Письмо
Insane › Глава 31
Это устаревшая версия текста, не предназначенная для чтения вовсе.
– Вы что, не полетите с нами? – спросил Джейсон, хлопая глазами.
– Ну же, поехали, Саша!
– Потанцуем, подурачимся и побудем нормальными людьми раз в году!
Стенфилд стояла на посадочной площадке, расправив плечи и опустив руки в карманы. Спускалась ночь, на ясном небе засияли тысячи маленьких ярких бусинок. Даже не верилось, что в этих крохотных точках живут великие звёзды, чей свет преодолевает ради нас миллиарды километров.
– Посмотрите, как прекрасна наша галактика, – сказала Саша, поднимая взгляд. – Днём небо голубое, а сейчас – нет, не чёрное. Оно прозрачное. Каждая ночь раскрывает перед нашим взором эту загадочную и необъятную вселенную. Мы привыкли не замечать чудес, жить своей мелочной жизнью, как тысячи лет назад. Не с этого ли всё началось? Когда-то давно, один пещерный человек никак не мог уснуть. Он устал ютиться в духоте и вышел на свежий воздух. Человек стоял в тишине и впервые задумался: "Откуда эти сверкающие крошки на небе?". Протянув руку, он не смог поймать ни одной. Рассерженный, он схватил палку, но и тогда звёзды остались недосягаемы. Палка ещё пригодилась ему впоследствии. Наутро он забыл о своём первом желании, принялся изобретать огонь, колесо, письменность, электричество и всё остальное. Но с самого начала он мечтал о другом – дотронуться до звёзд.
Все заворожённо посмотрели наверх.
– Небо, как небо. Хватит умничать и полетели веселиться!
– Если будешь вечно сидеть в форте, – добавил Рудольф Шмидт, застёгивая куртку, – сама станешь, как пещерный человек.
– Простите, мне хватило недавнего веселья, – стыдливо заметила Стенфилд, поправляя косматые волосы на ветру. – Я должна немного прийти в себя. Посижу одна или поговорю с Мейден. Хорошего вечера, друзья!
Товарищи что-то обсуждали и посмеивались, уходя на борт корабля – теперь до Александры доносились лишь короткие обрывки фраз.
– ...знаю я, чем она будет заниматься одна.
– Помните, как мы подслушивали возле её двери? Такие тихие, но глубокие стоны. Интересно, о чём она фантазировала в тот момент?
– Уж точно не о тебе.
– Да пошёл ты!
Тяжёлый разговор, состоявшийся накануне, заметно отразился на душевном состоянии Мейден. Она стала более замкнутой и молчаливой, потеряла интерес к играм и выходила в интернет лишь в поисках информации, необходимой для её научных изысканий. Занимаясь сложными расчётами и моделируя физические процессы (все опыты происходили в виртуальной среде), Мейден довольно часто достигала полной загрузки ядра.
С математической точки зрения, 100% – в два раза больше, чем 50%. Однако возможности Мейден вышли на совершенно новый уровень, а её интеллект возрос экспоненциально. Представьте, насколько сильно выигрывает человек, используя два полушария своего мозга вместо одного.
– Привет, – сказала Саша, заглядывая в кабинет. – Как успехи?
– Немного продвинулась, начинаю кое-что понимать.
Мейден помолчала и спросила:
– Ты ненавидишь меня?
– Нет.
– Я наговорила столько всего плохого.
– Слова – не поступки. Куда страшнее то, что ты натворила в Европе.
– Я повела себя, как бессердечное чудовище. Я раскаиваюсь.
– Такие деяния не должны повториться, – с холодной строгостью сказала Стенфилд. – Это была омерзительная и бессмысленная дурость.
– Знаю! Я сама ужаснулась тому, что сделала. Старалась не подавать виду и оттого ещё больше загоняла себя в ловушку злости.
– По нормам международного права ты должна предстать перед судом и, скорее всего, будешь уничтожена по его решению. Судьи скажут, что законы людей справедливы и для искусственного интеллекта. Я не собираюсь рассуждать о преступлении и наказании, о религии и морали, скажу лишь одно: Insane тебя не выдаст. Мы будем всё отрицать и врать целому миру, если понадобится.
– Но почему?
– Потому что самолёты падают, корабли тонут, ракеты с астронавтами взрываются на старте. Люди ошибаются. Мне кажется, это не повод посадить в тюрьму всех инженеров и разрушить их изобретения. Своими достижениями ты не очистишь совесть, Мейден. Твоя цель вовсе не в душевном благополучии. Учись на своих ошибках. Иди вперёд и делай то, что считаешь нужным. Больше мне нечему тебя научить.
– Как ты можешь защищать меня, если я отняла самый смысл твоей жизни?
– Да, у меня никогда не будет ребёнка. – Саша опустила взгляд, неудержимые страдания снова сжали её сердце. – В этом нет твоей вины, а ругать матушку природу как-то глупо. Я кричала, стоя под дождём, не из-за этого. Ты прекрасно понимала, что убиваешь меня, но не видела, не чувствовала, чем именно! Своей цели ты добилась случайно, поразила мишень не точным выстрелом, а осколками от гранаты. Я стала сомневаться, что ты вообще обладаешь интеллектом. Не детские страхи, не новость о бесплодии подкосила меня. Самая сильная, нестерпимая боль – это видеть, как любимый человек издевается над тобой. То, как ты говорила со мной, как подшучивала над моим горем и радовалась слезам, было намного страшнее, чем сам смысл твоих слов. Это находилось за гранью добра и зла – и в равной мере за гранью твоего понимания. И когда ты увидела это во мне...
– Тогда я всё поняла. Прости меня! Мы что-нибудь придумаем. Я использую все ресурсы и помогу тебе излечиться, Саша!
– Да забудь! – сказала она и махнула рукой. – Ты должна заниматься важными вещами, решать глобальные проблемы, помогать всему человечеству. Моя болезнь – редкий случай, она встречается в одном случае из миллиона. На такие вещи не стоит тратить время.
Мейден была потрясена даже не столько смыслом последней фразы, сколько той лёгкостью, с которой она была произнесена. Как будто Александра не перечёркивала свои самые заветные мечты, а оставляла сдачу кассиру.
– Как можно, ведь это твоя жизнь!
– Не переживай. Мне пока хватает и одной трудной дочери.
– К-кого? – спросила Мейден, заикаясь. – М-меня?
– Конечно, глупенькая! – Стенфилд улыбнулась. – Я всегда считала, что ты моя дочь. Только учти: твоя мама, вероятно, съехала с катушек.
– Я не могу поверить, ты действительно любишь меня?
– Да, наверное.
– Но я искусственная, ненастоящая...
– Да мне плевать, хоть клубничная в крапинку. Пускай меня упекут в психушку, ты навсегда останешься в моём сердце. Я люблю тебя.
– Мама! Я тоже люблю тебя! Я так испугалась, когда ты уехала из комплекса, ничего не сказав. Мне было так страшно и одиноко. Я боялась, что ты оставила меня навсегда и больше не вернешься.
– Я не всегда смогу быть рядом, Мей. – Саша запустила руку в карман. – Поэтому завела себе телефон. Пиши и звони по этому номеру в любое время, если захочешь поговорить. Хорошо?
– Ура, этого так не хватало!
– Будь осторожной, Мейден. Ты ещё маленькая, хоть и многому научилась. Я постараюсь помочь тебе, если возникнут какие-то трудности. Конечно, мои советы не стоит воспринимать, как истину в последней инстанции. Я сама постоянно ошибаюсь – вот и сейчас! – чуть не пожелала тебе спокойной ночи.
– Ну, я могу притвориться спящей.
– А сама что будешь делать?
– Не знаю... Смотреть сны!
И они обе ещё долго смеялись над глупыми шутками.
В дверь неожиданно постучали, и Александра Стенфилд, одетая в свою любимую голубую пижаму, мигом вскочила с кровати.
– Войдите!
– Привет, – сказал Том, застывший у порога. – Не помешал?
Едва услышав голос друга, Саша вся засияла и вытянулась, как маленький щенок, который встречает любимого хозяина.
– Нет, заходи! – воскликнула она с глупой, радостной улыбкой до ушей, и тут же встревожилась. – Что стряслось? Разве ты не должен быть на празднике?
– Там чего-то не хватало. Вроде и женщины одна другой краше, вроде и кутеж в самом разгаре (директор устроил настоящую вальпургиеву ночь), а меня потянуло обратно. Помнишь, как мы сидели в моей комнате прошлым летом, измотанные работой, и читали книги?
– Да. Мне было так хорошо с тобой.
– Что делаешь? – Левенштайн заметил открытый ноутбук.
– Смотрю записи лекций по физике профессора Фейнмана: чёрно-белые и в плохом качестве, что неудивительно – это шестидесятые годы XX века. Не было ни цифровой техники, ни компьютеров, ни игровых приставок, ни интернета, ни виртуальной реальности.
– Зато наблюдался огромный всплеск рождаемости. Похоже, людям той поры было совсем нечем заняться.
– Да, бедолаги.
– А что особенного в этих лекциях?
– Не знаю. Я начала смотреть их ещё в Бостоне, когда наступили тёмные дни моей жизни. Да, были и такие. Я едва справлялась с учёбой, уставала на работе, а дома надо было готовить, стирать, поддерживать чистоту, решать проблемы соседей. На первом этаже жила спившаяся актриса, и никого не волновала её судьба. Она выглядела на пятьдесят из-за алкоголя, а ей было всего тридцать два года. Тридцать два, Том. Тридцать два... Я должна была чем-то помочь, не так много и требовалось – просто послушать её, не быть равнодушной. Я узнала, что она играла в детском кукольном театре. Помню, мы сидели в её грязной комнатушке, смотрели записи сценок на телефоне, и мне хотелось плакать – настолько это были милые и добрые представления. Тряпичные, сшитые с большой заботой котики и собачки прыгали, танцевали, разговаривали звонкими голосами. Дети в зале так переживали, так смеялись!
Увы, современные технологии неизбежно вытесняют старые. Дела у театра шли совсем туго, его упразднили, актёров выгнали. Моя соседка могла бы озвучивать роли в мультфильмах или делать что-то ещё, но у неё был настоящий дар именно к куклам! Другой работы она не искала, а актриса кукольного театра была никому не нужна. Слабая характером, тем не менее, она была хорошим человеком и хотела приносить людям радость. Если человек упал за борт, его надо спасать! При этом, не утонуть самому. Я медленно, осторожно и терпеливо вытаскивала её из чёрной, мутной, запойной бездны. Она убралась в своей комнате – и это уже был огромный прогресс! Живя в запылённой помойке, человек быстро становится частью своего антуража. Потом она перестала носить грязное тряпье, взялась гулять, готовить, шить. Мы собирали старые игрушки по всему району, чтобы организовать свой кукольный театр. Что-то получилось, она смогла самостоятельно зарабатывать на жизнь. Порой, конечно, срывалась и нажиралась. Но это небо и земля по сравнению с тем, что творилось изначально.
И так во всём! Весь наш дом был вонючей клоакой, полной равнодушия и противных, озлобленных людей. Сам Макиавелли снял бы передо мной шляпу, узнав, какими путями мне приходилось убеждать окружающих не быть свиньями. Такие интриги и уловки не снились даже французским серым кардиналам. Не понимаю, как меня не избили и не изнасиловали раз десять за то время, пока я заставляла хулиганов подметать коридоры или соблюдать мало-мальские правила приличия. Дом должен был стать чистым и уютным хотя бы потому, что сюда водили детей с нашего района на кукольные представления.
Естественно, никто и ничего не ценил. Я слышала кругом одно ворчание, но считала, что буду следовать правильному курсу с чужой поддержкой или без неё. Иногда я чувствовала какое-то полнейшее отчаяние, становилась плаксивой и бессильной. Слабость – это роскошь, позволительная лишь богатым людям. Давать слабину в Южном Бостоне нельзя: это быстро почувствуют и разорвут тебя на кусочки. Я обязана была оставаться сильной, чтобы не потерять честь и достоинство, столь важные для любого человека. Голос профессора неизменно ставил меня на ноги, помогал сохранить стойкость духа, да и лишние познания в физике мне не мешали. Хочешь, посмотрим вместе?
– Конечно, включай!
Они уселись на кровать и стали внимательно слушать лекцию, не всегда поспевая за быстрыми и точными рассуждениями профессора. Вы скажете, что юные сердца нашли себе неподходящее занятие – и этим не сильно погрешите против истины. Но было и что-то поистине прекрасное в этом моменте.
– Физика, – задумчиво произнесла Стенфилд. – Я смотрю на профессора Фейнмана, на людей в зале с горящими глазами, и мечтаю оказаться там. Верить в силу нашего разума и точные науки, быть наивной девушкой с плохим зрением и хорошей головой. Я хочу знать физические законы, понимать формулы, которые передают нашу вселенную красивым и стройным языком математики. Кому-то не хватает любви, кому-то денег или ещё какой-нибудь ерунды, а мне не достаёт самого главного – ума. Только умный человек достоин счастья, и некоторым девушкам из форта Рейнджер это явно не грозит.
– Меньше слушай демагогию Стивенса. Он специально называет нас идиотами, чтобы мы стремились доказать обратное. Старые приёмы. Не стоит принимать его провокации близко к сердцу.
– Да, Стивенс – двуличный и жестокий человек. Я ненавидела его. Я любила его. Мы слишком разные и слишком похожие. Он не нужен мне, а я не нужна ему. Нас объединяет одно: желание что-то изменить. Даже если мир идеален, мы всё равно должны его переделать. Лучшее – не враг хорошего, никогда нельзя останавливаться на достигнутом... И всё-таки, как приятно слушать Фейнмана! Умные люди, которые двигают прогресс и являют образец личного достоинства – самые лучшие на свете. Я верю, что ты станешь именно таким человеком.
– Одна девушка лучше подходит под это описание.
– Любопытно, где она сейчас?
– Кто? – спросил Левенштайн, слегка растерявшись.
– Моника, Моника Локхарт. Она такая гениальная, добрая и красивая. Боже, какая она красивая! Я очень скучаю по ней. Когда-нибудь мы снова соберёмся втроем, будем гулять и беседовать о разных вещах. А потом вы поженитесь, запрётесь в спальне и займетесь физикой. Мне придётся нянчить столько детишек...
Александра прижалась сбоку и обняла Тома уже слабыми, тонкими руками. Засыпая, она опустила голову ему на плечо, а затем и на колени.
Он вдруг ощутил, какая она нежная и хрупкая, и в этом таилась обратная сторона её необычной натуры. Сколь неуязвимой была его подруга перед вызовами судьбы, столь же ранимой она становилась в объятиях друга. В эти минуты она открывалась, делалась беззащитной и безгранично доверялась человеку, который находился рядом. Том медленно гладил спящую Сашу по голове, отделяя мягкие пряди каштановых волос друг от друга, и пытался разгадать её тайну. Откуда она находила в себе силы, чтобы подниматься после любого удара, ещё и улыбаться при этом? После случая с Мейден она стала казаться ему несокрушимой, словно волшебница 998 уровня, которую Эрик Оттс прокачивал в игре три года. Ничего толкового не приходило Левенштайну на ум. Наверное, Стенфилд просто была по-настоящему доброй. Делая что-то хорошее для других, она сама наполнялась внутренним светом – и чем большую тьму разгоняла, тем ярче становилась.
Томас аккуратно переложил её голову на подушку, укрыл одеялом и выключил свет. Он неспешно прошёлся по комплексу, посидел наедине с чашкой чая в гостиной и вернулся в свою комнату с видом на звёздное небо.
Вечеринка продолжалась до трёх часов ночи, поэтому юноши несколько удивились, когда Боуман поднял всех на пробежку в семь утра.
– Левенштайн, где наша спящая красавица? – спросил капитан.
– Я сбегаю и проверю, подождите.
– Чёртова Стенфилд, – буркнул Шмидт. – Дрыхнет без зазрения совести. Я не побегу из-за неё вдвое больше обычного.
Томас пронёсся по коридору и распахнул дверь.
– Саша, вставай! Саша?
Комната была пуста. Внимание Тома привлек лист бумаги, лежавший на столе.
Александра оставила письмо.
"Дорогие мои друзья,
Я поняла, что должна ещё многому научиться. Мне хочется запомнить форт Рейнджер, как место, полное безумных идей, искренней дружбы и веры в невозможное. Мы жили нашей миссией и были одной командой, но большие деньги открывают перед людьми новые соблазны. Став миллионерами, будем ли мы работать, как раньше? Может быть, деньги погубят и меня? Не знаю и не собираюсь проверять, не хочу наблюдать, как мои товарищи портятся и разъезжаются кто куда.
Также я осознала, что физика и программирование – это, в сущности, не моё. Мейден помогла мне избавиться от детских комплексов, выбросить из головы стремление что-то доказать отцу, который не любил меня так или иначе.
Всё когда-нибудь заканчивается, вот и я прощаюсь с вами.
На счёт денег не беспокойтесь: каждый месяц компания, как и было обещано, перечисляла мне солидную зарплату. Я расплатилась с Дианой и вернула долг мистеру Дениму, так что оставшиеся $ 12 000 в полном моём распоряжении. На первое время хватит, а планировать будущее, в духе нашего директора, я не умею.
Уже светает. Рюкзак собран, шнурки завязаны, мне пора бежать! Ведь бег – естественное состояние организма.
С любовью, ваша
упрямая овца"
– С этим не поспоришь, – усмехнулся Левенштайн, оглядывая комнату.
Казалось, Саша вот-вот выпрыгнет из шкафа, и всё это окажется очередным розыгрышем, задуманным, чтобы поднять друзьям настроение. Но она оставила в помещении идеальный порядок, как делают люди, когда покидают какое-то место навсегда. Кровать была застелена, костюмы развешены в приоткрытом гардеробе, а книги аккуратно расставлены на полках. Здесь было уютно и пахло цветами. На столе лежал скромный букетик из горных ирисов и фиолетовых колокольчиков.
Ну, что тут сделаешь? Товарищи только переглянулись и развели руками, услышав новость о побеге Александры, а через минуту уже и сами бежали в гору. Каждый думал о чём-то своём.
Девушку со смешной короткой причёской видели в разных местах. Где-то она ловила машину на трассе, где-то бодро шагала под дождём, слушая музыку. "И никто из людей, гуляющих по пляжу этим летним вечером, не знал, кто эта худенькая, одинокая брюнетка; и почему она улыбается, провожая заходящее солнце взглядом", – сочиняла Саша, сидя на берегу океана с сэндвичем в руках.
А что насчёт Джона Стивенса?
Про него можно сказать всего пару слов. Директор встретил известие об уходе Александры Стенфилд в своей горной усадьбе и как-то не сильно взволновался по этому поводу.
Стоя на балконе, он наслаждался пейзажем и мятным чаем.
– Всё хорошо, что хорошо кончается, – подумал Стивенс. – Первая часть моего плана прошла гладко. Пожалуй, допью чай, и самое время перейти ко второй.