Искусительница. Курт Воннегут

Нынче пуританство превратилось в такую рухлядь, что даже самая закоренелая старая дева и не подумала бы заставить Сюзанну сесть на покаянную скамью в церкви, а самый древний дед-фермер не вообразил бы, что от дьявольской красоты Сюзанны у его коров пропало молоко.

🚦А хотите просто играть и запомнить правила дорожного движения без нудотины? Держите: @test_pddbot - это ваш Дядя Стёпа в мире правил)

Сюзанна была маленькой актрисой в летнем театрике близ посёлка и снимала комнату над пожарным депо. В то лето она стала неотъемлемой частью всей жизни посёлка, но привыкнуть к ней его обитатели никак не могли. До сих пор она была для них чем-то поразительным и желанным, как машина новейшей марки.

Пушистые локоны Сюзанны и большие, как блюдца, глаза были чернее ночи. Кожа — цвета свежих сливок. Ее бедра походили на лиру, а грудь пробуждала в мужчинах извечные мечты об изобилии и покое. На розовых, как раковины, ушах, красовались огромные дикарские золотые серьги, а на тонких щиколотках — цепочки с бубенцами.

Она ходила босиком и спала до полудня. А когда полдень близился, жителей посёлка охватывало беспокойство, как гончих перед грозой. Ровно в полдень Сюзанна выходила на балкончик своей мансарды. Лениво потягиваясь, наливала она чашку молока своей чёрной кошке, чмокала ее в нос и, распустив волосы, вдев обручи-серьги в уши, запирала двери и опускала ключ за вырез платья.

А потом босая, она шла зовущей, звенящей, дразнящей походкой вниз по лесенке, мимо винной лавки, страховой конторы, агентства по продаже недвижимого имущества, мимо закусочной, клуба Американского легиона, мимо церкви, к переполненной аптеке с баром. Там она покупала нью-йоркские газеты.

Лёгким кивком королевы она здоровалась как будто со всеми, но разговаривала только с Бирсом Хинкли, семидесятидвухлетним аптекарем.

Старик всегда заранее припасал для неё все газеты.

— Благодарю вас, мистер Хинкли, вы просто ангел, — говорила она, разворачивая наугад какую-нибудь газету. — Ну, посмотрим, что делается в культурном мире.

Старик, одурманенный ее духами, смотрел, как Сюзанна то улыбается, то хмурится, то ахает над страницами газет, никогда не объясняя, что она там нашла.

Забрав газеты, она возвращалась в свое гнёздышко над пожарным депо. Остановившись на балкончике, она ныряла за вырез платья, вытаскивала ключ, брала на руки чёрную кошку, опять чмокала ее и исчезала за дверью.

Этот парадный выход с одной участницей торжественно повторялся каждый день, пока однажды, к концу лета, его не нарушил злой скрежет несмазанного винта вертящейся табуретки у стойки с содовой.

Скрежет прервал монолог Сюзанны о том, что мистер Хинкли — ангел. От этого звука у присутствующих зачесались лысины и заныли зубы. Сюзанна снисходительно посмотрела — откуда идёт этот скрежет — и простила его виновника. Но тут обнаружилось, что тот ни в каком снисхождении не нуждается.

Табуретка заскрежетала под капралом Норманом Фуллером, который накануне вечером вернулся после восемнадцати мрачнейших месяцев в Корее. Войны в эти полтора года уже не было, но все-таки жизнь была унылая. И вот Фуллер медленно повернулся на табуретке и с возмущением посмотрел на Сюзанну. Скрежет винта замер, и наступила мёртвая тишина.

Так Фуллер нарушил очарование летнего дня в приморском баре, напомнив присутствующим о темных и таинственных страстях, подспудно движущих нашей жизнью.

Могло показаться — не то брат пришёл спасти свою полоумную сестру от злой напасти, не то муж явился с хлыстом в салун — гнать жену домой, на место, к ребенку. А на самом деле капрал Фуллер вовсе и не думал устраивать сцену. Он вовсе и не предполагал, что его табуретка так громко заскрипит. Он просто хотел, сдерживая возмущение, слегка нарушить выход Сюзанны, так, чтобы это заметили только два-три знатока человеческой комедии.

Но табуретка заскрипела, и Фуллер превратился в центр всей солнечной системы для всех посетителей кафе — и особенно для Сюзанны. Время остановилось, выжидая, пока Фуллер не объяснит, почему на его каменном лице истого янки застыло такое негодование.

Фуллер чувствовал, что физиономия у него горит раскалённой медью. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.

Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос:

— Вы кем это себя воображаете? — сказал он Сюзанне.

— Простите, не понимаю, — сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь.

— Видел я, как вы шли по улице, — чистый цирк, — сказал Фуллер и подумал: кем это она себя воображает? Сюзанна залилась краской:

— Я… Я актриса, — пролепетала она.

— Золотые слова, — сказал Фуллер. — Наши американки — величайшие актрисы в мире.

— Очень мило с вашей стороны так говорить, — сказала Сюзанна робко.

Лицо у Фуллера разгорелось ещё пуще.

— Да я разве про театры, где представляют? Я — про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются — как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку

— положит ледышку.

— Правда? — растерянно сказала Сюзанна.

— Да, правда, — сказал Фуллер, — и пора сказать им эту правду в глаза.

— Он вызывающе посмотрел на посетителей кафе, и ему показалось, что все растерялись, но с ним согласны. — Это нечестно! — сказал он.

— Что нечестно? — жалобно спросила Сюзанна.

— Вот вы, например, приходите сюда с бубенчиками на ногах, заставляете меня смотреть на ваши щиколотки, на ваши хорошенькие розовые ножки, вы свою кошку целуете, чтобы я подумал — хорошо бы стать этой кошкой. Старого человека называете «ангелом», а я думаю — хоть бы она меня так назвала! — сказал Фуллер. — А ключ вы при всех так прячете, что невозможно не думать, куда вы его засунули.

Фуллер встал.

— Мисс, — сказал он страдальческим голосом, — вы нарочно все делаете так, что одиноким простым людям, вроде меня, от вас одно расстройство, у них в голове мутится. А сами руки мне не протянете, даже если бы я в пропасть падал.

Он встал и направился к выходу. Все уставились на него. Но едва ли кто-нибудь заметил, что его обвинения окончательно испепелили Сюзанну, и ничего от нее, прежней, не осталось. Сюзанна стала тем, чем она и была на самом деле — Девятнадцатилетней шальной девчонкой, только краешком коснувшейся всяких изысков.

— Нечестно это, — сказал Фуллер. — Надо бы преследовать по закону девиц, которые одеваются, как вы, и так себя ведут. От них больше горя, чем радости. И знаете, что я вам скажу?..

— Нет, не знаю, — сказала Сюзанна, у которой все лампочки внутри перегорели.

— Я вам скажу то же самое, что вы сказали бы мне, если бы я вздумал вас поцеловать, — величественно произнёс Фуллер. Он сделал широкий жест, означающий «вон отсюда!» — К черту! — сказал он.

И вышел, хлопнув решетчатой дверью.

Он не оглянулся, когда позади снова хлопнула дверь, и затопотали на бегу босые ножки, и неистовый звон бубенчиков затих у пожарного депо.

В этот вечер вдовая мамаша капрала Фуллера зажгла свечу на столе и накормила сына отличным бифштексом и земляничным тортом в честь возвращения домой. Фуллер ел ужин так, словно жевал мокрую промокашку, и отвечал на вопросы матери мёртвым голосом.

— Рад, что ты наконец дома? — спросила мать после кофе.

— А как же, — сказал Фуллер.

— Что ты делал днем? — спросила она.

— Гулял.

— Повидался со старыми друзьями?

— Нет у меня старых друзей, — сказал Фуллер. Мать всплеснула руками:

— Нет друзей? — спросила она. — У тебя-то?

— Времена меняются, ма, — сказал Фуллер медленно. — Восемнадцать месяцев — время немалое. Люди уезжают. Люди женятся.

— Но от женитьбы никто ещё не умирал, — сказала она. Фуллер даже не улыбнулся.

— Может, и нет, — сказал он. — Но женатым трудно найти время для старых приятелей.

— Но ведь Дуги не женился?

— Он на западе, ма, в военно-воздушных силах, — сказал Фуллер.

Маленькая столовая показалась ему одинокой, как бомбардировщик в холодной разрежённой стратосфере.

— Ну-у, — сказала мать, — кто-то ведь остался?

— Никого, — сказал Фуллер. — Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал.

— Нет, что-то не верится, — сказала она, — да ты, бывало, не мог по улице пройти, чтобы тебя приятели не затискали.

— Ma, — сказал Фуллер глухо, — знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил по телефону? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал, может, кто знакомый войдёт, пускай хоть мало знакомый. Ма, — сказал он с тоской, — никого, кроме старого Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово!.. — Он встал, комкая салфетку. — Ма, прости, пожалуйста, можно мне уйти?

— Конечно, конечно, — сказала она. — Может быть, заглянешь к какой-нибудь хорошей девушке? А куда ты пойдешь?

Фуллер швырнул салфетку:

— Пойду куплю сигару, — сказал он. — Никаких хороших девушек не осталось. Все повыходили замуж.

Его мать побледнела.

— Да, да, — сказала она, — понимаю. А я и не знала, что ты куришь.

— Ма, — сказал Фуллер с усилием. — Неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!

— Да, это долго, — сказала мать, подавленная его вспышкой. — Ну иди, иди за своей сигарой. — Она погладила его по плечу. — И, пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни ещё будет столько друзей, что за всеми не угонишься. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую хорошенькую девушку и тоже женишься.

— Нет, мама, я вовсе не собираюсь жениться, — чопорно отрезал Фуллер. — Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.

— Духовную семинарию? — удивилась мать. — Когда же ты это надумал?

— Сегодня утром, — сказал Фуллер.

— А что случилось сегодня утром?

— Знаешь, ма, я испытал какой-то религиозный подъём, — сказал Фуллер. — Что-то заставило меня высказаться.

— О чем же? — спросила она растерянно.

У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился хоровод Сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных искусительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на сырые стены палаток. Эти Сюзанны разбогатели на том, что отовсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, впустую заманивали их одурманивающей своей красотой в Никуда.

И призрак предка-пуританина, жестковыйного, одетого во все чёрное, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и справедливого гнева:

— Против чего я выступал? — Против ис-ку-ше-ния!

Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, отпугивая легкомысленных беззаботных прохожих. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное красное око, взыскующее правды, метался огонёк сигары по всем улицам посёлка и наконец затих мокрым изжёванным окурком перед пожарным депо.

Бирс Хинкли, старик-аптекарь, сидел у руля пожарного насоса, в глазах его застыла тоска — тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог управлять пожарной машиной. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой катастрофе, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, хоть разок повести пожарную машину к славной победе. В теплые летние вечера старик отдыхал, сидя у руля.

— Дать вам огонька? — спросил он капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.

— Спасибо, мистер Хинкли, не надо.

— Никогда я не понимал, какое удовольствие находят люди в этих сигарах,

— сказал старик.

— Дело вкуса, — сказал Фуллер, — кому что нравится.

— Да, что одному здорово, то другому смерть, — сказал Хинкли. — Живи и жить давай другим, вот что я всегда говорю. — Он поглядел в потолок: там, наверху, в душистом гнёздышке, скрывалась Сюзанна со своей чёрной кошкой:

— А что мне осталось? Одно удовольствие — смотреть на прежние удовольствия.

Фуллер тоже взглянул на потолок, честно приняв скрытый вызов:

— Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих воображал.

— А как же, — сказал Хинкли, — помню, помню. Не так уж я стар, чтоб не помнить, как от них все нутро переворачивается.

— Если у меня родится дочка, — сказал Фуллер, — лучше пусть она будет некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!

— Ей-Богу, и я так считаю, — сказал Хинкли.

— Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет лишних двадцати долларов, чтоб их угощать, ублажать, — сказал Фуллер.

— А зачем? — весело сказал старик. — Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. — Он подумал, покачал головой: — Что же, вы ведь ей все выложили.

— Э-ээ-х! — сказал Фуллер. — Да разве таких проймешь?

— Как знать, — сказал Хинкли. — Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление лёгких, пусть твой младенец помирает — все равно: представление продолжается.

— А мне что? — сказал Фуллер. — Разве я жалуюсь?

Старик высоко поднял брови:

— Да разве я про вас? Я про неё говорю.

Фуллер покраснел:

— Ничего с ней не сделается.

— Да? — сказал Хинкли. — Возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Она в нем должна участвовать, а сама до сих пор сидит у себя наверху.

— Сидит? — растерялся Фуллер.

— С тех пор и сидит, — сказал Хинкли, — с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой. Фуллер попытался иронически усмехнуться.

— Подумаешь, беда какая! — сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. — Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.

— Спокойной ночи, солдатик, — сказал мистер Хинкли. — Спи спокойно.

Назавтра, к полудню, вся главная улица посёлка словно одурела. Лавочники-янки небрежно давали сдачу, как будто деньги ничего не стоили. Их мысли сосредоточились на дверцах Сюзанниной мансарды, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец или дверцы в полдень откроются и оттуда выпорхнет Сюзанна?

В кафе-аптеке старик Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, стараясь разложить непригляднее — приманкой для Сюзанны.

Незадолго до полудня капрал Фуллер явился в кафеаптеку. Лицо у него было странное — не то виноватое, не то обиженное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все оскорбления, полученные от красивых девушек. «Только и думают — ах, какие мы красавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются».

Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто невзначай крутил мимоходом каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее — монумент Добродетели. Никто с ним не заговорил.

Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная чёрная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спину, когда грузчики скрылись в мансарде. Кошка зашипела, увидев, как они, согнувшись, выносят Сюзаннин сундук.

Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких — слепну, падаю, тону…

— Что, капрал, доволен? — спросил старик.

— Я ее не просил уезжать, — сказал Фуллер.

— Другого выхода вы ей не оставили, — сказал Хинкли.

Фуллер опустил голову. Уши у него горели.

— Напугала она тебя до смерти, верно? — сказал Хинкли.

Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял настроение слушателей.

— Кого это напугала? — сказал он высокомерно. — Никого я не испугался.

— Отлично! — сказал Хинкли. — Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них вперед уплачено. — И он бросил газеты на колени Фуллеру.

Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что если он заговорит, его голос будет похож на кряканье.

— Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, — сказал старик.

Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнёздышко, Фуллер до судорог старался сдержать волнение.

Дверь Сюзанниной мансарды была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера «гнездышко» рисовалось тёмным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжёлых драпировок и зеркал, с турецким диваном где-то в одном уголке и пышной постелью в виде лебедя — в другом.

А увидел он и Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. Это была невзрачная комнатёнка, какие сдают на лето предприимчивые янки, — голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо коврика. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…

Единственный намёк на гарем — белое кольцо тальковой пудры на полу, перед зеркалом, и посреди кольца — отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше бусин.

Фуллер взглянул на эти бусины, потом — на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан.

Одета она была по-дорожному — и одета скромнее, чем жена любого миссионера.

— Газеты, — крякнул Фуллер. — Мистер Хинкли прислал.

— Как это мило с его стороны, — сказала Сюзанна. — Передайте ему… — Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губы, и ее тонкий носик покраснел.

— Газеты, — повторил Фуллер пустым голосом. — Мистер Хинкли прислал.

— Я вас слышу, — сказала она. — Вы это уже один раз сообщили. Больше вам нечего мне сказать?

Фуллер беспомощно опустил руки: — Я вовсе не хотел, чтобы вы уезжали, — сказал он, — вовсе не хотел.

— Предлагаете мне остаться, что ли? — сказала Сюзанна несчастным голосом. — После того, как меня публично назвали падшей женщиной? Распутницей? Блудницей?

— Елки-палки, да никогда я вас так не обзывал!

— А вы пытались поставить себя на мое место? — спросила она. И она хлопнула себя по груди: — Во мне тоже сидит живой человек, понятно?

— Понятно, — сказал Фуллер, хотя до сих пор он этого не понимал.

— У меня душа есть, — сказала она.

— Ясно, есть, — сказал Фуллер, весь дрожа. А дрожал он потому, что теперь у него вдруг возникло ощущение глубокой близости к ней: Сюзанна, девушка его золотой мучительной мечты, сейчас страстно и откровенно говорила о своей душе — и с кем? С ним, с Фуллером!..

— Я всю ночь не спала из-за вас, — сказала Сюзанна.

— Из-за меня? — Он хотел одного — чтобы она опять ушла из его жизни. Он хотел, чтобы она превратилась в черно-белый силуэт, толщиной в одну журнальную страничку, и чтобы он мог перевернуть эту страницу и читать о бейсболе или иностранной политике.

— А вы что думали? — сказала Сюзанна. — Я всю ночь с вами разговаривала. Знаете, что я вам говорила?

— Нет, — сказал Фуллер, отступая от нее. Но она двинулась за ним, и ему показалось, что от нее идёт жар, как от огромного радиатора.

— Я вам не Йеллоустонский парк! — сказала она. — На меня налоги не расходуются! Я не общественная собственность! И вы не имеете права делать мне замечания за мой вид!

— Обалдеть!.. — сказал Фуллер.

— Мне надоели дураки-мальчишки вроде вас, — сказала Сюзанна. Она топнула ногой, и лицо у нее вдруг осунулось: — Что мне делать, если вам хочется меня поцеловать? Виновата я, что ли?

Все своё, личное уже виделось Фуллеру далёким и смутным, как водолазу видится солнце со дна океана.

— Да я только хотел сказать, лучше бы у вас вид был посолиднее.

Сюзанна широко развела руки:

— А теперь у меня вид солидный? Так вам больше нравится?

От ее вопроса у Фуллера заныли кости. Вздох оборвался в груди, как лопнувшая струна.

— Ну да, — сказал он и шепотом добавил: — Вы про меня забудьте.

Сюзанна тряхнула головой:

— Забыть, что тебя переехал грузовик? — сказала она. — Почему вы такой злой?

— Что думаю, то и говорю, вот и все, — сказал Фуллер.

— И у вас такие гадкие мысли? — растерянно сказала Сюзанна. Глаза у нее расширились: — На меня иногда и в школе так смотрели — будто хотят, чтоб меня на месте громом убило. Такие меня и на танцы не звали и никогда со мной слова не говорили, я им улыбнусь — а они не отвечают. — Она вся передернулась: — Ходят вокруг меня крадучись, как полисмены в маленьком городишке. И смотрят на меня, будто я преступница какая.

У Фуллера мурашки пошли по коже — так правдиво звучало это обвинение:

— Да они, вероятно, думали совсем про другое, — сказал он.

— Вот уж нет, — сказала Сюзанна, — вы-то наверняка не про другое думали. Вдруг заорали на меня там, в кафе, а я вас никогда в глаза не видела. — Она вдруг заплакала. — Ну почему вы такой?

Фуллер уставился в пол.

— Не было мне удачи с девушками, вроде вас, вот и все, — сказал он. — Обидно очень.

Сюзанна изумлённо подняла на него глаза:

— Вы просто не понимаете, от чего зависит удача, — сказала она.

— От машины последней марки, от нового костюма, от лишних двадцати долларов, — сказал Фуллер.

Сюзанна отвернулась, захлопнула чемодан.

— Удача — от самой девушки зависит, — сказала она. — Вы ей улыбнетесь, поговорите с ней поласковей — сами обрадуетесь, что она — такая, как есть. — Она обернулась и снова широко раскрыла руки: — Я тоже такая. Мы, женщины, так созданы, — сказала она. — Если мужчина со мной мил и ласков, если мне с ним весело, может быть, я его и поцелую. Вы со мной согласны?

— Да, — сказал Фуллер смиренно: она ткнула его носом в ту прекрасную первопричину, которая правит миром. — Я, пожалуй, пойду. Всего хорошего!

— Погодите! — сказала она. — Нельзя так. Вы уйдете, а я останусь с таким чувством, что я плохая. — Она встряхнула головой. — А я не желаю чувствовать себя плохой. Я этого не заслужила.

— Ну что же я могу сделать? — беспомощно спросил Фуллер.

— Можете пройтись со мной по главной улице, как будто вы мной гордитесь, — сказала Сюзанна. — Можете сделать так, чтобы меня считали человеком. — Она утвердительно кивнула самой себе: — Вы обязаны сделать это для меня.

Капрал Норман Фуллер ждал Сюзанну на балкончике перед ее гнездышком, на глазах у всего посёлка.

Сюзанна велела ему выйти, пока она переодевалась, — переодевалась для того, чтобы ее снова считали человеком. Кроме того, она уже позвонила в транспортную контору и велела привезти багаж обратно.

Фуллер скрашивал минуты ожидания, гладя Сюзаннину кошку.

— Ах ты, котя, котя, котя! — повторял он без конца. — Эти слова — «котя, котя, котя, котя» — успокаивали его, как спасительный наркотик.

Он повторял их, когда Сюзанна выпорхнула из гнездышка. И никак не мог остановиться, так что ей пришлось решительно отнять у него кошку, чтобы он посмотрел на нее, Сюзанну, и предложил ей руку.

— Прощай, котя, котя, котя, котя, котя, котя, — сказал Фуллер.

Сюзанна была босиком, в своих дикарских серьгах, на щиколотках звенели бубенчики. Слегка опираясь на руку Фуллера, она повела его вниз, по лесенке, и пошла своей зовущей, звенящей, дразнящей походкой мимо винной лавки, страхового агентства, конторы по продаже недвижимости, закусочной, мимо клуба Американского легиона и церкви, к переполненному кафе.

— Теперь улыбайтесь, будьте со мной милы, — сказала Сюзанна. — Покажите людям, что вы меня не стыдитесь.

— Не помешает, если я закурю? — спросил Фуллер.

— Как предупредительно с вашей стороны спрашивать разрешения, — сказала Сюзанна. — Нет, мне совсем не помешает.

И, подпирая правую руку левой, для устойчивости, капрал Фуллер наконец смог закурить сигару.

Эти тонкости помогают зарабатывать в Telegram от 50 тыс. до 1 млн рублей

Нет, это не реклама курсов по заработку. Вот этого уж точно — хватит! Однако то, что вы прочтёте, когда перейдёте по ссылкам, возможно, окатит вас, как из ведра ледяной водой, перезагрузит и нажмёт те кнопки в голове, которые переведут в режим: “Вот оно!”

Да-да, понимаю, как сложно и страшно начинать что-то новое. Но есть решение!

Ниже блестящий “чек-лист” того, как начать бизнес в Telegram. Это конкретные инструменты, которые вы будете применять и смотреть, как на ваших глазах происходит чудо:

С чего начать telegram-бизнес

Алгоритм подбора темы канала для заработка

Покупать БУ канал или качать свой?

Какие посты нужно писать в телеграм

Что делать, чтоб дорого продавать рекламу на канале

То, что казалось сложным и невыполнимым, станет очевидным и простым. Чтобы научиться вести канал, продавать, зарабатывать и получать от этого кайф, вам нужно всего-навсего не пропускать тут посты — t.me/raskruti