборудования и представителей его народа, плюс... Слишком дорого! Он быстро сделал перерасчет.

Он продиктовал в свой микрофон:

«Киска моя, пятнадцать лишних лет — это слишком долгий срок для ожидания. Поручи им рассчитать, сколько понадобится времени, если придется ограничиться только двадцатью миропреобразователями. Люблю, целую, Джарри.»

Все последующие дни он ходил по своей камере из угла в угол, — сперва гордо выпрямившись, потом на четырех лапах, когда настроение стало портиться.

«Около трех тысяч лет, — пришел ответ. — Пусть всегда твоя шерстка светится. — Санза.»

«Давай поставим этот вопрос на голосование, Зеленоглазка,» — ответил он.

Краткое описание мира, не больше тридцати строк! Представьте...

Всего один континент, с тремя внутренними черными на вид и солоноватыми морями; серые равнины и желтые равнины, и небо цвета сухого песка; мелколесье, где деревья — вроде вымазанных йодом грибов; гор нет, только холмы — бурые, желтые, белые, светло-лиловые; зеленые птицы с крыльями, похожими на парашюты, клювами, похожими на серпы, перьями, похожими на листья дуба, и вывернутым зонтиком вместо хвоста; шесть очень далеких лун, что днем кажутся расплывчатыми пятнами, снежными хлопьями по ночам, каплями крови в сумерках и на заре; какая-то травка вроде горчицы во влажных долинах; туманы, как белое пламя, пока утро безветренное, и как змеи-альбиносы, когда поднимается ветер; разбегающиеся ущелья, будто узоры на заиндевевшем стекле; потаенные пещеры, словно цепочки темных пузырей; семнадцать обнаруженных видов опасных хищников, от одного до шести метров в длину, чересчур мохнатых и зубастых; внезапные грозы с градом, будто удары молотом с чистого неба; полярные шапки из льда, как голубые береты на приплюснутых полюсах; подвижные двуногие ростом в полтора метра, с недоразвитым головным мозгом, которые кочуют по мелколесью и охотятся на личинок гигантских гусениц, а также на самих гигантских гусениц, на зеленых птиц, на слепых кротовидных, на ночных пожирателей падали; семнадцать полноводных рек; облака, похожие на пурпурных тучных коров, спешащих пересечь континент и улечься за горизонтом на востоке; утесы из выветренного камня, подобные застывшей музыке; ночи темные, как копоть, чтобы можно было наблюдать слабые звезды; плавные изгибы долин, напоминающие женское тело или музыкальный инструмент; вечный мороз в затененных местах; звуки по утрам похожи на те, что издает ломающийся лед, звенящее олово, лопнувший стальной трос...

Они знали, что смогут превратить его в рай.

Прибыл передовой отряд, закованный в криоскафандры, установил по десять миропреобразователей в каждом полушарии, в нескольких больших пещерах начал монтаж анабиозных бункеров.

Затем прибыли члены «Декабря», спустившись с небес цвета сухого песка.

Они спустились, осмотрелись и решили, что это почти рай, после чего отправились в свои пещеры и уснули. Более двадцати восьми тысяч криопланетных кототипов (модификация Элионол) сошли в свой собственный мир, чтобы проспать до поры беззвучным сном льда и камня, чтобы получить в свое владение новый Элионол. В таком сне не бывает сновидений. Но если б они были, они напоминали бы мысли тех, кто еще не улегся спать.

— Это тяжело, Санза.

— Да, но это только на время...

— ...обрести друг друга и наш собственный мир — и лишь ненадолго выныривать туда, как ныряльщик со дна моря... Ползти, когда хочется прыгать...

— Для нас это время пройдет быстро, Джарри, мы ничего не почувствуем.

— Но на самом деле целых три тысячи лет! Пройдет ледниковый период, пока мы будем спать. Наши прежние миры изменятся так, что мы их не узнаем, вернувшись погостить, — и никто о нас не вспомнит.

— Погостить где? В наших прежних клетках? Какое нам дело до других миров? Пускай нас забудут там, где мы родились! Мы — самостоятельный народ, и мы нашли свой дом. Что еще нам нужно?

— Ты права... Пройдет совсем немного лет, и мы сможем вместе бодрствовать и нести вахту.

— А когда в первый раз?

— Через два с половиной века — три месяца бодрствования.

— Что тогда здесь будет?

— Не знаю. Не так жарко...

— Тогда давай вернемся и ляжем спать. Завтрашний день будет лучше.

— Согласен.

— Ой! Смотри, зеленая птица! Она парит, как мечта...

Когда они впервые пробудились для вахты, они жили внутри миропреобразователя в местности, называемой Мертвой Землей. Мир уже стал прохладнее, края неба окрасились розовым. Металлические стены громадной установки почернели и покрылись инеем. Атмосфера была еще непригодной для дыхания, температура слишком высокой. Большую часть времени они проводили внутри своих специальных камер, покидая их, как правило, только для проведения особых замеров и контроля за состоянием жилых сооружений.

Мертвая Земля... Скалы и песок. Ни деревьев, ни вообще каких-либо признаков жизни.

До сих пор продолжался период ураганов, словно планета давала отпор вторжению мира машин. К ночи гигантские облака недвижимого имущества затихали, оседали на каменных утесах, и когда ветры уносились прочь, пустыня мерцала, как свежевыкрашенная, а когда приходило утро с его странными звуками, утесы возвышались над ней, как языки пламени. Солнце всходило и задерживалось на небосклоне, после чего ветер обычно поднимался вновь, день затягивался серо-бурой пеленой. Когда порывы утреннего ветра стихали, Джарри и Санза могли наблюдать через свое любимое восточное окно (единственное на третьем этаже) за Мертвой Землей, где один утес был похож на непокорного нормотипа, махавшего им рукой, могли валяться на зеленой кушетке, которую подняли с первого этажа, или заниматься любовью под звуки разгоняющегося ветра, или Санза напевала, а Джарри писал в журнале или перечитывал записи в нем — столетиями копившиеся каракули друзей и незнакомцев — и часто они мурлыкали, но никогда не улыбались, потому что не знали, как это делается.

Однажды утром, посмотрев в окно, они увидели двуногое создание из вымазанного йодом леса, бредущее через пустыню. Оно несколько раз падало, поднималось и шагало дальше, наконец упало и больше не двигалось.

— Что оно делает так далеко от дома? — спросила Санза.

— Умирает, — ответил Джарри. — Давай выйдем наружу.

Они опустились по-кошачьи на четыре лапы, спустились на первый этаж, надели защитные костюмы и вышли из своего сооружения.

Создание вновь поднялось и заковыляло дальше. Оно было покрыто рыжим мехом; темные глаза, широкий длинный нос, лоб сильно скошен назад. По четыре коротких пальца с когтями на руках и ногах.

Увидев, что они выходят из миропреобразователя, это существо остановилось и стало на них смотреть. Потом оно упало.

Подойдя поближе, они стали разглядывать лежащее существо. Оно продолжало смотреть на них, его темные глаза расширились, тело затряслось мелкой дрожью.

— Оно умрет, если мы его здесь оставим, — сказала Санза.

— ...И оно умрет, если мы заберем его внутрь, — ответил Джарри.

Существо попыталось протянуть к ним переднюю конечность, но сил на это не хватило. Его глаза сузились, потом закрылись.

Джарри подошел и легко тронул его носком ботинка. Никакой реакции.

— Оно мертво, — сказал он.

— Что мы будем делать?

— Оставим здесь. Песок его занесет.

Они вернулись в свое сооружение, и Джарри записал происшествие в журнал. Шел последний месяц их вахты, когда Санза спросила его:

— Здесь, кроме нас, все умрет? И зеленые птицы, и большие хищники? И те забавные маленькие деревья, и волосатые гусеницы?

— Надеюсь, что нет, — ответил Джарри. — Я перечитал все записи биологов. Думаю, что жизнь сможет адаптироваться. Стоит ей один раз возникнуть, и она сделает все возможное, чтобы продолжаться дальше. Обитателям этой планеты, наверное, повезло, что у нас только двадцать миропреобразователей. У них есть три тысячелетия, чтобы получше обрасти шерстью, научиться дышать нашим воздухом и пить нашу воду. С сотней установок мы бы их уничтожили, и пришлось бы ввозить криопланетных существ или выводить новых. А так те, что здесь живут, имеют возможность приспособиться.

— Замечательно, — сказала она, — но мне сейчас пришло в голову, что мы делаем здесь то же самое, что судьба когда-то сделала с нами. Нас подготовили для Элионола, а Новая его уничтожила. Эти существа здесь родились, а мы уничтожаем их мир. Мы превращаем все живое на этой планете в то, чем были сами в наших прошлых мирах — в нечто неприспособленное.

— С той, однако, разницей, что мы теряем свое время, — уточнил Джарри, — и даем им шанс выжить в новых условиях.

— И все же я чувствую: мы здесь видим, — она указала на окно, — то, во что превратится вся планета — в одну большую Мертвую Землю.

— Мертвая Земля была здесь и до нас. Мы не создавали новых пустынь.

— Все звери уходят на юг. Деревья погибают. Когда они заберутся на юг так далеко, как им по силам, а температура будет падать дальше, и воздух сжигать их легкие, им придет конец.

— Но они могут к тому времени адаптироваться. Кроны деревьев становятся гуще, их кора толще. Жизнь приспособится.

— Я не знаю...

— Может, тебе лучше уснуть до тех пор, пока все не кончится?

— Нет, я хочу всегда быть рядом с тобой.

— Тогда тебе придется смириться с тем, что любое изменение всегда чему-нибудь вредит. Если это поймешь, ты перестанешь себя винить.

И они стали слушать пение ветров.

Через три дня, во время затишья на закате, разделявшего ветры дня и ветры ночи, Санза позвала его к окну. Он взлетел на третий этаж, приблизился к ней. Ее груди казались розовыми в закатном свете, под ними лежали серебристые тени. Шерсть на плечах и бедрах светилась, словно ее окружал туманный ореол. Лицо ничего не выражало, ее глаза не смотрели на Джарри.

Он выглянул наружу. Падали первые крупные хлопья, голубые на розовом фоне заката. Они опускали пелену забвения на скалы, на непокорного нормотипа; они прилипали к кварцевому толстому стеклу; упав, они окрашивали пустыню в цвет ядовитой лазури; они порхали, большая часть их уже опустилась на землю, но была подхвачена первыми порывами ветра. Темные облака сошлись в небесной вышине, от них к земле протянулись нити и ленты голубого цвета. Хлопья, как бабочки, плясали за окном, то открывая, то скрывая очертания Мертвой Земли. Изжелта-розовое исчезло, уступив место голубизне, а та синела, темнела, — и когда снаружи донесся первый порывистый вздох вечера, и снежные вихри понеслись не вниз, а вбок, они были уже сине-фиолетовыми.

«Эта машина никогда не умолкает, — писал Джарри. — Иногда мне кажется, что я различаю голоса в ее безостановочном гуле, внезапном рычании, похрустывании могучих сочленений. На станции в Мертвой Земле я один. После нашего прибытия прошло пять столетий. Я решил, что Санзе будет лучше проспать эту вахту, чтобы не тревожить душу мрачными перспективами. (Они есть.) Она, конечно, рассердится. Сегодня после пробуждения я слышал голоса родителей в соседней комнате. Слов не разобрал. Только их голоса, которые я раньше слышал по старому интеркому. Они должны были уже умереть, несмотря на все успехи геронтологии. Часто ли они вспоминали обо мне после моего отъезда? Я даже не смог бы пожать руку отцу без моей перчатки, поцеловать мать на прощанье. Это странно, чувствовать себя полностью одиноким, и только машины гудят, перебирая молекулы атмосферы, замораживая мир в центре этой синей равнины. Меня злит тот факт, что я вырос в стальной камере. Каждый день я связываюсь с девятнадцатью другими станциями. Боюсь, я стал надоедлив. Надо бы не беспокоить их завтра, а может, и послезавтра тоже.

Сегодня утром я на несколько секунд выскочил наружу без своего скафандра. Все еще невыносимо жарко. От первого же глотка воздуха мне стало дурно. Наш день еще далеко. И все же я почувствовал разницу по сравнению с тем, что было в прошлую попытку, два с половиной века назад. Что здесь будет, когда все завершится? И кем буду я, экономистом? Каковы будут мои функции на нашем новом Элионоле? Неважно, была бы Санза счастлива...

Миропреобразователь запинается и вздыхает. Земля везде покрыта синим, куда ни посмотришь. Утесы остались, но их очертания уже изменились. Небо сейчас розового цвета, вечером и утром оно бывает почти бордовым. Наверное, именно о таком говорят, что оно «цвета вина», но сам я вина никогда не видел, поэтому не могу сказать точно. Деревья не погибли. Они стали более крепкими. Кора стала толще, листья темнее и больше. Я слышал, что теперь они вырастают гораздо выше. В Мертвой Земле деревьев нет.

Гусеницы еще живы. Они кажутся более крупными, но как я заметил, это оттого, что они стали более мохнатыми, чем раньше. Похоже, что почти у всех животных шерсть стала гуще. Некоторые, наверное, стали впадать в спячку. Странная вещь: как сообщили с седьмой станции, им показалось, что мех у двуногих стал гуще. Вроде бы в их районе было немного таких существ, и те обычно держались на большом расстоянии. Они стали выглядеть более косматыми. Однако непосредственные наблюдения показали, что некоторые из них надевают или заворачиваются в шкуры мертвых животных! Возможно ли, что они могут быть более разумными, чем мы считали? Кажется маловероятным, ведь их тщательно обследовала биокоманда еще до того, как мы запустили машины. Действительно, очень странно.

Ветры по-прежнему сильны. Иногда они приносят столько пепла, что небо становится темным. Отсюда на юго-западе отмечается значительная вулканическая активность. Из-за этого пришлось перебазировать четвертую станцию. Я стал слышать пение Санзы — в звуках работающей установки. В следующий раз я дам ей проснуться. К тому времени все получше наладится. Нет, это неправда. Это эгоизм. Я хочу, чтобы она была рядом со мной. Я чувствую себя так, словно я единственное живое существо в этом мире. Голоса по радио как призраки. Часы громко тикают, а промежутки между тиканием заполняет гудение установки — по сути, та же тишина, потому что оно постоянно. Временами мне кажется, что его нет; я начинаю вслушиваться, напрягаю уши, и все же не знаю, гудит или нет. Тогда я проверяю индикаторы, и они подтверждают мне, что машина работает. Возможно, это какая-то неисправность в индикаторах. Но они выглядят так, словно с ними все в порядке. Нет. Дело во мне. А синева Мертвой Земли — тоже тишина особого рода. Утром даже скалы покрыты голубым инеем. Красиво это или отвратительно? Для меня неважно. Это часть великой тишины, вот и все. Возможно, я стану мистиком. Возможно, я разовью в себе оккультные способности и достигну просветления и освобождения, сидя здесь, в центре великой тишины. Возможно, у меня будут видения. Голоса я уже слышу. Водятся ли призраки в Мертвой Земле? Нет, здесь ничто и никогда не могло обратиться в призрака. За исключением, пожалуй, того маленького двуногого существа. Я пытаюсь понять, куда он шел по Мертвой Земле? Почему он стремился к центру разрушений, а не прочь от него, как соплеменники? Теперь уже не узнаю. Разве что будет видение. Думаю, уже пора взять себя в руки и выйти прогуляться. Полярные шапки стали толще. Начался ледниковый период. Скоро, скоро все пойдет на лад. Скоро тишине придет конец, я надеюсь. Все-таки я хотел бы знать, не есть ли тишина естественное состояние Вселенной, лишь оттеняемое нашим ничтожным шумом, темным пятнышком посреди голубого поля. Все однажды было тишиной, и станет тишиной, — уже сейчас, возможно. Слышу ли я настоящие звуки, или только звучащую тишину? Я хотел бы разбудить ее прямо сейчас, выйти с ней прогуляться. Начинается снегопад».

Джарри пробудился снова на исходе тысячелетия.

Санза улыбалась и держала его руку в своих, сжимала ее, а он объяснял, почему не разбудил ее тогда, словно извинялся.

— Конечно, я не сержусь, — сказала она, — ведь и я сама обошлась с тобой так же в прошлый цикл.

Джарри не сводил с нее глаз и, кажется, начинал понимать.

— Больше я так не поступлю, — пообещала Санза. — Я знаю, что и ты не сможешь. Такое одиночество почти непереносимо.

— Да, — ответил он.

— В прошлый раз отогрели нас обоих. Я очнулась первой и сказала, чтобы тебя опять отправили спать. Я была очень рассержена, узнав, что ты перед этим натворил. Но я быстро все простила, мне так хотелось, чтобы ты был рядом.

— Мы всегда будем вместе, — сказал Джарри.

— Конечно всегда.

На флаере они долетели из пещеры-спальни до миропреобразователя в Мертвой Земле, где сменили предыдущую пару и подняли на третий этаж новую кушетку.

Атмосфера Мертвой Земли оставалась душной, но ей уже можно было недолго дышать, хотя такие эксперименты неизменно заканчивались головной болью. Скала, некогда похожая на махающего рукой нормотипа, потеряла четкость очертаний. Ветры утратили буйный нрав.

На четвертый день они обнаружили звериные следы, которые могли принадлежать какому-то крупному хищнику. Это обрадовало Санзу, но последующие наблюдения оказались безрезультатными.

Однажды утром они решили забраться подальше в Мертвую Землю.

Не пройдя и ста шагов, они наткнулись на трех мертвых гигантских гусениц. Те были жесткими, словно их высушили, а не заморозили, вокруг них на снегу вились цепочки непонятных знаков. Следы вели и к ним, и от них, и имели незнакомые очертания.

— Что это значит? — спросила она.

— Не знаю, но думаю, это стоит сфотографировать, — сказал Джарри.

Так и сделали. После обеда Джарри связался с одиннадцатой станцией и узнал, что нечто подобное иногда замечали вахтенные на других установках, правда, не слишком часто.

— Не понимаю, — сказала Санза.

— И не хочу понимать, — ответил Джарри.

Ничего подобного за их вахту не повторилось. Джарри отметил событие в журнале, подготовил отчет. Потом они целиком отдались любви, наблюдениям и, время от времени, ночным пирушкам. Два столетия назад какой-то биохимик посвятил свою вахту экспериментам с веществами, которые бы действовали на кототипов так же, как легендарное виски на нормотипов. Он преуспел, предался четырехнедельному пьянству, забросил вахту и был отстранен от нее, а затем отправлен в криобункер до конца Ожидания. Однако найденная им формула, довольно несложная, передавалась из рук в руки, так что Джарри и Санза обнаружили в кладовке богатый бар и рукописную инструкцию, содержащую практические указания и рецепты разнообразных коктейлей. Автор текста выражал надежду, что каждая вахта сможет внести новый вклад в копилку рецептов, в результате чего к моменту его очередного дежурства инструкция сможет достичь объема, соразмерного его желаниям. Джарри и Санза поработали на совесть: их пунш «Снежный цветок» согревал тело, превращая мурлыканье в хихиканье, и так они познали смех. Тысячелетие они отметили целой чашей этого напитка, тогда Санза настояла на том, чтобы связаться с остальными станциями и сообщить им формулу — прямо сейчас, в ночную смену — чтобы все разделили с ними их радость. Вполне возможно, так все и поступили, ведь рецепт был очень простой. И хотя потом эта чаша отошла в область воспоминаний, смех они сохранили навсегда. Вот так, легкими простыми штрихами, делает свой первый набросок традиция.

Продолжить чтение...