Клятва на горе Рютли
Белый шум
С именем своего короля на устах баварский диктатор вышел в зал. Публика лихорадочно волновалась. Диктатор вышел на трибуну с каменным лицом. Людендорф был бледен как смерть; по выражению одного из очевидцев, на нём лежала печать смерти. Только Хитлер был весел — по выражению того же свидетеля, весел, как дитя. Он ещё раз обратился к публике, повторил уже сообщённое раньше распределение функций и прибавил:
«Теперь я исполню то, в чём поклялся пять лет назад, лёжа полуослепший в военном госпитале: я не успокоюсь до тех пор, пока не будут повержены в прах ноябрьские преступники, пока на развалинах нынешней несчастной Германии не восстанет великая и мощная Германия, свободная и счастливая. Аминь!»
Это весёлое дитя не знало в тот момент никаких сомнений. Голос инстинкта его не предостерегал. Счастливая Германия и баста, аминь! Он не заметил двусмысленного оттенка в словах Кара: «В минуту величайшей опасности для родины и отечества я принимаю на себя руководство судьбами Баварии в качестве наместника монархии, разбитой дерзновенной рукой пять лет назад. Я делаю это с тяжёлым сердцем, надеюсь, к благу нашей баварской родины и нашего великого германского отечества...»
С тяжёлым сердцем диктатор пошёл на участие в этом деле. Но Хитлеру волнение Кара было в этот момент столь же безразлично, как и гнев Людендорфа. Последний мрачно произнёс: «Преисполненный величием момента и застигнутый врасплох, я в силу собственного права отдаю себя в распоряжение германского национального правительства». Когда впоследствии прокурор спросил его, что означают слова «в силу собственного права», Людендорф ответил: «Собрание могло подумать, что я повинуюсь Хитлеру; я хотел этим сказать, что поступаю так не по приказу Хитлера, а самостоятельно».