КУДА КАТИМСЯ?

В интеллектуальном сегменте Интернета (прикиньте, есть такой) обсуждается лонгрид Анатолия Несмияна «Базовые противоречия». По многочисленным просьбам трудящихся вношу свой вклад в дискуссию. Тем более, так совпало, что днем ранее я сам высказал в интервью каналу «Школа эмигранта» созвучное мнение о судьбе мировой капиталистической системы.

С тезисами Анатолия Евгеньевича у меня нет особых расхождений. Терминологические – есть, но тоже не принципиальные. Я, например, предпочитаю использовать понятие «движущее противоречие» и считаю, что не везде и не всегда есть ОДНО базовое противоречие, приводящее к слому текущего цикла существования социальной системы или всего мирового уклада. Но тут как посмотреть: при определенном абстрагировании от реальности наверняка можно ткнуть пальцем в зарытое глубоко-приглубоко то самое базовое противоречие, которое и порождает весь комплекс движущих противоречий, вхождение которых в резонанс приводит к катастрофе.

 Полностью разделяю главный посыл о том, что базовое противоречие «всегда имеет внешнее происхождение и связано со взаимодействием с другими системами и окружающей средой. Оно ни при каких обстоятельствах не может быть разрешено в рамках существующей системы, для него нет возможности создать в рамках данной системы механизм по его разрешению».

 В книге «Конец эпохи Путина. Записки политолога» (пафосное название на совести издательства) я утверждаю ровно то же самое: двигатель прогресса – конкуренция между социальными системами за ресурсы (в самом широком смысле этого слова). В столкновении побеждает та система, которой удалось сконцентрировать и грамотно распорядиться ресурсами – интеллектуальным, военным, географическим, идеологическим, демографическим, сырьевым, промышленным и т.д. Один из важнейших видов ресурсов развития – системная сложность, накапливаемая, прежде всего, в управляющем контуре.

 Высшая форма конкуренции социальных систем – война. Однако стоит понимать, что конкуренция социальных систем в большинстве случаев носит НЕПРЯМОЙ ХАРАКТЕР. То есть нет никакого супостата, который приходит и отбирает ваши нивы и нефтепромыслы. Тем более, не все ресурсы можно отобрать силой, например, интеллектуальный (научный). Однако есть общества, которые создают у себя условия для реализации интеллектуального потенциала и туда совершенно добровольно и даже с великой радостью утекают мозги из обществ, что оказались не способны обеспечить достаточные для этого условия. Таким образом они проигрывают конкуренцию за ресурсы более высокоразвитой системе.

 Или, например, торговля – еще одна форма конкуренции. То общество, которое контролирует рынки сбыта, создает условие для развития своей промышленности, а промышленность, как известно, является главным стимулом научного развития. В конечном счете оно концентрирует колоссальный объем ресурсов для развития. Те общества, которые не успели на этот праздник жизни, вынуждены встраиваться в уже сформированную систему отношений в качестве поставщиков сырья, субподрядчиков (низкомаржинальное «грязное» производство) и быть тем самым рынком сбыта, который обеспечивает конкурентное преимущество более продвинутой социальной системе.

 Описанная ситуация порождает целый клубок движущих противоречий. Если попытаться сформулировать базовое противоречие, то его можно выразить словами НЕЭКВИВАЛЕНТНЫЙ ОБМЕН.  Именно инструмент неравноценного обмена позволяет метрополии, развивая колонии (развивая, а не только грабя, как это некоторые пытаются примитивно преподнести), концентрировать в центре прибыль, а в колониях наращивать норму эксплуатации и ограничивать накопление системной сложности. Что и привело в итоге к кризису и распаду колониальной системы. Но точно такое же противоречие, выражающееся в неэквивалентном обмене, существовало и существует поныне внутри самой капиталистической системы между центром и периферией.

 Описанное является именно СИСТЕМНЫМ противоречием, поскольку не лечится никакими структурными реформами. Только трансформация самой системы может изменить общий расклад. Конкретный пример: ранее поставщики сырья находились в полной зависимости от потребителей, диктовавших «справедливую» цену, поэтому нефть стоила копейки. Создание ОПЕК и нефтяное эмбарго 1973 г. стали попыткой поставить потребителя в зависимость от поставщика. К полному отзеркаливанию ситуации это не привело, но создало новый баланс между поставщиками и потребителями энергоресурсов. Так уж случилось, что запасы нефти сконцентрированы преимущественно в одних частях планеты, а потребители – в других.

 Возникло новое движущее противоречие, которое на самом деле в базисе было прежним – неэквивалентный обмен. Только если раньше Центр производил (если более точно – контролировал производственные цепочки) и концентрировал у себя львиную долю добавочной стоимости, то теперь выросшие энергетические издержки сделали производство менее рентабельным, а выросшие цены на энергоносители позволили нефтедобытчикам (нижним участникам глобальной производственной цепочки) концентрировать в своих руках сверхприбыли. Правда, к слому системы это не привело, поскольку новый баланс был найден в результате структурных трансформаций глобальной системы, то есть путем перераспределения ресурсных потоков внутри нее. 

Во-первых, Запад включился в гонку энергоээфективности. То есть дорогая нефть стала главным стимулом создания инновационной экономики, конечной целью которой является достижение энергонезависимости. Во-вторых, сырьевые бароны полученные сверхдоходы стали тратить на сверхпотребление и гонку вооружений, а в цену производства лимузина, суперяхты и истребителя закладывались выросшие энергоиздержки. Таким образом производитель компенсировал свои потери. Поставщики нефти продолжали существовать в рамках финансовой системы, основанной на ссудном проценте, которую они не контролировали. Заработанные ими миллиарды продолжали оставаться виртуальными, находясь в распоряжении западных банкиров, которые и финансировали за счет этого капитала производство лимузинов, яхт и истребителей.

Наконец, самое главное: внезапно разбогатевшие нефтяные эмиры, шахи и султаны продолжили существовать в парадигме рентной экономики, не ставя перед собой цели преодолеть свой статус капиталистической периферии. Какие-то трепыхания с целью слезть с нефтяной иглы с конца 80-х годов стали предприниматься (тут и диверсификация в ОАЭ, и саудовский проект VISION 2030), но к успеху пока не привели.

Таким образом возникает вопрос: было ли описанное мною противоречие системным или структурным? По факту оно оказалось структурным, так как было разрешено внутри системы и привело к новому внутрисистемному балансу. Образно выражаясь, белые господа снисходительно похлопали шейхов по плечу и сказали: «ОК, ребята, считайте, что вы теперь шишки первой величины и мы будем вместе с вами разруливать все мировые вопросы». По факту, конечно, это не так, и вчерашние дикари, хоть и повысили свой статус в мировой табели о рангах, в высшую лигу не прорвались. И тут мы подходим к очень важному, но умозрительному фактору – целям субъекта.

То есть конкретные поставщики нефти, создавая картель и диктуя потребителям политические условия доступа к углеводородному сырью, ставили перед собой цель перераспределения доходов в свою пользу в раках существующей системы неравноценного обмена. Попросту говоря, они попытались поменяться местами со своими бывшими хозяевами. Но…

Но если бы арабы (чисто гипотетически, конечно) попытались сломать систему и предложили принципиально новую модель РАВНОЦЕННОГО ОБМЕНА (а такая модель существовала в виде СЭВ); если бы они объединили усилия с СССР, то есть с соцлагерем в целом; если бы новая модель отношений была поддержана всем Третьим миром, то в 70-е годы произошел бы крах финансовой системы, основанной на ссудном проценте, которая и является главным инструментом реализации принципа неэквивалентного обмена. То есть мировая индустриальная система (и соцлагерь в том числе) претерпела бы системную трансформацию и получила бы новый импульс к развитию.

Строго говоря, возглавить эту «мировую революцию» никакой ОПЕК не в состоянии, роль движителя мог сыграть только Советский Союз. Но он к тому времени уже выдохся и просто решил немного подзаработать на росте нефтяных котировок, дабы решить внутренние проблемы. Советская элита одряхлела и впала в маразм, будучи не в состоянии мыслить дерзко и рисково играть на мировых противоречиях. А элиты арабских стран находились на слишком низом уровне развития, чтобы ставить перед собой глобальные цели. В итоге каждый играл сам за себя и возникший кризис не стал триггером трансформации системы.

 Но, если бы в описанной мною гипотетической ситуации движущие противоречия привели к системной трансформации, то сейчас мы рассуждали о системном (базовом) характере противоречий неэквивалентного обмена и судьбоносности инициированного им кризиса. Вот почему я предпочитаю говорить именно о движущем противоречии. Противоречие есть, оно куда-то движет. Найдется субъект, который решится сыграть на этом противоречии и трансформировать систему – значит историки нарекут его ключевым, базовым, системным, судьбоносным, изменившим парадигму и как угодно пышно и пафосно. А если противоречие не стрельнет, значит статус ему назначат пониже, а вызванный им кризис войдет в историю как структурный, лишь сдвинувший балансы внутри системы. Но движущим оно останется и в том, и в другом случае. Разница будет в том, окажется его потенциал реализованным, или нет.

 Если с теоретической частью статьи Несмияна спорить не вижу смысла (любая модель абстрактна и ее назначение в том, чтобы помочь осознать реальность) то с практическим примером базового противоречия России, являющегося движителем российской истории и воспроизводящим политическую матрицу общества, автор попал пальцем в небо (Продолжение следует).