Интервью с Вячеславом Рубским

Первый вопрос самый базовый: вы православный священник. Как вы им стали? И как пришли именно к православию и к идее стать служителем? Что для вас значит то и другое?

К православию я пришёл через баптизм, потому что я познакомился в начале девяностых с интересным парнем, баптистом, который в последствии стал пастором в Карелии. Я тогда посчитал для себя баптизм примитивной религией, до сих пор так считаю. А стал я священником, потому что почувствовал своё призвание быть с Богом до конца. Для меня священство это не какое-то ремесло – кадило-кропило, а некоторая формула веры до конца. Каждую минуту, каждый час. Некоторое посвящение, наподобие монашеского. Только монашеское, естественно, подразумевает отсутствие жены, а жена у меня на тот момент уже была. Вполне возможно, я был бы монахом, если бы не был женат на тот момент. 

Вот эта попытка быть священником, как полностью отданным Богу, потом для меня стала формой собирания людей перед лицем Божьим. То есть для меня важно было, чтобы людям, которые вокруг меня, было удобно возле меня и Бога, чтобы я не дистанцировался от них, не становился их командиром, а, скорее, тем, кто вдохновляет быть вместе. Я понимал, что собирание людей вокруг Христа и собирание людей вокруг себя это одно и то же, потому что до конца эти вещи разделить невозможно и не нужно. Развоплощённое христианство, абстрактное, развоплощённое православие, это некоторая мертвечина, для меня православие живо. И я старался быть тем, кто соединяет людей с Богом. 

Насколько мне это удавалось, наверное, в разные периоды, по-разному. Потому что я не могу сказать, что это нечто техническое: раз и сделал. Люди живые, они отходят, подходят, в определённые моменты своей жизни. Священник – это как ходячая надёжная компания. Хорошо, когда у каждого из нас есть надёжная компания, которая тебя всегда рада видеть. Вот церковь, я считаю, должна быть такой надёжной компанией друзей, которая тебя рада видеть. Безусловно, это и молитва и всё такое. Но прежде всего, это собрание людей верных друг другу, потому что заповедь у нас была: «любите друг друга».

Пару лет назад вы получили, как говорится, всесоюзную известность благодаря запрету, наложенному на вас из-за лекции по православной аскетике. Запрет был снят, вы продолжаете служить и творчески развиваться. Что поменялось (или может быть ничего) в вашей жизни и окружении с того времени?

Да это было замечательно. Это было промыслительно. Я чувствовал Бога рядом с собой. Я, как никогда, получил огромную поддержку от людей, которые являются моим кругом, от той самой общины. И от людей, которые были далеко от меня, и которых я не знал и которые меня не знали до того. То есть я ощутил это как невероятное откровение Божие о том, что я и моя деятельность, мои мысли, в которых, понятное дело, я сам всегда сомневаюсь, являются благословенными. И в результате всех этих передряг, которые были не безболезненными, я вышел обогащённым. Внутри епархии теперь мне позволено иметь свой блог, вести свои странички.. 

А до того в 2016 году на епархиальном суде мне было это официально запрещено, так что после скандала пришла реабилитация. Но вместе с ней, конечно, пришла и ответственность за дальних, за резонанс. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся». Пока что мне нравится. Я думаю, что это достаточно изматывающий режим, но надо будет как-то приспособиться для того, чтобы успевать и поддерживать канал, и быть священником, и быть семьянином, и быть богословом, психологом, философом, и так далее.

Насколько понимаю, вы достаточно скептически относитесь к некоторым практикам, которые сложились в православной среде, в частности, к уже упоминавшейся аскетике, системе проклятий и т.д. Некоторые ваши коллеги, столкнувшись с подобными мыслями, принимают решение о смене конфессии, сложении сана или вовсе объявляют себя атеистами. Что позволяет вам не поступать так, как они? 

Если мы христиане, мы не должны верить, что всё должно быть идеально. И в раннем христианстве порядка не было. Долгое время христиане носились с идеями типа скорого воцарения иудейского народа на другими, наступления 1000-летнего царства, первые 20 лет не крестили никого кроме евреев, обеспечивая тем самым дальнейший конфликт между пришедшими в христианство из иудаизма и из язычества. То есть, у христианства никогда не было «золотого века». 

И для меня то, что некоторые практики являются языческими или не универсальными это нормально. У священников, активистов и всех тех, кто потом пьют горькое разочарование, были завышены ожидания, и они в этом совершенно невиноваты. Потому что порождение завышенных ожиданий это негласная основа миссионерской деятельности. В этом смысле миссионерство походит на рекламную компанию. 

На самом деле православие это и хорошее, плохое, и ещё 50 оттенков серого. Для меня православие удобно и спасительно. Но я никогда не считал это преимуществом над другими людьми. Если кто-то ушёл в атеизм осмысленно, я это приветствую. Я считаю, что надо атеистов оставить в покое, они не должны ловить немое осуждение в наших глазах, не должны чувствовать себя ущербными. Тогда они начинают бороться в ответ, отстаивая свой атеизм. Именно в этом ключе они становится антиклерикалами. Они знают о том, что клирик не может о них хорошо думать. 

Для кого-то Достоевский слишком нудный, для кого-то это – гениальный писатель. Недавно Дэвид Бентли Харт назвал протоиерея Сергия Булгакова величайшим богословом всех времён и народов. Я читал много протоиерея Сергия Булгакова. Нетрудно подметить их сходство стилей с Дэвидом Хартом. Для меня это тяжеловесный слог. Но Харт читает иначе, поэтому для него это откровение Божие. Вот, он Бога воспринимает через Булгакова, – аминь! Умение подчеркнуть интерес и вовлечённость другого как равноценного собственному, является секретом того, что тебя не беспокоит переход, отход, уход, приход людей в православие, из православия, смена конфессий и всё такое. Дружба должна оставаться. Любовь превыше всего.

Что такое для вас православие сегодня? И что для вас значит быть православным? Вы сказали, что никто не может лишить вас права называться христианином, а православным, кто-то может? Аналогично с другим: вы говорите, что из вас не вышел бы атеист, но что насчёт буддиста, индуиста, «просто верующего в душе»?

Православие для меня сегодня это моя родная форма жизни в Боге. Очень разнообразное, пёстрое, глубоко историчное и современное, оно разное. Поэтому я себя чувствую очень хорошо. Потому я не спрашиваю ни у кого, как быть православным, я сам знаю. Более того, православие из меня исходит также как из других православных. У меня нет комплекса неполноценности по отношению к другим православным. Наверняка кто-то святее, но я не думаю, что христианам прилично меряться святостью. 

У ап. Иоанна сказано: «Верующий в Сына Божия имеет свидетельство в себе самом» (1Ин. 5,10). Почему же я должен у кого-то спрашивать о моей вере? Если мне интересно, я спрошу, но не посчитаю, что другой человек имеет власть определять, верую ли я вообще или не верую. Никто не имеет качественной возможности определить, что у меня в душе. «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нём?», – говорит Писание (1Кор. 2,11). Никто не может меня лишить права на христианство, потому что Бог не в правовой системе, а в глубоко личном опыте богообщения. 

Из меня бы не вышел атеист, потому что так получилось, что я встретил Бога. То есть я не могу объяснить свою веру иначе, как через опыт переживания самого Бога. Не каких-то там книг или проповедей, а именно самого Бога. Для меня всё остальное совершенно неважно. Насчет буддизма и индуизма: я считаю, что европейский человек не может быть ни индуистом, ни буддистом вполне аутентичным. Он всё равно привносит какую-то европейскую нотку европейского восприятия мира. Мне незачем стараться быть индуистом, когда я себя свободно чувствую в православии. Те цели, которые ставит буддизм, мне не кажутся релевантным человеку. Цели, задачи и методы, которые ставит куст индуистских религий мной воспринимаются как чуждые, неподходящие. А для самых индусов это нормально. 

Что касается просто верующего в душе, я и есть верующий в душе, а где же ещё? Если вы имеете в виду какую-то негативную коннотацию, что просто верующий он хуже, чем непросто верующий? Кто они, непросто верующие? Это те, что носятся с идеями догматического учения и не чувствуют этого догматического учения? Даже отец Георгий Максимов, написал книгу «Вечны ли адские муки», в которой есть строки о том, что лично ему тоже не нравится, что люди идут в ад. Ну, раз его душа не приемлет этой идеи, значит, он не православный. Потому что православные искони считали, как, например, свт. Григорий Двоеслов, что одним из наслаждений праведников будет созерцание вечных мучений грешников. Ад — это наслаждение для святых людей. Если о. Максим этого не понимает, значит, он как-то не вписывается. Тут он ближе ко мне, и мы оба не вписываемся. Мы просто изображаем из себя верных древнему учению Церкви V или XV века, но по-настоящему хорошо мы веруем в душе, и эта вера —  не интеллектуальная, а вера опыта, Встречи, соприкосновения, общения и объятия с Богом.

Кто для вас — Христос и в чём заключается Благая Весть Евангелия?

Христос для меня —  Бог, которого можно видеть в человеке. Он не стесняется быть человеком, не только преображённым на Фаворе Иисусом Христом, но и тем человеком, который сидит напротив тебя, который находится рядом с тобой. Призыв религиозно принять ближнего, который есть в Евангелии, это такой намёк на то, что ближний гораздо важнее, чем абстрактный Бог. Это очень серьёзное заявление, которое разворачивает верующего в Бога лицом к человеку.

В этом состоит благая весть о том, что религия человеческих иерархий окончена. Окончено услужение Богу, окончено жертвоприношение (для евреев оно богослужение), окончена помпезность храмов и культов. То есть вертикальная связь теперь должна послужить горизонтальной. Объявляется новая эра, новый завет, новый лик Отца. Христос здорово обыгрывает первую заповедь Ветхого Завета, которая звучала: "люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею и всеми силами твоими» (Вт. 6,5). Когда Он, говорил с учениками, Он сделал такую аллюзию: "Заповедь новую даю вам" —  новую по отношению к старой: "Любите друг друга", то есть тут вместо «любите Бога» Он говорит: «любите друг друга». Это и есть новизна заповеди. Весь Новый Завет заключается в развороте религии по отношению друг к другу, когда я воспринимаю ближнего как дар и общение с ближним, как богообщение. Безусловно, это задача очень и очень высокая, и в истории Церкви и многих христианских сект были попытки это как-то реализовывать. Получается вкривь и вкось. 

Для меня Христос и Его благая весть заключается в том, что теперь не надо выслуживаться перед Небесным Царём, надо просто принести кофе, чай и поддержать ближнего. То есть вот эта вот обращённость на человека как основное религиозное занятие и есть благая весть. Её благость заключается не в том, что Небесный Царь больше на нас не обижается, а в том, что ты сам получаешь от этого некий импульс инобытия в этом простом, суетном мире.