Is journalism official?
НеореакцияНо можно ли назвать серую журналистику «официальной»? Подходит ли это слово? Ведь в конечном счёте The New York Times — частная компания, как и Microsoft или McDonald's. Независимость её журналистов тщательно охраняется — причём не только от государства, но даже и от многих частей корпоративной иерархии самой газеты. Явно никто не пишет им письма, указывающие, о чём писать, а о чём — нет: ни Белый дом, ни Национальный комитет Демократической партии. Разве можем мы — как подразумевает словосочетание «официальная журналистика» — записать её в одну группу с Правдой или Жэньминь Жибао?
Этот вопрос можно переформулировать: каков минимальный набор структурных изменений понадобился бы для того, чтобы серая журналистика стала неоспоримо официальной? И если мы применим эти изменения, создадим ли мы нечто совершенно новое, или же наши изменения будут сугубо косметическими?
Во-первых, мы создадим Департамент журналистики. Он будет элитной ветвью федерального правительства, со своей системой рангов — как Дипломатическая служба, только ещё элитнее. Ранги будут такими же, как и в системе GS/SES, но со специальной буквой J («журналист»). Ведущих журналистов, таких как «Стивена Эрлангера», могут нанять на позицию J-15. У деканов J-университетов, редакторов и подобных им будет специальный ранг SJ — «senior journalist», ведущий журналист.
Департамент журналистики сделает частью этой системы все «мейнстримные СМИ». У него будет три отдела: Отдел обучения, Отдел освещения и расследований и Отдел передовиц. Первый отдел будет координировать обучение журналистике. Второй отдел будет согласовывать повестку новостных отделов во всех существующих газетах и телеканалах. Третий будет собирать личные мнения разного рода политических колумнистов — как сторонников республиканцев, так и сторонников демократов. И так далее.
Важный вопрос вот в чём: как сильно бы такая ситуации (которую, очевидно, можно назвать характерной для официальной журналистики) отличалась от работы журналиста в нашем мире? Я подозреваю, что совсем не отличалась бы.
Например, ни одной другой ветви правительства и в голову не придёт говорить Второму отделу что писать или как писать. Это как если бы Белый дом приказывал Департаменту юстиции кого или как преследовать. Самый настоящий скандал — если об этом кто-либо узнает. И, конечно, Второй отдел всегда готов узнать о таком. Мы обычно считаем, что «независимая журналистика» — это следствие из свободы слова. Однако проще смотреть на неё, как на ещё один вид различных гарантий для госслужащих.
Например, в Великобритании есть кое-что очень похожее на Департамент журналистики. Он называется там BBC. Отличается ли работа журналиста BBC от работы журналиста CNN? Не слишком.
Я считаю, что нашу журналистику можно назвать официальной, потому что я считаю, что журналисты — госслужащие. Можно даже назвать их статорами в ротационной системе. У них есть такой же дух службы обществу, они так же защищены от политического вмешательства, и они беспартийны: они служат лишь Государству. Если вы верите в идеал гегельянского аполитичного государства, управляемого бюрократией, вы верите и в правильность официальной журналистики. Тогда, конечно, вам придётся объяснить, что было не так с эпохой Брежнева, но это другая история.
Более того, Департамент журналистики — это явно один из самых влиятельных департаментов в западном бюрократическом государстве. Журналист может влиять на кого угодно, и на него не может влиять никто — не считая судьи; и то он может делать это лишь в соответствии с одобренными процедурами (также известными под названием «законы»), в создании которых журналисты принимают активное участие.
Наверное, это наиболее яркое из всё ещё оставшихся различий между пост-коммунистическим бюрократическим государством (которое можно увидеть в Китае и — в последнее время всё больше — в России) и его западным братом. В пост-коммунистической системе власть принадлежит службам безопасности, которые могут командовать журналистами и судьями. В западной системе ситуация обратная. Конечно, жителю Запада легко увидеть преимущества нашего подхода. Но также интересно и взглянуть, у кого с кем торговый дефицит.
Итак, если всё вышеизложенное — правда, почему люди всё ещё верят во всё это? Почему они всё ещё читают официальную журналистику? Почему, например, я регулярно открываю nytimes.com?
Когда я вспоминаю времена, когда я считал, что Times обеспечивает меня точной историей реального мира, я не могу не изумляться. Ну, то есть, когда вы читаете Times, вы читаете истории, написанные реальными людьми. У них есть имена. «Стивен Эрлангер». «Дон ван Натта». «Эндрю Ревкин».
Знаю ли я этих людей? Доверяю ли я им? Есть ли у меня хоть какая-либо причина считать, что они занимаются чем-то кроме скармливания мне сосиски с дерьмом километровой длины? Можно ли назвать ответом «потому что они работают на организацию под названием "The New York Times"»? Что я знаю об этой организации? Как она выбирает своих сотрудников? Как и почему она наказывает или награждает их? Есть ли у меня хоть какой-либо ответ на эти вопросы? И если нет, почему я верю их верным-преверным взглядам на всё? Почему бы мне не доверять католической церкви? По крайней мере, их сотрудники придумывают себе крутые имена, типа «Бенедикт XVI». Что если всем журналистам Times нужно было бы выбрать себе папское имя? Сделало ли бы это их более заслуживающими доверия или менее?
Мой вывод: люди доверяют Times (и всей остальной официальной прессе) не несмотря на то, что они, по сути, читают Правду, но как раз поэтому.