Is journalism official?
НеореакцияКаждый американец в старшей школе узнаёт, что некогда существовало нечто под названием «жёлтая журналистика». Если жёлтая журналистика и всё ещё с нами, она существует лишь в форме таких газет, которые ни один сколько-нибудь уважающий человек читать не станет, скажем, New York Post или Daily Mail, или Juggs.
Очевидно, New York Times в этом списке смотрелась бы странно, поэтому она явно не относится к жёлтой журналистике. Её представители бы, безусловно, усомнились в том, что ей здесь место, и я с ними, безусловно, согласен. Однако для того, чтобы сравнивать эти вещи, нам нужна некоторая параллельная терминология. Поэтому я предлагаю для NYT использовать термин «серая журналистика».
В чём отличие жёлтой журналистики от серой? Кто, когда и почему изобрёл серую журналистику? И верно ли, что самое точное определение для серой журналистики — которую её представители называют «ответственной журналистикой», «объективной журналистикой» и так далее — «официальная журналистика»?
Одна интересная точка зрения заключается в том, что переход от жёлтой журналистики к серой идентичен переходу от охлократии к медиократии. С точки зрения этой теории посерение журналистики — это своего рода гляйхшальтунг — координация, унификация. Жёлтая журналистика — в той форме, в которой его практиковали Хёрст, Пулитцер и прочие — использовала свою политическую власть для службы разнообразным частным интересам, которые не всегда совпадали с интересами Государства. Серая журналистика натренировала свои гегельянские манеры и неизменно служит Государству.
(Разумеется, это не означает, что она служит «правительству». Это означает, что когда New York Times нападает на Белый дом, она искренне верит, что она делает это с позиции этакого беспартийного надзорного органа, действующего в интересах общества. Выходит, что Государственный департамент никогда не делает ничего плохого, и поэтому на него никогда не нужно гавкать. Возможно, это как-то связано с тем, что Госдеп — тоже беспартийное агентство, самоотверженно трудящееся в поте лица над осуществлением дипломатии в интересах общества. Господа: Многоугольник).
Вне зависимости от того, верна ли эта теория или нет, один из вопросов, который мы можем поставить в контексте этого перехода между жёлтой и серой журналистикой — это вопрос «какая сильнее»? Мы все знаем, что Хёрст развязал Испано-американскую войну. Большинство из нас не знает, что журналистика времён Гражданской войны ещё хуже: после некоторых вещей, которые я читал в последнее время, мне начинает казаться, что точнее всего Гражданскую войну можно описать, как войну между прессой Севера и прессой Юга. Итак, когда этот злой осьминог жёлтой журналистики оказался наконец-то побеждён своим серым наследником, потерял ли тот власть? Или он провернул трюк Оби-Вана Кеноби и стал ещё сильнее, чем ранее?
Один из способ измерить это — взглянуть на отношение общества к репортёрам к концу эпохи жёлтой журналистики. Вот, например, что писал Липпман в «Общественном мнении»:
Эта несколько сомнительная связь между газетами и тем, что знает широкая публика, отражается в зарплатах их сотрудников. Написание текстов — которое, в теории, представляет собой основу всего института — профессия самая плохо оплачиваемая среди всех профессий в газетах и обладающая самой плохой репутацией. Люди трудоспособные, в основном, идут заниматься им лишь при необходимости или ради опыта, и твёрдо намереваясь сменить работу как можно скорее: написание текстов нельзя назвать карьерой, полной различных плюсов.
(Вот за это я и люблю читать Липпмана. Хотя у него и есть свои интересы, и человеком, заслуживающим доверия, его явно назвать нельзя, он явно описывает реальный мир 1922-го года. Читаешь один за другим длинные параграфы, в которых он как будто бы описывает реальный мир 2007-го, и тут — бам! Переносишься прямо на Марс. «Написание текстов нельзя назвать карьерой, полной различных плюсов».)
Макс Вебер в своём знаменитом тексте «Политика как призвание и профессия» звучит ещё более яростно. Ситуация с журналистами в Германии в 1919-м году:
Журналист принадлежит к некоего рода касте париев, социально оцениваемым в «обществе» по тем её представителям, которые в этическом отношении стоят ниже всего. Отсюда — распространённость самых диковинных представлений о журналистах и их работе. И отнюдь не каждый отдаёт себе отчёт в том, что по-настоящему хороший результат журналистской работы требует по меньшей мере столько же «таланта», что и какой-нибудь результат деятельности учёного, прежде всего вследствие необходимости выдать его сразу, по «команде» и сразу же оказать эффект, при том, конечно, что условия творчества в данном случае совершенно другие. Почти никогда не отмечается, что ответственность здесь куда большая, и что у каждого честного журналиста чувство ответственности, как показала война, в среднем ничуть не ниже, чем у учёного, но выше. А не отмечают данный факт потому, что в памяти естественным образом задерживаются именно результаты безответственной деятельности журналистов в силу их часто ужасающего эффекта.
[…]
Но при всех обстоятельствах журналистская карьера остаётся одним из наиболее важных путей профессиональной политической деятельности. Такой путь не каждому подходит, и менее всего — слабым характером, в особенности тем людям, которые способны обрести внутреннее равновесие лишь в каком-нибудь устойчивом сословном состоянии. Если даже жизнь молодого учёного и носит азартный характер, то прочные сословные традиции его окружения предохраняют его от неверных шагов. Но жизнь журналиста в любом отношении — это чистейший азарт, и к тому же в условиях, испытывающих его внутреннюю прочность так, как, пожалуй, ни одна другая ситуация. Часто горький опыт в профессиональной жизни — это, пожалуй, не самое худшее. Как раз особенно тяжёлые внутренние требования предъявляются к преуспевающему журналисту. Это отнюдь не мелочь: входить в салон власть имущих как бы на равной ноге и нередко в окружении всеобщей лести, вызванной боязнью, общаться, зная при этом, что стоит тебе только выйти за дверь, как хозяин дома, быть может, должен будет специально оправдываться перед гостями за общение с «газетчиками-стервятниками».
«Газетчиками-стервятниками»! Сегодня абсолютно ни в одном общественном контексте, нигде на свете присутствие журналиста Таймс не будет пером в шляпе хозяина. Мы не можем себе даже представить это старое, существовавшее до 1914-го года «общество», которое считало себя лучше прессы. Опять же, Вебер как будто бы описывает ситуацию на Марсе.
Поэтому, да, «Оби-Ван Кеноби» — более-менее точное описание. Сколь бы могущественной ни была жёлтая пресса, кажется, будто серая пресса ещё более могущественная. По крайней мере, если судить по её общественному статусу. Также обратите внимание, что и Липпман, и Вебер довольно прозорливо считают это временным несоответствием статуса и власти, и ожидают, что ситуация разрешится в пользу прибавления последней.