Илюша

Илюша убегал от сестры вниз по исклёванному металлом подъезду и хохотал. Громче, чем к тому действительно располагал азарт игры. Достаточно, чтобы перекрыть женскую ругань на своём этаже. Красный потрескавшийся дермантин соседской двери на пятом, напомнил как папа с мешком на плече, рыча вскрывал её монтировкой.

 — Не догонишь! Догоняй! Не догонишь!

 Прыжок через пробоину в ступеньках. Аля в свои дошкольные годы не могла с такой скоростью преодолевать препятствия, а из рук рвался буйный рыжий кот, прозванный Аресом Демидычем. Поэтому девочка отставала, животное орало, а Илюша как джентльмен притормаживал. Впрочем, это имело не только моральные, но и практические причины. На четвертом требовалось прижаться к стене, чтобы не зацепить плечом лохмотья подранных перил. И хорошо бы не врезаться в самодельную дверь из одеял и туго натянутого полиэтилена, за которой живут Зосимовы. Перила напоминали раскрытую тигриную пасть и отец давно обещал выступить в роли стоматолога, когда найдёт у кого одолжить соответствующий инструмент.

 На лестничном пролёте догонялки и вовсе пришлось вести аккуратным шагом, в благоговении перед святым местом: тут урчащий генератор с парой канистр, сетевой фильтр, воронка, ведро со шваброй и стекающие вниз праздничные гирлянды. В жизнеутверждающие краски они расцвечивают третий и второй, дотла выгоревшие этажи. 

 Пожар случился в первый же день, в самом начале войны, причём не по её вине. Просто что-то загорелось в одной из пустых, уже покинутых квартир. Когда ворвались в неё, чтобы потушить, это не сильно-то получилось. Огонь вырвался на лестничную клетку, выплеснулись наружу стекла, а языки пламени стали быстро карабкаться наверх и лизать балкон дяди Тараса.

 Годами этот солидный гражданин рассказывал всем желающим, в основном соседским мальчишкам, о неизбежности военного конфликта и как лично Тарас будет принимать в нём деятельное участие. Наверное, ему очень нетерпелось попасть в казарму, так как с самого утра он начал собирать вещи. К моменту возгорания, пыхтя, уже заталкивал в свой внедорожник огромный плазменный телевизор. Илюша помнил, что некоторые взрослые презрительно плевались и отпускали обидные шутки по этому поводу, но они не казались уместными. Если бы его, третьеклассника, тоже взяли воевать, то он был бы рад возможности смотреть мультики после совершения подвигов.

 Увидев, что балкон долго не продержится, Тарас решил не тратить время на борьбу со стихией, а стал лишь яростнее расталкивать соседей коробками с движимым имуществом. Когда автомобиль оказался доверху забитым, он решил напоследок обозреть происходящее. Чумазый от копоти, полненький и рыжебородый, в раскрытой куртке с шапкой, сдвинутой на самый затылок короткостриженного черепа, мужчина довольно вертел головой и размышлял о страховке. Кто-то, как и он сам ранее, тащил пожитки, кто-то сражался с огнём за четвертый и первый этажи, причем весьма успешно. Пара подростков кидалась в горящие порталы снежками, толпа в смятении гомонила и выкликала пожарных. Впрочем, учитывая творящееся в приграничном городке, надежда на их приезд таяла с каждой минутой. 

 — Клава, Клавушка! Да где же ты! Тарас, где твоя бабушка? — тронула его за плечо Ольга Адамовна, древняя бабулина приятельница и коллега. Обе преподавали музыку в местной школе и много лет жили в одном районе.

 — Так в машшш.... стоп. Где же она? — осекся Тарас, понимая, что пассажирское сиденье пусто. Он завертелся, охлопывая себя по карманам, будто старушка могла поместиться в них наподобии связки ключей.

***

Последней с ней говорила молодая соседка по лестничной клетке из арендуемой квартиры. В суматохе та залетела не в свою дверь. Клавдия Романовна спокойно сидела на диване, среди устроенного внуком беспорядка. Она была опрятно одета и, улыбаясь рассматривала любимую партитуру Чайковского, подаренную мужем еще во времена Союза. Под потолок тянулся дым, воздух гудел и подпекал. Девушка попробовала было вывести её под локоть, но получила вежливый отказ, пожала плечами и побежала к себе. Нужно было успеть вынести и припрятать в гараже у любовника красивое хозяйское зеркало.

***

Из-за гирлянд, собственно, вышел конфликт. Даже два. Сперва спорили стоит ли тратить на это топливо и ресурс генератора, увеличивая время его работы лишь для того, чтобы создать, новогоднее настроение. Ругались долго, но сошлись на том, что папа Ильи и старший Зосимов возьмуться сами обеспечить праздник. Каким угодно образом, включая бензин, хорошую ёлку и не вмешивая в это дело остальных. А конкретно — клан Гунько, расселившийся по дому аж на трёх захваченных ими жилплощадях. 

 — Вот что с ними не так, Лара, объясни мне?! Зимою снега не допросишься, на общее еле заставишь что-то сделать, зато как только помощь привезут или ещё чего делить, то тут как тут и будут из рук рвать пока коллектив на место не поставит! Если есть возможность сжульничать — обязательно воспользуются! Они ведь специально так себя ведут, чтобы промолчать лишний раз хотелось, а не скандалить! — изливал отец матери свои обиды, собираясь в Управу. Там могли подсказать где нужны рабочие руки, а то и просто подкинуть чего, если повезёт попасть на приезд внеплановых гуманитаршиков.

 Второй ресентимент высказала Ольга Адамовна. Она специально прибрела сообщить, что мерцающие светлячки на этаже подруги кажутся ей святотатством и "вальсом на костях". На улицу тут же выкатился зять Гунько и вдруг стал защищать бывшие до того в опале гирлянды. Он на весь двор кричал, что старая карга суёт нос не в своё дело и у неё забыли спросить чем им у себя заниматься. Докричался до того, что к ним вышли несколько человек и пригрозили отлупить мужика лопатой за неуважение к старшим.

 С пожилой женщиной же нашли консенсус, указав на то, что в подъезде есть дети. Клавдия всегда любила их и точно хотела бы сделать жизнь немного ярче. Вот и пусть мрачные этажи светятся и мигают, а не пугают темными провалами. Такое объяснение её устроило.

***

На улице смеркалось когда мальчик вышел из подъезда. Там тоже пришлось притормозить. Требовалось сперва приглядется, чтобы найти безопасное пространство для рукавичек и тогда уже толкать изрешеченную осколками дверь. Шлепнувшийся неподалёку снаряд, вогнул края разрывов внутрь и неаккуратность в обращении приводила к порезам или рваной одежде. Мальчик придержал для сестры вход открытым. Кот успел-таки вывернуться и дезертировать.

 — Во что будем играть? — спросила Аля.

 — Может в войну? — без особой надежды поинтересовался Илюша, жалобно состроив свои огромные серые глазищи. В зеленой шапке с круглыми декоративными ушами он был похож на лягушонка. 

 — Нет! Не хочу в войну! Это с мальчиками играй! — глухо донеслось из-под туго укутавшего её голову и шею пухового платка. Для доходчивости она топнула крохотным валенком. Мальчик кисло осмотрел привычный пейзаж в поисках подсказки.

 Местность надвое рассекала асфальтовая полоса. Справа располагался в меру унылый пустырь, а за ним районная самодеятельность — свежее кладбище, на котором лежал дядя Валера. Его убило шальной миной, когда во время боёв за город рискнул выйти из подвала поискать... даже непонятно чего. Помощи, поддержки? Есть такие люди, кому не сидится и постоянно требуется что-то делать, идти, искать, добиваться. 

 Он был весьма не одинок на новом месте. Илюша не знал как относиться к этой мысли и предпочитал сильно её не мусолить. Для дяди Валеры, наверное, неплохо, так как не в одиночестве. Для тех кому выпало составить ему компанию — не очень.

 Рядом с кладбищем, разваленная танковыми залпами в упор деревянная церковь, с некогда очень красивым лазоревым куполом. Её поставили на пустыре за несколько месяцев до войны и она не успела затереться в панораме. Стояла словно размятое вилкой кремовое пирожное посреди пошарпанной старой скатерти. Снег как разлитое туда же тонким слоем молоко, а в нём проступают крошки усохшей травы и пшеницы. За кладбищем серый лес. Над ним дымный и громкий горизонт.

 На дороге тот самый танк, от которого претерпел храм, ставший последним прибежищем группы штурмовиков. Как-то ночью Илюша из окна видел темную фигуру, что неловко пнула два раза ржавые равнодушные катки, быстро огляделась и уковыляла восвояси. Сперва он был готов клясться на мизинчиках, что это был местный дьячок, но потом засомневался.

 С левой стороны от дороги их район — раскиданные на приличном удалении друг от друга скучные девятиэтажные коробки. Одной из них не повезло иметь ближе к верхнему углу торца большой государственный герб. В него, наверное, только авиабомбой за это не кидали. Большая часть окон в домах были выбиты, какие-то затянуты полиэтиленом. Некоторые подъезды целиком сгорели или обвалились. Посреди двора, образованного тремя многоэтажками — останки детской игровой площадки с невеселыми корежинами былой роскоши. Были еще шелковичные и яблоневые деревья, но сгинули в первую же военную весну, пойдя на дрова. Не осталось и пеньков.

 Впрочем, растительность всё же имелась. Папа Ильи и старший Зосимов договорились с ушлым греком на красной девятке. Он объявился в качестве мобильного торговца, как только фронт устаканился и войска отошли от города. За большой мешок картошки грек привез крепкую двухметровую ель и мужчины водрузили её в центре двора. Какое-то время дерево принимало паломников: люди любовались им, подходили вдохнуть терпкий смолистый запах и, конечно, несли целые игрушки. На пахучих лапах повисли стеклянные и пластмассовые шары, зайцы, щелкунчики, скворцы и искрящиеся ленты мишуры. Ходила байка, что даже кто-то из клана Гунько расщедрился повесить фигурку, но никто в это особо не верил.

 От подъезда раздался скрежет металла об лёд, скрип, звук рвущейся ткани и тихое ругательство. Дети обернулись на шум.

 — Илюш, а кто это?

— Солдат.

— А чего он?

 Хороший вопрос. Мальчик сегодня видел этого высокого светловолосого парня второй раз в жизни. Первый случился несколько месяцев назад, в парке у здания администрации. 

 Они с ребятами тогда играли в стихийную игру без четко понятных правил. Что-то среднее между прятками, догонялками и казаками-разбойниками. Прячась за хилой живой изгородью, Илюша увидел напротив, в укромном углу под дубом, сидящую на лавке парочку. В девушке, правда не сразу, опознал свою соседку по лестничной клетке — Люсьен. Впервые с начала войны он увидел её роскошную ореховую косу, обрамлявшую остроносое личико и ужаснулся при мысли о том, сколько горячей воды должно было уйти на полное мытьё такой-то гривы. В обычной жизни девушка себе подобного не позволяла.

 Однако сейчас, бесстыдно ухоженная и в почти не подгоревшей шубе матери, она сидела и шептала что-то на ухо молодому военному. Ярко алый рот её был похож на две пухлые теплые колбаски китайского пластилина, подаренного когда-то дядей Валерой. Солдат краснел, мялся, и поглядывал по сторонам. Наверное, ему хотелось в туалет, а глупая Люсьен не понимала и допекала человека болтовней.

 Из подобных размышлений мальчика вывела увесистая палка, осушившая плечо и затылок. За соседними кустами довольно захохотали и тогда, схватив это орудие пещерного пролетариата, он побежал мстить, забыв про соседку и её друга.

 — Мне кажется, что его тётя Ирма выгнала... — прошептала Аля.

 — Чего? — переспросил Илья, пригнувшись. Сестра тут же забыла о манерах и закричала прямо ему в ухо.

 — Его тётя Ирма из дома выгнала! Он женихаться пришёл! 

 Солдат определенно услышал этот крик(поди не услышь) и смущенно крякнул у подъезда. Мальчик тут же зашипел на сестру: "Тише ты! Не ори такое!" и стал судорожно соображать как исправить конфуз. Хотя бы частично. Ему было жаль этого парня, так как рождественский вечер у того явно не задался. 

***

Всего 10 минут назад дети спокойно играли в Монополию у Люсьен и тёти Ирмы. Отец был на заработках — помогал что-то кому-то разгружать, а мама пошла к подруге и оставила их на попечение соседок. Аля плохо понимала рыночные отношения и потому проигрывала. Илья же разрывался между желаниями поддаваться, дабы не расстраивать мелкую и быть самым беспринципным капиталистом этого подъезда.

Вдруг усилился шум генератора и потянуло сквозняком — открылась дверь. Из коридора раздались голоса.

 — Мама, выйди к нам! Я тебя хочу познакомить...

 — Люся, кто это?

 — Здравствуйте...

 — Это мой друг, он...

 — Я вижу КТО он.

 — Да ну какая разница, мама, давай лучше...

 — Не давай. Молчи бесстыжая! Дети! — донеслось громче, так как тётя Ирма явно кричала в сторону их комнаты. — Марш на улицу гулять!

 — Срочная эвакуация, — шепнул сестре Илья и они принялись привычно и ловко хватать с кресла шапки, варежки, кота Демидыча. Ничего не поменялось со времен, когда требовалось галопом нестись в подвальное бомбоубежище.

***

Солдат немного постоял у подъезда, рассматривая надорванную ткань рукава на плече и пошёл к ёлке.

 — Красивая, — сказал он, грустно улыбаясь, ребятам. — Давно поставили?

 — Нет. Её недавно грек один привёз...

 — А вы женихаться пришли, да? — перебила брата девочка и совсем вогнала мужчин в краску.

 — Ну, Аля!

 — Кхм... Как вам это сказать... В целом, вы все слышали и странно сейчас было бы отпираться. — произнес боец, став нервно перекатываться с носка на пятку. Повисло неловкое молчание. 

 — Не переживайте. Просто тетя Ирма военных совсем любить перестала. Любых. — попробовал утешить бойца Илюша, — с ней даже фильмы про войну смотреть теперь нельзя, после того как её брата убило. Он вот там сейчас. — и мальчик махнул в сторону ряда сумрачных надгробий и крестов.

 Солдат посмотрел на кладбище долгим взглядом и совсем погрустнел.

 — Да, похоже, что так. Люся предупреждала о возможных проблемах и просила одеться в гражданское, но я не думал, что это имеет такое значение. — он договорил и вдруг явно смутился своей откровенности.

 Мальчику стало вдруг очень жалко всех взрослых с их нелепыми проблемами и конфликтами, которые не дают им жить радостно. Впрочем, нелепость эта, вне всяких сомнений, для них очень серьезна и мучает, непрестанно душит, вяжет в себе как неспелая хурма, которую приходится есть, потому что не знаешь, что еще закинуть в рот. Вот и этот круглолицый молодой военный, который сам недавно был как Илюша. Стоит и не знает, что делать, потому что одна тётка сошла с ума от горя, потому что не сиделось на месте её брату. То ли потому что такова была его натура, то ли потому что во всем виновата война. Которая началась потому что и тысячу раз потому, что всем взрослым не сидится на месте и порой это всё для них слишком серьезно. 

 — Может поиграем? — спросил ребенок.

***

Проблема была в том, что солдат совсем не знал куда себя деть. Подписан долгожданный отпуск и в части его уже не ждут, да и не хочется рисковать, мелькая на глазах у начальства. Вдруг передумает. Билеты на поезд до родного города только на послезавтра и непонятно как выбираться из этой глуши в темное время суток. Изначально предполагалось, что Люся познакомит его с матерью и оставит ночевать у себя, а завтра он уедет в обед на автобусе до ближайшего крупного поселения с железнодорожным вокзалом. 

 Выталкивая его за дверь, будто лишнего свидетеля перед поединком, девушка грозно прошептала: "Жди. Теперь я за тебя повоюю." И сейчас, стоя в центре двора, он слышал три непрерывающихся фоновых звука. Шумел в полях ветер, урчал генератор и бубнил стеклопакет квартиры на шестом. Слов было не разобрать, но чувствовалось, что сражение не собирается снижать своего накала.

 — Поиграть? Во что? — ответил он скорее из вежливости, чем из реального желания.

 — В войнушку? — задорно выпалил мальчуган вроде как в сторону бойца, но явно косясь на сестру.

 — Ну, нет! Ты надоел! Я лучше Ареса поймаю и мы будем парикмахеры! Нет! — девочка задумалась на мгновение. — Это я! Я буду!

 Она несколькл раз гневно подпрыгнула и засеменила к подъезду. Снег легко покрыл её конусообразный силуэт: платок и объемную шубейку, колючие варежки на резинке. В полумраке можно было принять девочку за маленькое своенравное хвойное деревце, что вдруг выучилось ходить и отправилось к людям. Илюша поджал губы и с надеждой опять посмотрел на солдата, ожидая ответ.

 Тот тяжело вздохнул. Играть с малознакомым ребёнком на виду у всего двора не хотелось, да и вообще..., но одновременно с тем не привлекала мысль остаться в одиночестве, ожидая итогов женской ссоры. Слабо верилось, что из этого может родиться хоть что-то хорошее.

 — Знаешь, брат, я как-то наигрался уже, не хочется. Не сейчас, понимаешь. Мне кажется в войну лучше играть, когда она закончится. 

 — Но война ведь никак не заканчивается? Тётя Ирма говорит, что не сейчас, так потом, а если не у нас, то у других, а это без разницы, потому что везде люди живут как мы. Недавно ей папа сказал, что на... эээ... — он замялся, вспоминая нужные слова и затараторил, — что на близком Востоке где-то тоже стали воевать и значит здесь будет легче. Только я забыл почему. А тётя Ирма как заругается на него или не совсем на него, а на кого-то другого, кто папу довел. Говорит: "Надо было людей до такого довести, чтобы радовались чужому горю, потому что им от того самим легче делается." А папа сказал, что это всё пустое, потому что война всегда была, есть и будет и это нормально, хоть и неприятно. 

 — А ты сам как думаешь?

 — Я с папой согласен, потому что всегда война шла и у нас, и рядом. То есть не прямо тут, но вот по соседству и я пушек даже не боюсь когда стреляют! — закончил он явно рисуясь перед взрослым. — А вы как считаете?

 Солдат будто говорил с младшим братом, которого у него никогда не было. Это нравилось, но вместе с тем вызывало тревогу. Ребенок за свои, на вид, девять или десять лет, навидался и пережил столько всего, что непонятно как с ним обсуждать такие темы. 

 Мысленно он взвесил все, что думал по этому поводу, посмотрел на мальчика, почесал затылок и решил, что дожил до ситуации, когда высшее гуманитарное образование вкупе с аспирантурой скорее отягощают, чем благодетельствуют.

 — Ту-ту-ту, погоди-ка дружок, я подумаю как ответить тебе. — пробормотал солдат, стукнув о промерзшую землю пластиковым наколенником. Теперь их глаза были примерно на одном уровне. — Вот смотри. Некоторые взрослые думают, что война как вот ухо или нос,— он поочередно прикоснулся к ним пальцем. Илюша от такого сравнения захихикал. — Или нет, даже скорее как кровь, что бежит по нашим венам, так точнее. Будто она часть нашей природы и никуда от неё не деться, понимаешь?

 Мальчик торопливо закивал.

 — Но на самом деле война вот как снежок, — он сгреб небольшой белый комок с бордюра. — Или как лёд, или как облако. Всё это формы воды, верно? Когда природе нужно, чтобы растения жили, то идёт дождь. Это такой инструмент. Как у нас молоток, чтобы вбивать гвозди. Но ты ведь не будешь молотком стругать доски? — Илюша задумался немного, улыбнулся и отрицательно промычал. — Правильно, для каждой цели нужен свой инструмент. Поэтому там где нужно идёт дождь, а где-то идёт снег. А есть места где снег вообще никогда не идёт, потому что он там никому не нужен.

 — В Африке, у жирафов!

 — Да, например у жирафов с бегемотами. Ты молодец. Так вот с войной та же история. Она происходит только тогда, когда есть ссора между разными странами. Не важно из-за чего, но должны быть разные государства и их правительства. Чтобы было кому ссориться и двигать армии. Война это такая же форма, как и снежок, только не воды, а... — боец вдруг смутился произнести нужное слово, но оглядевшись вокруг устыдился своей нерешительности. — Война это форма насилия. И вот оно действительно часть нас.

 — Как ухо! — Илюша ткнул пальцем в нос солдата.

 — Или как нос! — ответил и тоже ткнул парень. Оба засмеялись.

 — Так вот мы постоянно пытаемся к чему-то принудить окружающих, но делаем это по-разному. Когда нужно понять кто прав — мы разговариваем, приводим доводы и если наши более логичны, то другой должен с этим согласиться. В теории, правда, — оговорился он, — на практике это не со всеми работает. Поймёшь с возрастом. — солдат коротко и с легкой досадой глянул через плечо в сторону шестого этажа. — Когда-то мы ругаемся на словах, когда-то бывает деремся кулаками, когда-то принуждаем соперника к поражению в игре. Любишь выигрывать в догонялки или прятки?

 — Конечно! — воскликнул Илюша и вдруг сделал очень серьезное лицо. — А когда мама меня утром в школу будит, а я не хочу, а она всё равно будит и заставляет идти, это тоже насилие?

 — Нууу... Кхм... — парень задумался и ответил, — да, пожалуй так. Точно так. Воспитание является формой насилия, это ты хорошо подметил. Я тоже страдал в твоём возрасте. А если в армию попадешь, то по маме и школе еще скучать будешь. В общем тут то же, что и с выбором инструмента. Он должен подходить под задачу. Играть так играть, драться так драться, спорить так спорить. Не нужно бить того, кого нужно убеждать словом. Смысла нет. И в войне нет смысла если нет разных стран и нечего делить. Когда будет, скажем, одна большая человеческая страна на всю Землю, то не с кем будет воевать. Хватит и полиции, да?

 — А она будет эта одна страна когда-нибудь?

 — Да, обязательно будет, если не заиграемся в войну. Вариантов мало. — можно, конечно, было поведать мелкому о законах социальной динамики, прямой зависимости между усложнением цивилизации и уменьшением количества политических субъектов, но на еще один перевод с взрослого на детский не было сил. Да и пусть бы хоть это запомнил.

 — А какой у неё будет флаг? 

 — Ох, сложно спросил. Дай-ка поразмыслю.

 В молчаливой задумчивости боец стал загребать перчаткой снег в кучку перед собой и скатывать его в колобок, слой за слоем. Когда что-то забрезжило в сознании, вдруг оказалось, что мальчик тоже скатал небольшой шарик и робко поднес его к колобку, взглядом спрашивая разрешения поставить сверху. Солдат улыбнулся и кивнул. Мальчик радостно водрузил свой снежок и быстро скатал третий, ещё меньшего размера, символизирующий голову снеговика. Они сноровисто нашли ему пару палочек-ручек, из камешков устроили глазки. Морковки не было, но Илюша подбежал к ёлке и аккуратно снял с неё керамическую шишечку с отливом. Пристроил в качестве носа.

 — Я верну потом, пусть пока тут будет.

 Он присел возле снежной фигуры и стал любоваться, но постепенно некая мысль омрачила выражение лица. Спросил шепотом:

 — Вы знаете поговорку о том, что год проведешь так как его встретишь?

 Солдат кивнул. 

 — А можно я вам кое-что расскажу важное? — мальчик дождался повторного кивка и не глядя на товарища по беседе продолжил. — Война-то сейчашняя из-за меня началась.

 Солнце почти скрылось за лесом. Гирлянды уже давали сильный отсвет. В темноте, на смену голубого и синего заступал фиолетовый. Снеговик делался от того слегка инфернальным, как могут во сне совершенно привычные вещи вдруг явиться декорациями к кошмару. 

 — Мне на прошлый новый год очень не хотелось учиться после каникул. Хотелось, чтобы они тянулись и тянулись. И когда меня отправили спать я лежал и думал об этом. Просил Деда Мороза и Бога. Может еще кого-то просил. — он примолк и стал пушистой варежкой копать в снегу ямку. — Когда на улице стали взрываться первые салюты и все закричали, я подумал, что это похоже на войну. Тогда ведь не знал еще, что совсем не похоже. Но обрадовался, что похоже, наверное, да еще как. — ямка, которую он продолжал копать становилась красной. — И я тогда открыл форточку, чтобы было холодно. И лёг на пол, чтобы твердо. Даже не взял подушку. Подумал, что если так проведу ночь, как-будто в войну, то она взаправду случится и будет еще интереснее, и в школу можно не пойти. — мальчик перестал рыть. Падающая от края ямки на стенку глубокая тень напоминала бурую жидкость. — Утром я сильно заболел, а взрослые скоро заговорили, что точно будет война. И она скоро началась, только не такая как раньше казалось. Не веселая... Выходит, что кто-то выполнил моё желание.

 Солдат, неотрывно смотревший на лицо этого лягушонка боролся с дрожью и первобытным, совершенно иррациональным страхом. Казалось что ребенок сейчас посмотрит на него в упор, а в глазах не станет белков. Только нечеловеческая мгла с багровыми бликами склер. Наваждение бы, вероятно, рассеялось, соверши рассказчик что-то детское и органичное его возрасту. Например, если бы заплакал и скуксился, даже бросился к взрослому на шею. Но тот лишь продолжать смотреть в пустоту этой маленькой ямы и гладить руками её края. И сам взгляд его был пронзительно пустым, но, что самое страшное — знакомым. Так порою некоторые, преимущественно штурмовики, блуждают сознанием по тропинкам внутреннего ада.

 — Ты, знаешь... — голос солдата дрогнул, — знаешь, ты себя не кори, это очень лишнее... Мы ведь многие так думали и так делали, хотели войны как большого приключения. Очень многие взрослые. А тебе от нас передалось, просто подражал нам и ничего в этом нет удивительного или страшного. 

 — Вы тоже тогда загадали войну? — прошептал мальчик.

 — Да. — соврал солдат. — Ты поэтому не вини себя, пожалуйста. Я, кстати, теперь точно понял, что должно быть на флаге человечества. Там должен быть космический корабль, уходящий к далеким звездам. Это бы означало, что мы справились и больше не тратим силы на войну, не мешаем себе постигать мир. Можем, наконец, мечтать о далеких мирах, может создавать их. Если сделать это общей целью, то человек будет стремиться достичь её, а войну отвергнет, хотя бы на время. Как считаешь? Получится?

 — Обязательно получится. — мальчик очень серьезно посмотрел на бойца. Глаза его лучились светом маленьких солнц.

 Со стороны дома скрежетнул металл.

 — Илья! — раздался девичий голос. Оба одновременно обернулись. — Что вы там? Пойдём домой, всё почти нормально. Мы договорились.

 — Ты как, пойдёшь? — спросил повеселевший солдат. 

 — Нет, вы поднимайтесь, а я еще тут немного побуду.

 — Хорошо, но ты не вини себя за то о чем рассказал, хорошо? Мы наверняка научимся играть в другие игры и тогда всё будет иначе. — он встал, закинул на плечо объемный рюкзак и нетерпеливо двинулся к подъезду.

 Когда дверь за взрослыми закрылась, мальчик медленно пошёл сквозь полосы желтого света к темному силуэту на пустой дороге. Разветрилось. Зашелестели ошурки пожухлой степной пшеницы, местами выдававшейся из-под снежного покрывала. Загуляло хлопками и уханьем эхо в пустых глазницах многоэтажек. 

 Танк, несмотря на неодобрение взрослых, был для мальчишек крайне притягательным местом. Они излазили его вдоль и поперёк. Не один десяток раз матери ругались, состирывая с дефицитных детских вещей ржавчину и копоть. Но ребята всё равно старались сделать его местом своих игр. Правда никогда в одиночку и в темное время суток. Илюше сейчас казалось, что он будит призраки погибшего экипажа, а заодно с ними, на маленького наглеца встают посмотреть из могил и жители кладбища.

 — Дядя Валера, не дай в обиду, мне очень нужно. — трясущимися губами прошептал мальчик, карабкаясь по остову гиганта с неподсвеченной стороны церкви. Чтобы никто не увидел и не остановил.

 Несмотря на страх, мальчик чувствовал как с его хрупких детских плеч упал груз вины. Раз за разом вспоминались слова: «Мы наверняка научимся играть в другие игры и тогда всё будет иначе.» А ещё про космос и звёзды, и всё это создавало уверенность в правильности происходящего. Как-будто Илюшу из будущего вел поток переживаний и обстоятельств к одной символической точке.

 Он захлопнул за собой люк, устроился на месте наводчика и стал легонько ерзать. Не для удобства, а чтобы избежать уединения с едкой тишиной, способной остановить маленькое трепещущее сердце любым неожиданным звуком. Его синтепоновые штаны шуршали, нос шмыгал от замогильного металлического холода. Света почти не было, лишь тонкий лучик проходил сквозь червоточину кумулятивной струи. Впрочем, Илюша и так знал наизусть устройство тесного пространства. Он жал на кнопки, крутил ручечки и приговаривал: 

 — Все системы в норме… двигатели готовы… экипаж готов к взлету. 

 Затем он зажал уши мохнатыми влажными рукавичками, стал жужжать. Его потряхивало от холода и возбуждения.

 — Жжжжжжж… — потом вспомнил, спохватился и крикнул во мрак капсулы, — Поехали!

 Астронавт Илюша пересёк границу атмосферы, вышел в открытый космос и устремился дальше. Ракета под флагом планеты Земля уносила его в неизведанность. Миллиарды людей глядели в небо, любовались его полетом и надеялись. И он тоже надеялся, что принося в жертву свою судьбу обычного земного ребёнка, всколыхнёт в них желание никогда больше не брать в руки оружие без самой крайней нужды, а вместо того радоваться друг другу и дарить цветы, и пластилин, и играть на рояле Чайковского, и обниматься в парке, и наряжать всем что есть общую елку. А если кому суждено сгореть за это, то пусть лучше ему от палящих лучей чужих солнц, а если быть застреленным, то пусть снова ему в сражениях с космическими пиратами.

 Илюша стремительно летел в вечность, а дома за секунды пролетали года и десятилетия, века и эпохи. Он знал, видел в кино, что время на корабле идёт медленнее, а значит в это время умирают его родители, друзья, добрый солдат с Люсей и их дети, и даже, возможно, внуки. Он не выдержал напряжения и рванулся с криком: «Мама! Мама!» Люк не мог захлопнуться совсем, так как давно выгорел и стёк уплотнитель, но был очень тяжел и прихватился морозцем. Мальчик напряг все свои силы. Его колотил озноб. Дыхание участилось. Спина взмокла. Все равно не хватало роста. Тогда он упёрся ногой в коробку визора и со страшным усилием поднял препятствие.

 Зелёный свет заливал пространство перед домом, на площадке блестел носом-шишечкой снеговик. Из-за дальних домов через большой двор к их подъезду шла фигура отца, нагруженного пакетами. Там могли быть конфеты или подарки для них с Алей, которые обещала Управа. Так вдруг захотелось слезть и побежать к отцу, обнять его, убедиться, что это он и, что всё то же самое, что никуда не делась, не пронеслась мимолетно привычная жизнь. И может в ней даже появились конфеты. И тогда пить с ними чай всей семьей и позвать соседей…

 Илюша из тени наблюдал как отец подошёл к двери, поставил один из пакетов на землю, чтобы дернуть непослушную битую дверь и вошёл в подъезд. 

 Мальчик утёр скупую слезу и спустился обратно в ракету.