Is journalism official?
НеореакцияЕсли в какой-то момент я и понял, как вещи в этой стране устроены на самом деле, это было где-то в двухтысячном году, благодаря женщине, с которой я встречался несколько месяцев. Поскольку я буду говорить о ней только хорошее, я буду использовать её настоящее имя: Марго.
Марго была на семь лет старше меня, и она была более-менее всем брахманам брахман. Она была врачом, терапевтом, специализировавшимся по всевозможным проблемам бездомных. На тот момент она только завершила своё недолгое пребывание на позиции главного ординатора в УКСФ. Это не та позиция, которой легко добиться. Насколько я понимаю, сейчас она — профессор-исследователь в той же самой организации. Опять же, тоже не та позиция, которой легко добиться. Разумеется, у меня нет ни подобных достижений, ни стремлений к ним, и Марго до сих пор принадлежит честь быть единственной женщиной, которая когда-либо бросила меня — весьма разумное решение, за которое я (как и, надеюсь, миссис Молдбаг) ей весьма благодарен.
На тот момент я не то чтобы уже приобрёл свои нынешние экстремистские взгляды, но и то не то чтобы я всё ещё продолжал пить синие таблетки. Поскольку позиции у Марго были именно такие, какие от человека с её карьерой и стоит ожидать, у нас было множество оживлённых бесед.
Однако я всё ещё верил, что New York Times предоставляла мне более-менее точную картину современной истории. Разумеется, мне уже было понятно, что все журналисты там были ортодоксальными Универсалистами — не то чтобы я использовал этот термин — однако я думал, что я могу просто пропускать их редкие религиозные излияния. Все это было до того, как эти ваши блоги стали популярными.
И однажды тема этого поста всплыла в совершенно другом контексте. Марго объясняла мне, как работала её карьера учёного. Разумеется, цель учёных — публиковаться, и у них были самые разные журналы, которые обычно (по крайней мере, люди, занимавшиеся тем же, чем Марго) называли по цветам. Поэтому «Журнал эндемической гастроэнтерологии» назывался «зелёным журналом», «Журнал неутолимых инфекций пазух» — «жёлтым журналом» и т.д., и т.п.
«Однако» — сказала Марго — «на самом деле все стремятся попасть в серый журнал».
Этот факт — один из фактов слишком странных для того, чтобы сознание могло попытаться объяснить его; остаётся лишь принять его за аксиому. Поэтому мы принимаем за аксиому то, что тысячи лучших учёных США (разумеется, Марго работала в довольно политизированной области, заботясь о «здоровье населения»; однако я более-менее гарантирую вам, что любой учёный на свете отказался бы от любой публикации ради заметки о себе в Таймс) делают более-менее всё, что могут, ради того, чтобы «попасть в серый журнал».
Разумеется, они не могут добиться много. Они не могут отправлять статьи в серый журнал. Формального процесса рецензирования не существует. Нужно просто знать кого-то, кто знает кого-то… и кто находится на вершине этой цепи? Пять-десять человек, может, с дипломом бакалавра чего-нибудь. У которых благодаря каким-то невероятным бюрократическим манёврам получилось оказаться назначенными «ответственными за науку» в Таймс.
Можете представить себе работу на такой позиции? Все во вселенной хотят дружить с вами. Всевозможные штатные преподаватели, гении исторического значения, стипендиаты Макартура, шарлатаны, чудаки и психи. Поскольку вы — человек хотя бы немного приличный, вы не просите их упасть на колени и облизать вам ботинки. «Нет, дойди до подошв… пониже… ага, да, отлично. Ничего так не растворяет чёртову жвачку так хорошо, как слюна гениев». Однако — давайте посмотрим правде в глаза — вам бы ничего не помешало.
Вам не кажется несколько странным, что эта группа, плюс-минус необразованных людей, по сути, контролирует науку? Что они, например, могли бы написать отчёт Вегмана и обречь — обоснованно или нет — глобальное потепление на ту же судьбу, что и холодный ядерный синтез, N-лучи и Хвана У Сока? Что, по-вашему, произойдёт, когда они всё-таки ошибутся в первый раз, и кто-нибудь поймает их с поличным? И кто вообще может «поймать» их?
И это только наука. Представьте, например, что на главной странице Таймс вы видите статью об Израиле, подписанную неким «Стивеном Эрлангером». Наверное, такие статьи появляются раз в несколько дней, и, несомненно, если вы прочтёте их все, они расскажут вам историю. Однако чего вы из этой истории не узнаете, так это то, что один из десяти самых влиятельных человек в Израиле — быть может, один из пяти — это… «Стивен Эрлангер».
Я рекомендую множество старых книг, однако позвольте мне сменить пластинку и порекомендовать одну новую книгу: ревизионистскую историю первой половины Войны во Вьетнаме за авторством Марка Мояра. Что сделал Мояр, так это прошёлся по архивам и переписал историю так, будто бы американские корреспонденты во Вьетнаме были обычными людьми, участвующими в происходящих в них событиях — не какими-нибудь бесстрастными, ангелоподобными наблюдателями.
Читать текст об истории, из которого некоторые участники были вымараны — ощущение своеобразное. Всё равно, что быть частью романа, в котором есть полтергейст. Тарелки внезапно вылетают из шкафчика и пересекают всю комнату, чтобы разбиться на стене. Летающие тарелки! Неудержимые силы исторической судьбы! Когда вы видите ту же самую историю, но со всеми персонажами, и вы понимаете, что в реальности кто-то взял тарелку и метнул её, у вас появляется очень приятное чувство возвращения реальности.