Как потратить миллион которого нет и другие истории еврейского мальчика. Гарик Корогодский

••••

Получить доступ

Киев

Родители

Рассказывая о них, я вижу всё это прекрасное поколение. Что ни слово — перл. Реакцию предсказать невозможно. Маниакальное стремление накормить всех. Когда еврейская мама хочет передать ребёнку на другой конец света домашнюю котлетку, её не остановит ни одна армия. Дети войны, они с рождения ведут планомерную подготовку к Чёрному Дню. Экономия, возведённая в ранг фетиша.

«Чего мы должны им дарить?»

Волнение по любому поводу до предынфарктного состояния. Абсолютное знание по любому вопросу.

«Главное — не выделяться!»

«Оно тебе надо?»

С деньгами, отложенными на похороны себе и свадьбу мне. Всегда ожидающие худшего и гостей. Сгорающие от любви к детям. Готовые отдать за нас жизнь и убить нас за то, что едим руками холодную курицу из бульона. Сейчас такой продукт не выпускают. Наши родители.

Глава 1. Cоломенские яйца

Я родился на Соломенке, улица Максима Кривоноса, и стал пятым жильцом в комнате 18 квадратных метров, в нагрузку к имевшимся уже там родителям, бабушке и сестре Люсе. Кроме нас, в этой ничем не примечательной коммуналке жили ещё четыре семьи. Воспоминания об этом важнейшем отрезке жизни («как вы жизню распочнёте, так она и потечёт» — бабушка!), размытые и тёплые.

Жили как одна семья, ругались лениво, как только пробегала искра — тут же бежали за бутылкой. Посидеть с соседскими детьми, сходить за всех на почту или в магазин — само собой разумеющееся.

Меня частенько спрашивают о первых шагах в бизнесе. Заезженного ответа про спекуляцию жвачкой в школе вы не услышите.

… Самое яркое воспоминание Соломенского периода — яйца.

Началось это, когда мне было три года. Наша коммуналка всё-таки отличалась от сотен других точно таких же. И отличием этим было трюмо. Располагалось оно в прихожей перед кухней и представляло собой трёхметровой высоты зеркало в потолок с приставленной внизу выструганной из досок и покрытой лаком тумбочкой, где хранились щётки для одежды и обуви. Это был шик! Дамы из соседских квартир перед выгулом себя в свет не ленились подняться на пятый этаж пешком — посмотреться. Но уже тогда я понял, что Всевышний послал нам это чудо не для такого банального занятия, как рассматривание собственного отражения.

Как только маленького Гарика оставляли без присмотра хоть на минуту, он бежал на кухню и лез в холодильник. Предметом поиска были яйца. Тогда человечество ещё не изобрело венец технического прогресса в виде лотка со специальными углублениями для их хранения. Да и сама мысль о том, что в дверце холодильника можно держать продукты, была кощунственной.

Первая сложность — открыть. Это вам не какой-то там магнит — это замок, до которого нужно дотянуться и с ним справиться. Но табуретка у меня в руках — и я внутри! Яйца хранились вверху, в самом углу, — да разве ж это преграда для статного трёхлетнего парня на табуретке? Итак, первые два в руках. Теперь нужно аккуратно слезть и — в прихожую. Следующее действие — положив яйца на тумбочку трюмо, перетащить удлинитель роста — табуретку — к выключателю и зажечь свет.

Сейчас Гарик разобьёт ваши яйца!

Уф-ф! Подготовительный период завершён. Затем осторожно берём первое яйцо в правую руку и со всей богатырской силой бросаем его как можно выше прямиком в зеркало. Бамц!! Потекло! Желток медленнее, белок быстрее, не смешиваясь. Такая себе свадьба рек в Амазонке[1], о чём я тогда, понятное дело, и не подозревал. Держи, неродившаяся курочка, вторую жизнь! Теки на волю! Это я, я не дал тебя съесть этим двуногим, которые узурпировали право решать судьбу твою! У тебя есть двадцать секунд насладиться свободой. Но знай, курица, в жизни не всё так гладко! Она полна несправедливостей и опасностей. Недостаточно родиться — нужно каждый миг отстаивать своё право на существование. И полетело второе яйцо! Новая жизнь вступила в борьбу со старой, и вот уже второй белок напал на первый желток и наоборот. Типичная яйцемодель общественного устройства. Именно этими мыслями была полна моя голова, когда созерцательный процесс грубо прерывался шлепком по попе от поймавшего меня взрослого.

Со мной пробовали говорить. Мама била на жалость, говорила, что у курочки на яичко были планы, из него мог бы вырасти цыплёнок. Папа же поведал трагедию всей своей жизни, которую забыть я не смогу никогда. Однажды, когда папа был маленьким и только что окончил техникум, его назначили киномехаником и отправили в волшебный город Алапаевск на Урале крутить деткам кино. Поселился он на квартире у тёти. Недавно закончилась война, в которую я так не люблю играть. Послушайте, что папа рассказал дальше:

— Я очень хотел кушать, а у тёти было восемь («папочка, подожди, не так быстро, мне нужно позагибать пальчики, чтобы узнать, сколько их было у тёти») яичек. И она приготовила королевскую яичницу, которая пахла на всю округу. Даже дух царя, которого расстреляли в этом городе…

— Папочка, а зачем царь разрешил себя расстрелять?

— Гарюня, слушай внимательно, мы сейчас говорим о более важных вещах! — … завидовал мне. Яичница стояла на кухне, а запах её долетал до самого Кремля. Я сидел в комнате и нюхал, оттягивая счастливый момент. Но вдруг из кухни раздался истошный вопль хозяйки, почти поглотивший божественный запах яичницы. Папа бросился её спасать, но было поздно. Она погибла. Нет, мальчик мой, не тётя. Погибла яичница. На неё нагадил старый кот, который пережил войну и тоже очень хотел кушать. Но хозяйка все яйца приготовила мне. Видимо, кот решил, что это несправедливо. Ведь еду нужно делить поровну, правда, сын? С тех пор я ненавижу котов и, когда они попадаются мне на глаза, я вспоминаю эту страшную историю.

— Папочка, ты ненавидишь котов?

— Да. Просто очень хотелось кушать.

Гроза котов. Куртка дедушкина, кепка – собственность модели. Алапаевск, 1952 г.

— А можно я теперь тоже буду ненавидеть котов?

— Конечно, Гарюня, мы же должны всё делать вместе! Мы же семья! Ты же больше не будешь портить яйца, как тот кот?

— Конечно, папочка!

Когда на следующий день мама сказала папе, что « Димка, он опять!» — папа вызвал меня на первую мужскую беседу в жизни. Их потом будет ещё две. Обе серьёзные. И поучительные. Очень-очень серьёзные.

— Садись. Ты помнишь, я тебе рассказывал про Мужское Слово?

— Да, папочка. Это когда мальчик пообещал папе, что будет слушаться, и не пошёл гулять со всеми ребятами, потому что дал Слово.

— Молодец! А ты помнишь, как дал вчера Слово, что больше не будешь портить яйца, будто тот гадкий кот из Алапаевска?

— Конечно.

— Так чего же ты сегодня опять бил яйца?

— Папочка, но я же не какал тебе в яичницу?!

Тут внимательный читатель спросит — ну а при чём же здесь бизнес? А вот причём — я никогда не использовал наши яйца. Только соседские! Как из пяти одинаковых белых эмалированных мисок я всегда безошибочно выбирал чужую — понятия не имею, но теория вероятности здесь не работает. Лучшие умы нашей коммуналки пытались запутать маленького мальчика, это стало своеобразным видом спорта. Без толку! Для чистоты эксперимента яйца должны быть чужими — и точка. В конце концов, родители смирились и десяток-другой яиц в месяц стал на некоторое время нашей дополнительной статьёй расходов. Переживём, учитывая то, что подобное развлечение было для ребёночка игровой приставкой и велосипедом одновременно.

Так, не щадя чужих яиц, через зеркало и боль, я начал постигать мир.

Ещё долгих 40 лет папино проклятие, заслуженно наложенное на котов всего мира, будет действовать. А потом у нас появится кот Гриша, чистокровный русский голубой. Согласно родословной, его имя должно было начинаться на «Б» — такова уж судьба была уготована сыну чемпионов мира Брунгильды и Бенедикта Второго. Но я был непреклонен — папа полюбит только Григория Давидовича, у нас тоже порода, и генеалогическое древо поветвистей будет. Выход был найден — в паспорте кота появилась запись: «Бойрух-Герш». В переводе на русский это означало, что ваш Боря есть наш Гриша. Таки я оказался прав — папа в минуты душевной близости даже разрешал ему потереться о свою ногу.

Глава 2. Черторой

Есть в моём детстве одно приятное воспоминание со зловещим названием — Черторой (сегодня это обычный спальный район Киева, который зовётся Радужный).

Каждый июль на протяжении многих лет мы с друзьями и родственниками ездили туда в отпуск. Добираться недолго — двадцать минут на рейсовом катере с Речного вокзала, дальше десять минут пешком — и вот мы в киевских джунглях на берегу Днепра. Жили в восьмиместных палатках, по две семьи, на сколоченных там же кроватях. Мы делили одну палатку с семьёй маминого брата дяди Фимы. В сумме нас набегало как раз восемь: четверо родителей, бабушка и трое детей — взрослая Люся десяти лет, четырёхлетний я и шестилетний брат Миша, дяди-Фимин сын. Всего палаток получалось около десяти, так что детей как раз набиралось на две футбольные команды.

Из развлечений были все мыслимые и немыслимые игры с резиновым мячом, включая баскетбол на лесной поляне в одно кольцо из проволоки, прибитое к сосне; ещё крутили только появившийся обруч с красивым названием «хулахуп», а также играли в резинки и классики. Мы тогда ничего не знали о Маугли и Тарзане, но уже придумали игру в лесных людей, а основными занятиями были собирание ягод-грибов и рыбалка. Из грибов там водились лисички, маслята и сыроежки, из ягод — земляника, лесная малина и ежевика. Раз в несколько дней все дети совершали набег на раскинувшийся в нескольких километрах заброшенный фруктовый сад — за яблоками.

Отдельно стоит упомянуть о рыбалке. Ловили чехонь на закидушки с пятью крючками на каждой. Уловы были большими, рыбы все, как на подбор, от трёхсот граммов до полкило. Из чехони получалась отличная таранка, ещё из неё варили уху, жарили и тушили. На закуску подавали икру из таранки. Ну и какой же обед без десерта? Любимым лакомством был обожжённый на спичке плавательный пузырь чехони!

К моим пяти годам я и Миша могли всё — накопать красных червей, собрать в сколоченном папами туалете опарышей, выплавить на газовой плитке из свинца грузило, снять пойманную рыбу. Нам даже разрешали привязывать острые крючки! Единственное, что пацанам было недоступно, — это подальше бросить закидушку. Но всё изменилось с появлением авиационной резинки — она позволяла сколько хочешь проверять снасть без помощи взрослых. В общем, если бы не поездки родителей раз в неделю в город за хлебом и пивом, хозяйство можно было бы считать натуральным.

Вечерами собирались в кают-компании — под брезентовым тентом с большим столом и лавками вместо стульев. Завтракали и обедали каждый у себя, но на ужин — общий сбор. Лес, темно, вокруг горят костры, на которых булькает еда и которые в то же время служат нам защитой от комаров и диких животных — звери в этом лесу, конечно же, не водились, но это не мешало нам их бояться. После еды горланили песни. Ещё б гитару… Но с инструментами не сложилось, впервые живую игру на гитаре я увидел в пятнадцать лет. Как так получилось, что во дворе никто не играл? Был ли в Киеве ещё хоть один столь не музыкальный двор? Сейчас мне кажется, что на Черторой и Отрадный был строгий отбор — людей брали только с абсолютным отсутствием слуха. Из всех, кто ездил с нами, один Миша впоследствии сделал музыкальную карьеру — он в четвёртом классе играл по блату на школьном утреннике на аккордеоне. Но подающий надежды солист бросил музыку ради рыбалки, где пошёл ещё дальше: ловил карпа на чемпионате мира по карповой ловле в Венгрии за сборную Израиля и даже занял третье место. Произошло это, правда, спустя почти полвека.

Компотик из таранки не хотите?

Песни пели особые. Когда весь Союз с умилением подвывал Эдите Пьехе «Стань таким, как я хочу», папа фыркал и говорил, что если у неё на него, папу, какие-то планы, то сама пусть работает над собой. А мы пока споём народную еврейскую «Друзья, купите папиросы, поглядите — ноги мои босы…». А вместо «Под крылом самолёта о чём-то поёт..» Эдика Хиля все горланили частушки «Евреи, евреи, кругом одни евреи» Аркаши Северного. И все дети помнили слова! Зато в шесть своих лет я уже знал, кто такие Пастернак, МХАТ, перигей-апогей, Хемингуэй… Конечно, там были и неприличные, по маминому мнению, слова. Но это, как объяснил папа, цена образования. Да и не пристало в семье прораба (ой, я не рассказал: папа у меня большой начальник, работает прорабом на стройке у электриков, у него в подчинении четверо рабочих и автомобиль-вышка, такой подъёмник со «стаканом», с которого можно у фонарей менять лампочки, меня в нём катали!) делить слова на приличные и неприличные. А раз так, то нечего ворчать, когда отец с сыном горланят модную частушку:

Валентина Терешкова

Захотела молока.

И полезла под корову —

Очутилась под Быка![2]

— Папочка, это так смешно! А что она там делала?

— А ну-ка спать! Десять вечера — отбой по лагерю!

В палатках было проведено электричество (у меня же папа — электрик, сумел подключиться к столбу освещения!) — и сорокасвечёвая[3] лампочка под потолком была в течение месяца нашей единственной связью с цивилизацией. Хотя нет, вру — в один прекрасный год с нами поселилась Фимина «Спидола» — рижский радиоприёмник, который перевернул нашу жизнь. Дорогущая штука, я вам скажу! Семьдесят пять рублей! Сумасшедшие деньги! У нас в семье имелся только трёхпрограммный радиоприёмник «Юность» за семь рублей, позволявший слушать программу «Маяк», по которой раз в неделю шла часовая спортивная передача. А тут такое чудо! К нам пришли музыка, новости и сигналы точного времени. Но всё это меркло перед тем, что мы теперь могли слушать футбол! Вадим Синявский, Николай Озеров, Наум Дымарский — я рос под их крики, голоса этих гениальных комментаторов я и сейчас бы узнал из тысячи. Так как наши отцы футбол без пива не понимали, а пиво было разливное (существовало и бутылочное «Жигулёвское», но это был огромный дефицит), то ездили за ним в тот день, когда передавали футбол. Холодильником нам служил сухой лёд, который выменивали у знакомых мороженщиц на таранку. А если у людей есть пиво, лёд, таранка, футбол и дети — чего им ещё не хватает в жизни? Правильно, мороженого для детей!

Мороженое под футбол — таким хитрющим приёмом папы навсегда связали у нас в подсознании эту великую игру с удовольствием.

Как только начали застраивать Черторой, из Днепра исчезла чехонь. И шо вы думаете — я её понимаю!