«Мачете», Ярослав Малый
Интервьюер: Влади Блайберг
«Если тебе есть что сказать, всегда найдутся люди, которые захотят тебя услышать».
— Ты умеешь погрузить публику в некое состояние нирваны: на твоих концертах мне каждый раз казалось, что я чувствую общее сердцебиение зала. Как это у тебя получается?
Музыка — сильнейшая энергия, а концерт — портал, в котором мы оказываемся вместе со слушателями. В этот момент мы творим музыку вместе: отдаем музыкальную вибрацию, а она нам вибрацию своих эмоций. Иногда кажется, что мы единый организм и ощущаем присутствие другой энергии, в хорошем смысле потусторонней. После концерта я минут 40 не могу общаться с гостями: просто сижу и прихожу в себя.
— Быть соблюдающим человеком для популярного артиста непросто. Я видел, как несколько девушек подошли, чтобы с тобой сфотографироваться, и ты попросил их не дотрагиваться до тебя. Как ты это объясняешь? Не боишься их обидеть?
Какая разница?
— Все-таки поклонники.
Я делаю музыку, это продолжение меня. И делюсь с людьми музыкой, но не своим телом. Почему я должен дотрагиваться до этих девушек, а они до меня? Мы же никоим образом не принадлежим друг другу. Я дотрагиваюсь только до жены, детей, близких друзей. Того, что я делаю на сцене и на своих пластинках, более чем достаточно для контакта с миром.
— То есть ты выстроил невидимую стену от чужих?
Это не стена: скорее правило, которое помогает не впускать в себя то, чего я не знаю. Сфотографироваться на память — пожалуйста. Но без телесного контакта.
— В твоих текстах много жизненной философии. Давай я сразу задам тебе философский вопрос: что такое счастье?
Когда ты любишь и любим, рад тому, что у тебя есть, не гонишься за мечтой, а понимаешь, что жизнь и есть мечта и смысл. Я уже несколько лет живу с этим ощущением. Просыпаюсь счастливым и засыпаю счастливым, даже устаю счастливым.
— Сложно всё время быть счастливым?
Надо просто принять решение, счастлив ты или нет. Был момент, когда у нас с женой денег хватало только на кефир. Утречком мы шли в Волконский, пили стакан кефира на двоих, и я понимал, что это, наверное, самый счастливый момент. Я был менее счастлив, когда летал на частных самолетах и жил в семизвездочных гостиницах. Счастье — это когда понимаешь: то, что тебя окружает, и есть то, что тебе нужно.
Когда всё время куда-то несешься, не успеваешь почувствовать вкус жизни. В детстве я часто забегал к дедушке с бабушкой, кушал и убегал. Дедушка как-то спросил: «Куда ты бежишь?» Я ответил: «На улицу». Он спросил: «Ты понял, что ты съел?» — «Мясо». Он ответил: «Нет, это было не мясо, иди попробуй еще». Я взял кусок: «Но это мясо!» И он сказал: «Ты не понял. Это было вкусное мясо».
Каждый момент нашей жизни очень вкусный. Мы всё время куда-то летим, бежим, придумываем проблемы, а потом их разруливаем, создаем себе реальность, в которой нам не совсем комфортно. Окружи себя любимыми людьми, найди любимое дело и место — это и будет счастье.
— Но когда бежишь, есть ощущение, что продвигаешься вперед. Как остановиться и понять, что мясо-то вкусное?
Могу сказать о собственном опыте. Было время, когда мы тоже очень сильно бежали, была прямо марафонская дистанция: приближался фестиваль, над которым работали три года, и выход первого альбома «Мачете». Мы не понимали, где просыпаемся и где засыпаем. По 200 писем в день, на которые надо ответить, огромное количество моментов, которые надо разрулить. Дошло до того, что мы легли в больницу под капельницы.
В итоге мы с женой решили, что делаем паузу на пять лет. Мы вышли из этого колеса успеха, уехали сначала в Израиль, потом в Индию, потом в Сингапур. Три года из этих пяти я вообще не пользовался телефоном: он у меня был, я записывал туда тексты песен, но в нем не было сим-карты.
— Как это возможно в наше время?
Возможно. О каких-то новостях мне рассказывала Рахэль. Но когда я включил телефон через три года, оказалось, что ничего не изменилось, ничего. Пара новых имен появилась и пара скандалов, в остальном всё то же самое.
— Как же ты связывался с миром?
Мы как-то организовали собственный мир. Если близкие друзья хотели к нам прилететь, они прилетали, и мы были рады их видеть. Мы общались с огромным количеством чудесных музыкантов по всему миру. Я бы сказал, что это было самое прекрасное время, если бы не наступила пандемия. То, что люди болели и умирали, очень печально. Мы эти 11 месяцев просидели на Алтае, каждый день видели, как растут наши дети, кайфовали, гуляли, вместе лазили по горам, писали музыку. Это было фантастически.
— Ты не боялся, что за это время потеряешь зрителя и придется начинать всё с нуля? Сам знаешь, что такое артист, который уходит даже на год.
Я никогда не считал себя артистом, певцом или музыкантом. Мне в моей музыке важно только то, что я с ее помощью говорю, поэтому нет никаких проблем уйти на три, пять, 10 лет. Если мне есть что сказать, я вернусь и скажу, а если нет, так и не вернусь. Для меня музыка — это не фанаты, не телевизор, не радио, а возможность выразить идею, которой я живу, и мечту, в которую верю.
— Тем не менее и поклонники, и телевизор существуют.
Как показывает практика, ничего никуда не девается. Если тебе есть что сказать, найдутся люди, которые захотят тебя услышать.
— Какое у тебя любимое место в Израиле?
Цфат. Мы жили там года полтора. Он похож на Иерусалим, но в Иерусалиме много суеты, а в Цфате ее нет. Мне кажется, это мини-модель того, как должен выглядеть весь Израиль: материальные вопросы где-то далеко, а здесь всё про единение с людьми и со всевышним абсолютом. В основном в Цфат переезжают те, кто уже всего добился в жизни. И когда эти бриллианты со всего мира, слетевшиеся, чтобы провести здесь старость, делятся своими историями и дают советы, понимаешь, что это совершенно бескорыстно. Им не нужно кем-то выглядеть в твоих глазах, просто они хотят, чтобы ты увидел и узнал что-то новое. В такие моменты осознаешь, насколько прекрасен бриллиант, который называется «жизнь».
— Согласен, в Цфате это чувствуется.
Когда там жил мой папа, он уже сильно болел, но ходил в микву Аризаля, из которой ведут, по-моему, 111 ступенек. Туда он еле шел, но, выходя из миквы, почти бежал вверх, я не мог его догнать. Фантастическое место, очень сильное.
— Если бы ты встретил отца, что сказал бы ему?
А я ему сказал всё, что хотел, в песне «Иди до конца» с моего последнего альбома. Когда папы не стало, я не почувствовал, что он ушел. Внутри меня идет постоянный диалог с ним: я что-то говорю и получаю ответы. Не знаю, как это объяснить. Просто мы все продолжатели долгой цепочки от Адама. Если уважаешь и любишь своих предков, начинаешь слышать их голоса. Всё в этом мире — путь души, а душа бесконечна, и связь с предками в ней прописана. Если её развивать, это принесет чудесные моменты, фантастическое дополнение к реальности, в которой мы живем.
— Давай пройдемся по паре мест из текстов твоих песен. В песне «Ангелы» есть слова «Сколько нужно времени, чтобы зажечь в себе гения». Так сколько нужно времени?
А я не знаю, потому и спрашиваю. Как достать сокровище из чудовища, которое мы сами создали? Сколько нам нужно времени, чтобы понять, что в каждом из нас есть гений, что мы не биомасса? Да, многие хотят нас ею сделать, но есть и другие люди, которые хотят, чтобы с тобой было всё хорошо: твои родители, близкие. В принципе нам предлагают быть биомассой не так уж много людей. Твой выбор — согласиться или сказать: «Мне это не нужно».
— Песня «Мистика»: «Наши ошибки превратятся в цветущие сады». Ты умеешь превращать свои ошибки в цветущий сад?
Там немножко о другом: даже если мы поднимем новые знамена руками, полными предрассудков, в будущем наши ошибки всё равно превратятся в цветущие сады. Но если мы будем черпать из прошлого, в будущем возникнет непроходимое болото.
Этот мир укатан в асфальт предрассудков и лжи, и мы, к сожалению, часто строим на этом фундаменте. На самом деле единственно возможный фундамент — любовь. Не та, о которой поют в песенках, а всеобъемлющая: ее можно почувствовать, если закроешь глаза и уберешь болтовню, которая звучит у тебя в голове. Когда прикасаешься к этой любви, понимаешь, насколько каждый из нас изначально богат, насколько много нам дано. Мы ничего не знаем о себе, но, думаю, сейчас такое время, когда многие начинают узнавать.
— Пандемия, мне кажется, в этом помогла.
Не настолько, насколько мне казалось вначале. Но да, многие задумались. При обычном течении жизни привыкаешь к комфорту или борешься с дискомфортом, но не задумываешься о самых важных вещах. А тут появилось время подумать, куда тебя стараются поместить и хочешь ли ты этого. Сегодня так много информации, которая мешает нам быть самими собой, мешает жить: новости, новости, новости, какие-то идиотские фильмы, музыка… Я думал об этом, когда назвал свой альбом News Time.
— У меня ощущение, что мы в какой-то коробке.
Да, есть такое чувство. И из этой коробки никто тебя не вытащит — только ты сам, если начнешь ценить себя, свободу, любовь. Надо просто ничего с собой не тащить. Знаешь, с детства начинается стресс, и мы, как мешок, тащим его за собой всю жизнь, а он становится всё больше и больше. Зачем мы его прем за собой? Не ведись на то, что тебе предлагают: сам предложи себе то, что тебе нужно.
Вообще, мир очень сильно и быстро меняется, как бы уплотняется. Раньше было ощущение, что мир разрывает, а сейчас, наоборот, всех сближает друг с другом, ставит лицом к лицу. Традиционные взгляды ломаются, и перед нами встают такие вызовы, с которыми в одиночку не справиться. Чтобы встать над ними и сказать: «Стоп», нужно объединяться.
— Какое главное оружие в жизни?
Безоружность. Хотя мы и называемся «Мачете». Дело в том, что это единственное оружие, которое помогает пройти в непроходимых джунглях. Если ты будешь цепляться за всё, что есть в этих джунглях (ругать, осуждать, решать, что хорошо и плохо), ты навсегда там и останешься. Надо просто проходить насквозь. Вообще, 90 % вещей, которые стоит делать, нужно делать внутри себя, и только 10 % снаружи. Конфликты возникают и решаются внутри нас.
«Мачете» — это на самом деле любовь. На первом альбоме был трек «Мачете, руби любовью всё это». В принципе объяснение.
— Ты постоянно говоришь о любви. А что такое любовь?
Любовь — это ты. Только ты можешь найти ее в себе и подарить другому, только ты можешь понять, достоин ли этого человек. Любовь заложена в нас изначально, мы с ней рождаемся, это огромный подарок. В каждом из нас есть частичка Всевышнего. Эта частичка и есть любовь. Важно все решения в жизни принимать исходя из этой любви: спрашивать себя, хорошо сейчас этой частичке или ты пытаешься ее нагнуть и перешагнуть.
— Ты родился на Украине, долго жил в России, выступаешь там и тут. У тебя нет проблем из-за политических разногласий двух государств?
Абсолютно никаких. Был момент, когда я думал, что нужно что-то сделать, потом понял, что это просто искусственное разделение людей, чистое надувалово. Музыка — это медицинский клей, который связывает людей, вибрация, которая позволяет вознестись надо всем. Мы против всякого разделения и за общую связь, не основанную на политике или религии: только на любви друг к другу и к Всевышнему. Считаю, что это наша миссия.
— В свое время ты написал музыку для игры Need for Speed: Shift. Как это получилось?
Был период, когда я увлекся этой игрой, просто пропадал в ней. Сейчас понимаю, насколько это было ошибочно: я напрасно терял время. У нас даже дети не играют и не торчат в интернете.
— Вы в принципе не даете им девайсы или ограничиваете время?
В принципе не даем.
— Не боишься, что они будут вычеркнуты из социума?
Мы всё обсуждаем с ними и никогда не действуем назидательно. Даже если у ребенка аллергия, а он очень хочет конфету, мы оставляем эту конфету на столе. Потом видим красное лицо, руки, и каждый раз оказывается, что ребенок сделал правильные выводы. То же самое было с девайсами: отдали компьютер и телефон и уехали дней на 10. Вернулись — у детей красные глаза, они плохо спят. Мы сели, обсудили этот момент и вместе решили, что убираем все эти штуки, потому что так сейчас полезнее. Взрослая дочка сама принимает решения, есть только договоренность, что два дня у нас чистый кайф без телефонов: в шаббат и в воскресенье. Она художница, учится, ей необходимо общаться и быть в курсе трендов.
— Кто-то из детей хочет продолжать твою музыкальную карьеру?
Да, Герц.
— Поет?
Они все поют, у них группа Magic people. Мы пока ее не светим, но у них есть пара реальных суперхитов. Герц играет на пианино, Лиора и Соломон на гитаре. Они сами пишут и песни, и слова, приходят ко мне в студию, мы их записываем. Просто это прикольно: они кайфуют, мы кайфуем.
— В «Википедии» написано, что в музыкальной школе ты несколько раз оставался на второй год, а после ее окончания выучился на дирижера народного оркестра.
Не выучился, меня выгнали из музыкального училища. А на второй год действительно оставался. Я пошел в музыкальную школу первоклассником. В музыкальной школе пять классов, а в общеобразовательной восемь, и, чтобы окончить обе школы одновременно и поступить в музыкальное училище, три года я оставался на второй год. Поступил, кстати, по классу балалайки, это оказался очень серьезный инструмент. Учитель Игорь Семенович меня за ухо вытаскивал со спортивных площадок, снимал с гаражей и приводил в класс.
— То есть тогда ты музыку не любил?
Любил, но и спорт любил очень сильно, движение, улицу. Когда пацаны в футбол играют, а ты идешь с папочкой музыкальной школы, это не круто.
— Сейчас играешь в футбол?
Конечно, мы с детьми рубимся на Алтае.
— Расскажи про вашу отшельническую жизнь на Алтае. У тебя там студия?
Да, домашняя студия. Но в принципе музыку я пишу везде. Она у меня всё время звучит в голове. Этот процесс начался лет в семь-восемь и с тех пор продолжается, даже сейчас, когда мы с тобой общаемся.
— Да ты счастливый человек: тебя муза никогда не покидает.
Музу можем покинуть только мы сами своим неуважением и пренебрежением к ней.
— Появились ли у тебя за 11 месяцев изоляции новые идеи?
На Алтае есть оркестр традиционных инструментов, о которых здесь ничего не знают. Этим инструментам по 700 лет, и они звучат фантастически сильно. Вообще, у них там абсолютно отдельная музыкальная история, связанная с шаманизмом. Считается, что, когда человек поет, он притягивает верхние силы, а когда играет на огромном традиционном бубне — нижние. Гармония, которую они выстраивают между двумя силами, превращается в чистую энергию. Это нереально круто. Мы уже записали с этим оркестром один трек и собираемся сделать целый проект.
— У тебя на Алтае появились привычки, которые ты не приобрел бы в Москве?
Летом я рано утром хожу гулять босиком — по полям, по лесам. Это такой кайф, такой невероятный обмен энергией с землей! Мы же совсем потеряли с ней контакт. Положили асфальт, надели кроссовки и забыли.
— Во время локдаунов многие жаловались на то, что дети очень отвлекают от работы. Вы на Алтае постоянно были с детьми. Как ты разруливал моменты, когда надо было помолчать, отключиться?
Они очень уважают это. Достаточно сказать: «Не сейчас, подожди, пожалуйста». И это «не сейчас» прекратится только тогда, когда мы сами подойдем и начнем разговор.
— И что, они действительно тихо займутся чем-то своим?
Да. Могут взять книги и почитать или пойти погулять. Это не значит, что они у нас особенные: дети всегда дети. Если мы им ничего не говорим, у нас такой кипеж стоит в доме! Но если сказать: «Хватит!» — кипеж прекращается или переходит на другую территорию.
— Какие фильмы ты смотришь в свободное время?
Разве что изредка какие-то биографические, обычно с детьми. У меня нет времени смотреть кино. Какой смысл проживать не свою жизнь и отдавать эмоции какой-то картине? В жизни и без того много вдохновляющих моментов: от общения с близкими до возможности помедитировать и поговорить со Всевышним. По сравнению с этим смотреть на чьи-то придуманные переживания и истории просто неинтересно.
Фото: из личного архива