История веселой хиппарки

День у Сенки явно не задался. Училка поймала ее за сосредоточенной порчей стены и покуриванием яблочной сигаретки — что называется, два по цене одного без предварительной скидки.

Сенка сориентировалась моментально и бодро прикинулась кактусом. Однако училка была явно в плохом настроении, и фокус не прокатил. Пришлось тушить сигарету в раковине, слушать нотации, а потом чесать на уроки, как и положено хорошей девочке, если она, конечно, не хочет после школы оказаться в канаве. Вслед Сенке неслось что-то смазанное и малоразборчивое, отдаленно похожее на «и куда только твои родители смотрят?!»

— А правда, куда они смотрят? — невинно поинтересовался Патлатый и дёрнул Сенку за беспокойную прядь волос возле самого уха.

Сенка повернулась и щёлкнула его по носу, насмешливо морщась.

— В звёздное небо, куда же ещё?

Происходило это уже после уроков.

Патлатый тоже остался на отработку — был застигнут с поличным на попытке вырезать снежинку из куска занавески. С какой-такой радости ему понадобилась снежинка в середине весны — а черт его разберёт. За столь вопиющее надругательство над ни в чем не повинным куском ткани Патлатый теперь горбатился на благо цивилизации: отжимал грязную тряпку в ведре и глубокомысленно елозил ею по плитке. Стена от такого насилия покрывалась разводами, но чище не становилась.

Сенка сидела рядом на подоконнике, болтала ногами и по мере сил вдохновляла собрата по наказанию на праведные деяния. Ее собственная тряпка уныло покоилась на дне большого ведра.

— Не хочешь помочь? — невинно поинтересовался Патлатый.

Сенка хмыкнула, и понаблюдав ещё какое-то время за его страданиями, вздохнула и слезла с испуганно скрипнувшего подоконника. Ее тряпка с тяжёлым хлюпаньем выбралась из ведра и вяло включилась в работу.

Вдвоем они — Патлатый, Сенка и их несчастные тряпки, почему-то в расчет не взятые — худо-бедно оттерли многострадальную стену. Стоит ли говорить, что при этом они большей частью мешались и разводили тотальную сырость?

Так или иначе, а каторжные работы подошли к логической точке. Грязные разводы приобрели некий совершенно кошмарный оттенок. Они въедались в плитку с аппетитным хрустом и подсыхали, казалось, всерьез планируя остаться там навсегда.

Сенка придирчиво осмотрела результат их совместных усилий, впечатлилась убогостью вида и бросила тряпку в ведро. Патлатый стоял рядом и недовольно сопел. Он с каким-то почти исследовательским интересом поскреб плитку ногтем. Разводы не дрогнули и сходить с облюбованных территорий не пожелали.

— По-моему, стало хуже, — неутешительно резюмировал он.

Сенка фыркнула, и ухватив свою сумку, быстро закинула ее на плечо.

— По-моему, тоже, — насмешливо сказала она. — Но это уже не наша проблема. Что стоишь, куксишься, чудик? Валим! Пока перемывать не заставили…

Патлатый понимающе хмыкнул, оценив логичность ее рассуждений. Вдвоем они вылезли на улицу через окно, благо от первого этажа до земли было недалеко.

По миру шла ранняя весна — был конец марта. Дул ветер — природное явление совершенно особой склочности. Ветер был холодным, отчаянным и каким-то невыспавшимся — пребывал в состоянии пары шагов от раздражения к аффекту. В остальном же жизнь была хороша, а мир чуден. Светило золотистое солнце, временами лезущее по небосводу вперёд и распихивающее самым возмутительным образом серовато-лиловые, комкующиеся облака. Ветви голых деревьев смущённо белели и рыжели, подставляясь дневному сиянию. А в прорези между ними заинтересованно пялило небо, похожее на лоскутное одеяло и в некоторых местах очаровательно-голубое, ясное до многообещающей синевы.

Сенка шла чуть впереди, нога за ногу. Тканевая, широкая курточка из какой-то волнистой, темно-бордовой ткани трепетала в порывах ветра. Патлатый тащился следом и поневоле любовался своей рыженькой, кудрявой подружкой, всегда насмешливой и веселой, будто бы она была костерком, рассыпающим во все стороны золотистые искры.

Не сказать, чтобы Патлатый особенно симпатизировал рыжим. Скорее, напротив. Он и сам был таким, а потому, свято полагал, что от подобных себе стоит ожидать любого безумия — цвет волос и черти под ними располагали. Но Сенка, строго говоря, была не совсем рыжей — темно-карамельная грива лишь иногда, при удачном попадании света окрашивалась насыщенной медью.

А ещё она ему искренне нравилась. Патлатый и Сенка были знакомы давно, практически с самого детства.

Так случилось, что однажды он встретил ее — маленькую яркую девочку, у которой в глазах были звёзды, а улыбка не сходила с лица. Тогда он и сам был маленьким, глупым. Ещё его звали как-то иначе, скучно, по имени, которое бабушка стремилась уменьшить или сократить, перекатывая на языке, точно сахарный кубик. Он носил футболки и шорты из светлой ткани, носочки с сандалиями и спичечные коробки с жуками в карманах. Он был рыжим, как морковь, абрикосы и кухонные тараканы. Сенка была рыжей, как блестящая пыль на дорогах, старые сосны и закатное небо, сливающееся в студенистой дымке с языками высоких костров. Она бегала по пустырю и собирала всякие бесполезности в подол длинной цветастой юбки.

Они встретились, улыбнулись и сразу же подружились. Сенка научила нового друга плести венки, собирать сокровища старых свалок и читать погоду по звездам. Он же играл с ней в шумные детские игры и радовался, что она умеет быстро бегать, никогда не обижается и не плачет, а только смеётся и щиплет его за щеки и руки. Сенка в своих длинных юбках, разлетающихся сарафанах, необъятно-широких штанах, старых футболках на десять размеров больше, Сенка с босыми ногами, наморщенным носом, лентами на руках и ветром в кудрях, Сенка, смеющаяся и поющая, просто Сенка — новый друг отныне, присно и во веки веков — казалась ему гостем из царства Мечты. Она жила в мире, где не нужно было ложиться и вставать по будильнику, слушаться старших во всем, молчать во время еды и соответствовать правилам. В ее реальности были хиппи, странники и безумцы — причудливые взрослые с детскими душами и сверкающими глазами. Она плела ему фенечки и делала бутерброды с арахисовой пастой и джемом. Именно Сенка придумала ему кличку — Патлатый.

Теперь им обоим было лет по шестнадцать. Сенка стала хорошенькой девушкой, все так же живущей в мире мечтательных сумасшедших, среди хиппи, рокеров и всех-всех-всех несогласных. Патлатый все так же жил с бабушкой, но стал слишком похож на свою подружку-чудачку, чтобы это не бросалось в глаза.

Патлатый шел и невольно думал о тепле того лета, с которым связались у него глаза и волосы Сенки. Размышления его прервались неожиданно. Из-за поворота вылетела компания из нескольких человек, и размахивая руками, с воплями кинулась к ним.

Среди них были и знакомые лица. Например, Крис и Вариша, обе их одноклассницы и обе с причудами. Крис в простонародье звали Альтушкой, Вариша была хиппаркой, больше похожей на задумчивую русалку. С ними были ещё трое, которых Патлатый знал самую малость — встречались как-то за гаражами, но не больше того. Их имён он не помнил.

— Свободу попугаям! — заорала Крис и зачем-то повисла у Сенки на шее.

Вариша стояла рядом, вся как в тумане, в блеске темно-русых волос и задумчиво улыбалась, теребя рукав тонкими пальцами. Все прочие сгрудились вокруг них и жизнерадостно гоготали. Патлатый на ходу втиснулся в их пёструю стаю и тоже принялся ржать, сам не понимая зачем и о чем.

— Мы вот все думали, куда двинем, — радостно сообщила Альтушка. — За гаражами сидеть тупо, по домам — не канает. У меня братец вторую неделю кутит, у Вариши предки прилипли к дивану, у прочих все ещё хуже.

— У меня бабушка, — быстро отозвался Патлатый. — Она вяжет и слушает классический джаз. И вам всем будет не рада.

Компания синхронно вздохнула и приуныла. Одна Сенка смеялась, по-прежнему обнимая Альтушку, как будто типичные проблемы подросткового бытия ее не касались.

— Можем завалиться в мою берлогу, — заявила она наконец.

— А что, твои предки не начнут возникать? — удивился кто-то из пришлых.

Патлатый заржал и зашарил в карманах, ища сигареты.

— Акстись, неразумный! — выкрикнул он. — Чтобы ее предки, да возникали!..

— Тем более, что они погрузились в фургон и бодро отчалили навстречу рассвету, — вставила Сенка. — Как всегда, на маевку. И как у них это бывает, сильно заранее, чтобы ненадолго и весело, а потом вернуться назад, убедиться, что дом не превратился в руины, и укатить к звёздам и солнцу повторно.

На нее посмотрели завистливо и недоверчиво. Сенка рассмеялась и развела руками — дескать, понимайте, как хотите, но наблюдать такое чудо природы только из рук, без дурацких вопросов и просьб лично пощупать.

— Короче, погнали, — сказала она, и поглядев на собравшихся, лукаво прищурилась. — если не ссыте, конечно.

Компания удивлённо засмеялась и зашумела.

— Не понял, — честно признался кто-то.

Патлатый почувствовал себя просвещенным, а потому, немедленно возгордился.

— А тут и понимать нечего, — сказал он самым будничным тоном, и даже плечами пожал, для пущей эффектности. — Она просто из Свечки. Слыхали?

По лицам собравшихся ясно читалось, что про Свечку они были наслышаны. И более того, для них подобное заявление обернулось чем-то действительно неожиданным, словно гром, прогремевший среди ясного неба. Патлатого распирало от радостного возбуждения, и он пыжился изо всех сил. В пылу восторга он как-то забыл, что Крис и Вариша знали все то же самое.

Сенка повернулась к нему и вдруг засмеялась, игриво наморщив нос.

— Смотри не лопни! — сказала она и хлопнула его по плечу.

Патлатый в ответ по-дурацки ей улыбнулся.

— А… — неуверенно начал кто-то. — Туда разве можно?.. В смысле, нас там не сожрут, не?

Патлатый поймал насмешливый взгляд Сенки, и они дружно расхохотались.

— Я там был! — объявил он, лучась от гордости и осознания собственного превосходства. — И часто бываю. Много-много раз я там был! И ничего. Смотрите, живой! Никто меня не сожрал.

— У нас не едят людей, — поддакнула Сенка. — Это невкусно.

Компания озадаченно переглянулась. Патлатый мог понять их чувства, и это веселило его только сильнее. Давным-давно он и сам находился во власти суеверного страха и заблуждений по отношению к Свечке и ее обитателям. Правда, это быстро прошло и забылось, став чем-то малозначительным и далёким. Он познакомился с Сенкой, и это стало его ключом к пониманию Неизведанного.

Однако Свечку и правда было принято обходить стороной. Она высилась посреди пустыря, на окраине пригорода. Прочие жилые дома стояли от нее на почтительном расстоянии, будто бы предпочли разбежаться от неведомой и непонятной угрозы. Свечка представляла собой высотное здание из бетона и стали, старое настолько, что никто из жителей пригорода понятия не имел, когда оно появилось и почему все еще стояло на месте. Она была маяком, к которому, будто на зов, сбегались все сумасшедшие и бунтари, угрюмые романтики и безнадёжные мечтатели, герои утренних грез и вечные странники, не созданные для скучной и обыденной жизни в обществе нормальных людей. Кое-кто из старожилов Пригорода, правда, помнил то время, когда Свечка стояла пустой и медленно разрушалась, озлобленно и безнадежно взирая на всех подряд пустыми глазницами выбитых стекол. Это длилось годами, пока в один ненастный декабрьский день Свечка не ожила. Сперва в ней завелся один сумасшедший — а в этом деле все то же, что и с теоретическим прилипанием мух к банке варенья. Вот появился тощий и нелюдимый парнишка в черном плаще, кажется, ещё он был в довершение всех бед альбиносом и наркоманом. Он походил, побродил, переругался со всеми соседями и расположил к себе одного лишь несчастного доктора, жившего неподалеку с покалеченной в аварии дочерью. А после в Свечку ввалилась целая куча пёстрого и чудного народа, да так и осталась жить. Бабушка Патлатого любила говаривать, что там поселилась секта, а потому, стращала внука как только могла. Надеялась, что ему хватит ума не сунуться в Свечку.

Про секту Сенка ни разу не слышала. Если она и была там когда-то, то рассосалась задолго до ее рождения. Да и то сказать — бабушка поминала события десятка двух лет давности, а за такой срок мало ли что может случиться. Сенка привела нового друга в чудесное место, где родилась и жила всю свою жизнь, купаясь в ярком свете свободы и радости. Все этажи ее громадного дома были номинально поделены, но никогда не запирались, а потому, жители сновали туда-сюда, подолгу живя друг у друга. На нижнем этаже Свечки был бар, который держали родители Сенки, и где она подолгу зависала сама, начиная с тринадцати лет. За Свечкой, на расчищенном пятаке пустыря, гордо именованного «Площадью мира», сам собой образовался трейлерный городок. В нем жили просветлённые хиппи, сумасшедшие панки, махровые рокеры и законченные бродяги — короче, все те милые люди, кому жизни нет в душных стенах без тока свободы и звёздного неба над головой.

Патлатый влюбился без памяти в это место с первого взгляда и до последнего вздоха. Все в Свечке, начиная с уклада и заканчивая людьми, восхищало и увлекало его. Временами он порывался остаться там, и будь его воля, давно уже съехал бы в это обиталище свободы и уютного хаоса. Останавливала только бабушка, которую Патлатый слишком любил, чтобы бросить одну со скандалом и разочаровать так быстро и координально. Но тем не менее, он годами лелеял в себе суматошную мысль, что однажды, когда станет взрослым, переедет сначала в город, обязательно где-нибудь выучится, а после вернётся в Свечку, к Сенке, хиппи и некоторым другим людям, с которыми успел подружиться. И вот уж тогда позабудет о всех правилах разом и останется там навсегда.

Но это был он, которому ключ к пониманию пришел в руки сам и опалил поцелуем горячего августа на щеках и ресницах. А все прочие предпочитали, повторяя за своими родителями, обходить Свечку десятой дорогой. Наверное, просто потому, что не нашли в себе смелости переступить через запреты и познакомиться с истинным обликом этого места.

Но, как видно, этот день грозился стать поворотным. Сенка звала их к себе, по обыкновению выступая проводником между миром нормальных и сумасшедших. И они шли за ней, доверяя. Всё-таки, сложно помнить о расплывчатых предостережениях предков, когда Сенка — смех и обаяние во плоти — предлагает тебе интересную авантюру.

Патлатый задрал голову и посмотрел в небо. Оно по-прежнему молчало, щурясь ласковой голубизной из-под сизых туч и туманов. К вечеру должен был собраться рассеянный дождь, типично весенний и сонный, как то заведено в бытовом порядке вещей. В мире все было по-прежнему.

В пригород решено было ехать. Сказано — сделано. И вскоре их шумная компания набилась в старый автобус и расселась на полу в самом хвосте, покидав на пол куртки и сумки. Автобус тронулся с напряжённым усилием и покачнулся на первом же повороте. Патлатый сидел рядом с Сенкой и улыбался самой светлой и дурацкой улыбкой, на какую был только способен. Новая встреча с местом, где поселилась его душа, привычно смешила и волновала.

— Слушай, — вдруг протянула Сенка, приваливаясь к его плечу.

Патлатый моргнул и живо к ней развернулся.

— Слушаю! — воскликнул он.

Губы Сенки изгибались в лукавой полуулыбке. Она сидела, скрестив ноги и подперев щеки руками. Быстрые и ласковые тени дневного света ложились по кругу, обнимая ее лицо и плечи. Теплый и мягкий, перевитый с сладковатой прохладой воздух врывался в приоткрытую створку окна и теребил ее кудри. Патлатому казалось, что весь этот мир, в особенности, за пределами города — там, где начиналась свобода — нежно и искренне влюблен в Сенку. Она казалась его воплощением и продолжением, веселая, живая, смешливая, вся — чудо и свет. Таких, как она, среди людей было немного.

Патлатый наблюдал, как она меняется и взрослеет, и с каждым годом все больше утверждался в мнении, что второй такой Сенки не сыскать в целом свете. Только она — ясная и звенящая от причуд девчонка, родившаяся в таинственной Свечке. Только она. И никто больше.

В первое лето их дружбы он часто видел ее на пустырях, на опушке дальнего леса и среди зелёных лугов, в венке из душистого разнотравья. Сенка представлялась ему сказочным духом, маленькой фейри, какие живут только в сказках и манят к себе, в мир грез посреди леса, случайно зазевавшихся путников. В то время он часто гулял с бабушкой, а она искренне считала, что внуку самое место в песочнице — на старой детской площадке.

Патлатый хорошо помнил то время. Помнил золотое, жаркое солнце, впивающееся в щеки, шею и плечи. Помнил песок — сухую и хрусткую пыль, просачивающуюся между пальцами и забивающуюся в сандали. В его памяти была скука медленно идущих часов. Бабушка в широкополой, соломенной шляпе, красная от жары, клюющая носом над книгой. Редкие родители с маленькими визгливыми отпрысками. Кто-то из районных мальчишек, роящихся в пыли и дерущихся палками. Прыщавые подростки, как сейчас понимается, не старше пятнадцати лет. И другие, постарше, с музыкой, сигаретами и подружками. Первые — агрессивно ругались с чужими предками и друг другом, сквозь зубы плевались матом и рисовали на столбиках горки какие-то мерзости. Вторые били первых по шеям, красовались на турниках и целовали жеманных подружек на каблуках. Впрочем, это случалось по вечерам, ближе к прохладе дымчатых сумерек.

Патлатому никто из них не был ни приятен, ни интересен. Он уныло сидел на мостике в деревянном подобии замка, на качелях или в песочнице — смотря сколько вокруг было людей, способных его согнать. Иногда бабушка отрывалась от книги и ворчливо советовала ему прекратить маяться дурью и пойти поиграть с другими детьми. К полудню, обыкновенно, претендентов не оставалось — но бабушка этого не замечала в упор. В лучшем случае она могла подозвать внука к себе и накормить бутербродами с чаем — игнорируя при этом любые возмущения и протесты. А затем начиналось все то же: надоедливый шум чужих голосов или сонная, звенящая пустота, и оно шло и катилось, за часом час, вплоть до заката.

В отдельные дни мимо ходила Сенка. Она гуляла в высокой траве, залитой червонным золотом солнца. С высоты мостика Патлатый мог видеть нечто загадочное, причудливое и почти колдовское. Это картина будоражила его воображение и безотчетно пленяла: целое море расходящейся волнами зелени, кое-где венчанное шапочками разномастных соцветий, сверху — купол ярко-синего неба, а между ними — она. Светлый, тоненький силуэт, летящие складки платья, темная медь буйных кудрей, горящих огнем. Патлатый не мог видеть лица призрачной девочки, но он знал, что это — Сенка. Она. Его чудо и луч июльского солнца, вплетающий в волосы бисер, ракушки и ленты.

Он смотрел на нее и втайне мечтал, чтобы она пришла играть на площадку. От ее света — по крайней мере, Патлатый был в этом уверен — разом ослепли бы все визгливые и недалёкие. А ему самому впервые в жизни было бы весело.

Но Сенка оставалась там, в отдаленном сиянии жаркого дня, отгороженная, как соляным кругом, массивом высокой травы. Постепенно у Патлатого вошло в привычку бездумно за ней наблюдать. Сенка была порождением того чудесного, буйного мира, о существовании которого сам он пока что не подозревал, но чье присутствие чувствовал. Патлатый безотчетно завидовал ей. Он все понимал. В ее мире была тишина и прелесть жаркого дня, доверчиво льющегося в подставленные ладони. Ее не заставляли торчать на детской площадке и играть со всеми подряд. В нее не запихивали раскисшие бутерброды и приторно сладкий чай. Она не скучала. И у нее были родители.

Последнее Патлатого особенно задевало. Он не знал, куда подевались его собственные — бабушка никогда не говорила об этом. Но все детство он терзался обидой на всех ровесников, кому была доступна такая роскошь, как мать и отец в досягаемой близости. Но у большинства родители были так себе — скука, на троечку с жирненьким минусом. И Патлатый утешал себя тем, что лучше уж ничего, чем парочка сомнительных взрослых, вечно недовольных и непонятливых, уставших от тебя, себя и друг друга.

Родителей Сенки в период летней пытки детской площадкой он видел лишь пару раз, издали — и то, почему-то больше отца. Но для себя он решил, что они — да-да, те две расплывчатые и неясные точки, иногда появляющиеся в заговоренном пространстве благоухающего теплом и зеленью луга — такие же исключительные, как и их звонкая дочь. Она не могла быть иной. И они не могли. Они жили в Свечке и поощряли чудачества Сенки. А значит, были чудесными.

И Патлатый, сам не свой от тоски и обиды, которому сто раз уже успела осточертить эта раскалённая детская площадка и резкий запах железа, завидовал ей от всего сердца. Он готов был в те моменты, казалось, на любое безумие, только бы иметь шанс жить где-то там, в мире, который похож на волшебные грёзы, и чтобы у него были странные и понимающие родители — оба, единым комплектом.

Потом Сенка на какое-то время пропала, и Патлатый окончательно обиделся на нее. Пять лет — далеко не тот возраст, чтобы рассуждать здраво.

— Нет, не слушаешь! — громко, на весь автобус, выкрикнула Сенка и засмеялась.

Патлатый помотал головой и с удивлением осознал, что второй раз за недолгое время отвлекся и дал обрывкам давних воспоминаний себя поглотить. Наверное, виной всему была неожиданная весна. Солнечный свет и пьянящий восторг ледянистой свободы способствовали размышлениям подобного свойства. Кто же был виноват, что у Патлатого все самое странное и интересное в жизни было связано с Сенкой и ее жизнью в стенах сумасбродной Свечки?

— Да слушаю, слушаю! — заверил он, стараясь перекричать и подружку, и гул мотора, а потом засмеялся, сморщившись всем лицом. — Говори! Что стряслось, придурашная?

Сенка наклонилась к нему, и схватив руками за плечи, неожиданно приблизилась настолько, что их лбы со стуком соприкоснулись, а в глазах стало больно от напряжения.

— У меня идея, — заговорчески прошептала Сенка, лукаво наморщив нос. — Давно об этом думаю. Мне кажется, ты оценишь. Ты любишь всякое-разное вот такое. Весна пришла, бро! Ну это все, а? Поехали на маевку. В горы. Или ещё куда-нибудь. Можно к озеру, знаешь, там если ехать очень долго и прямо по трассе, мимо городов, через холмы и все такое, в конце концов будет лес и очень красивое озеро. Там часто бывают наши. Хиппаны обожают там тусоваться. Я была там с моими… Или, ну его! Поедем совсем в другую сторону! Поедем, а? Только мы с тобой и наше путешествие, принципиально новое и не похожее на то, что уже было. Давай-давай-давай?

Патлатый смутился и рассердился сам на себя, осознав, что порывистое предложение Сенки вызывает в нем не столько восторг, сколько беспокойство и неуверенность. Он сразу же подумал не о дороге, звёздах на небе и поцелуях вольного ветра на ресницах и веках, а о школе, объяснениях с бабушкой, деньгах и дожде. И ему вдруг стало стыдно и тошно. Он отвёл взгляд, понимая, что не может думать только лишь о прекрасном и нужном душе, как его неунывающая подружка. Червячок осторожности и здравого смысла жил в нем, подтачивая изнутри.

— Погоди, — сказал он негромко и аккуратным движением отстранил от себя Сенку. — А на чем мы поедем? У твоих предков есть такой чудесный фургончик, и они гоняют на нем по маевкам и тусам в свое удовольствие. А мы?

Сенка скрестила на груди руки и беспечно хихикнула. От смеха ее глаза превратились в две изящные щелочки, а лицо приняло лукавое выражение.

— Да пофиг, — весело сказала она. — Пойдем пешком. А там посмотрим. Может, нас вообще подвезут. Во-первых, я умею петь и знаю кучу историй, а бродяги и дальнобои любят весёлых попутчиков. Во-вторых, тут шарится много своих, кто хоть раз бывал в Свечке и знает кого-то оттуда. Они нас тогда ещё и покормят. Короче, как-нибудь справимся. В этом же и смысл! Мы будем двумя вольными птицами. Ты, я и мир в пору рассветного счастья! Только представь, вот представь себе это.

Патлатый вздохнул и снисходительно покачал головой.

— Сенка!

Она откинула голову и озадаченно причмокнула губами.

Патлатый обезоруживающе улыбнулся.

— Меня твой батя на порог после такого номера не пустит, — проговорил он не совсем то, что собирался сказать до этого, и тон его голоса был жалобным, мягким, как будто Патлатый оправдывался.

Сенка моргнула.

— Ты че?! — вдруг взорвалась она, будто бы последние слова серьезно ее оскорбили. — Тяжкие физические труды не проходят бесследно? Мышцы растут по минутам, а мозг уже медленно отмирает? Бро, вспомни, пожалуйста, моего чудесного папеньку! Кому он там что!..

Патлатый ощутил, как щекотная улыбка нагло и своенравно вылезает у него на лице и прокладывает маршрут от уха до уха.

— Твой батя, — произнес он терпеливо и с расстановкой. — Мне. Бошку. Открутит. Я клянусь. Он у тебя чудесный, базару нет, половина человечества может бахнуться и дохнуть от зависти. Но если мы с тобой просто так свалим черт знает куда, он же меня запишет в кровные враги.

Сенка фыркнула и замахала руками.

— Не болтай ерунды, — попросила она наконец, как видно, решив, что одной выразительной гримасой вопрос не уладить. — Да никогда не было такого, чтобы он, и вдруг в чем-то меня ограничивал. Да из всех наших знакомых только меня никто никогда не пытался запереть от греха.

Патлатый наставительно поднял палец к грязному, исцарапанному потолку и скривил умную рожу.

— Во-от именно! — протянул он. — А сие доказывает только то, что он — крутецкий. Но будь уверена, я от него классно так огребу в случае чего…

— Ой, блин, успокойся, — фыркнула Сенка.

Она картинно поджала губы, потянулась и просидела какое-то время, обперевшись о собственные колени и теребя гибкими пальцами непокорные кудри. После вдруг гордо вскинула голову, насмешливо сверкнула глазами и захихикала.

— Скажи сразу, что боишься, — вдруг добавила Сенка и мягко пожала плечами.

Патлатый возмущённо фыркнул, но ответить ничего не успел. Автобус резко затормозил у покосившейся остановки, и дверцы с лязгом разъехались в стороны. Сквозь них в душный салон втиснулся прохладный, весенний воздух, а синее небо заглянуло поверх, насколько хватило обзора. Сенка бодро вскочила на ноги, закинула на плечо сумку и пулей вылетела на улицу.

— Ай-да за мной! — проорала она, на ходу обернувшись.

Компания загудела, захохотала и с шумом повалила прочь из салона. Патлатый соскочил на остановку последним и пошел чуть в стороне, засунув руки в карманы. Синее небо, в котором тепло и холод смешались до однородной массы, как яйцо с молоком в миске, распласталось над ним. Оно было выше и чище, чем в городе. Патлатый старался не смотреть в него долго, чтобы не испытать ненароком мучительного желания оторваться от бренной земли и взлететь в звенящую вышину. Он шел, глядя, как катится бугристый асфальт под ногами, и лишь крем уха прислушивался к чужим разговорам и странной мелодии весеннего дня.

Так они все миновали пригород, обойдя его с краю, и вышли на проселочные дорожки, желтоватыми лентами убегающие вперёд, через луга и невысокие холмики, по пустырям, мимо редких домов. Патлатый по-прежнему изучал этот твердый, желтоватый накат под ногами и бормотал себе под нос нечто нечленораздельное.

Внезапно он услышал бег быстрых ног, а затем кто-то с силой стукнул его по плечу.

— Эу, не злись! — сказали ему на ухо голосом Сенки. — Это того не стоит! Что ты, в самом деле? Нет значит нет. Все равно с моими предками тусоваться прикольнее… Останешься в Свечке на выходные? Я сварю кофе с имбирём и корицей, ещё омлет могу зафигачить, там уже хрен знает из чего и в каких количествах. А ты бутербродов нарежешь, угу? Вот таких, дурацких совершенно, в десять этажей, хорошо? И к хиппарям можем сходить. Но это лучше вечером, чтобы попеть у костра и байки послушать. Оставайся! Здорово будет. А там, может, и мои вернутся.

Патлатый со вздохом покосился в ее сторону, и черты его лица сами собой разгладились. Он смущённо улыбнулся и шмыгнул носом.

— Ты скучаешь по ним? — зачем-то спросил Патлатый.

Сенка неожиданно слабо и тепло улыбнулась.

— Есть немного, — призналась она. — С ними всегда классно. И спокойно. И… мне нравится, когда они рядом.

Патлатый опять шмыгнул носом и быстро кивнул.

— Я останусь, — пообещал он. — Только позвоню от вас бабушке, ок-е? Ей вредно переживать.

Сенка весело улыбнулась и состроила выразительную рожицу.

— Опять скажешь, что остался с кем-то приличным делать уроки? — беззлобно поддразнила она его.

У Патлатого на щеках обозначились ямочки, а прищуренные глаза стали хитрющими, притворно подозрительными, смешными. Он улыбался и чувствовал себя счастливым дураком, а почему — сам не мог объяснить.

— Моя бабушка не особо любит тебя, — буднично напомнил он, картинно зевнул и принялся загибать пальцы. — Терпеть не может других ваших, и мелких, и взрослых. Все наше детство она профессионально ругалась с хиппарями, сумасшедшими сказочниками с «Площади мира» и их хмурым лидером, тем рокером, у которого ещё племяшка такой, странненький, забыл… Она даже твоим родителям пару раз высказала все хорошее!..

Сенка хихикнула.

— Я помню, — сказала она разом и ласково, и насмешливо. — Твоя бабушка вдруг решила, что я — очень плохая компания, которая научит тебя спать в куче мусора, жрать колеса и забивать косячок. Нам было по пять или шесть, к слову, точно не помню. Да и вообще, у нее за все это время накопилось много претензий ко мне-нелюбимой.

Патлатый смущённо кашлянул и почесал бровь.

— Надеюсь, тебе не сильно обидно, — вздохнул он. — Она хорошая, просто… Нервная немного. А ещё считает, что я безрукий и беспомощный, и что только она знает все лучше всех. Возможно, она так меня гоняет, потому что мои предки чем-то там накосячили, и вот их нет, а у нее на шее повис я-распрекрасный. Хрен знает. В любом случае…

Сенка протянула руку и осторожным движением убрала с его лица ярко-рыжую прядь, которой порывы ветра хлестали Патлатого по губам. Тот смущённо улыбнулся и склонил голову на бок.

— Это не так важно, — мягко сказала Сенка. — И мне не обидно. Главное, что ты сам не считаешь меня какой-то неправильной и ужасной только потому, что так сказала твоя бабушка, а она старше, а ты сам ещё ничего не знаешь, и бла-бла-бла в том же духе.

Патлатый смутился сильнее, потёр внезапно заболевшие щеки, нахмурился и передёрнул плечами.

— Наверное, — только и произнес он, а потом оторвал взгляд от земли и посмотрел прямо перед собой.

Чуть ниже и в отдалении от небольшого холма высилась легендарная Свечка, темная и изъеденная ветрами, но почти что величественная и колдовская, созданная с единственной целью — быть маяком для всех заблудших и непокорных. Свечка смотрела прищурившись, и кажется, беззвучно смеялась. Решительно невозможно было стоять рядом с ней и не почувствовать краем души, что она не принадлежит миру, а существует сама по себе, полная воистину чужеродного звона и хранящая множество тайн — страшных и маленьких. Свечка была хороша.

И она по-обыкновению своему странно манила Патлатого.