Илья Шерстобитов: «Моя критика нашего кинопроизводства не означает, что я не люблю свою страну»
Обозреватель Родион Чемонин поговорил с продюсером, кинорежиссёром, автором и преподавателем Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М. А. Литовчина Ильёй Шерстобитовым о непрозрачности выделения бюджетов, формуле любви к российскому кино, возможности копродукции с азиатскими странами, феномене Болливуда и как сохранять оптимизм в наше непростое время.
- Как ты думаешь, откуда взялась ностальгия в нашем кино по девяностым годам («Мир! Дружба! Жвачка!», «Батя», «Майор Гром: Трудное детство» и так далее)?
- Давай упростим: авторы этих фильмов и сериалов просто выросли в девяностые, и они анализируют, сублимируют своё прошлое, вот и всё.
- Твоё отношение к «кооперативному кино», которое сейчас так любят цитировать: мол, вот были жуткие девяностые?
- Это очень специфический вопрос. Я одно могу сказать: в девяностые годы российского кино не было. У меня нет никакого отношения к нему. В целом оно было никакое, это был упадок кинопроизводства. Но можно ли к «кооперативному кино» отнести «Чёрная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви» Сергея Соловьёва? Теоретически, да, вполне. Можно ли «Два капитана» Сергея Курёхина назвать «кооперативным кино»? Можно, но оно от этого не станет ни хуже, ни лучше.
- Ты недавно участвовал в питчинге на ИРИ (Институт Развития Интернета), но остался недоволен. Что это были за проекты, и с чем ты связываешь то, что они оказались без финансирования?
- Я остался недоволен из-за того, что я не понимаю, почему их не приняли. Но я же говорю не только о себе, я хочу сказать о своих коллегах. Например, почему не взяли [Дмитрия] Рудовского с его «Аляской»? И не только его, не менее достойных авторов тоже зарубили. Отсутствие прозрачности, закрытая система «кому дают, кому не дают», - это всё, конечно же, вызывает много вопросов.
- Существует ли конкуренция между питчингами разных структур (ИРИ, Фонд Кино, СК)? Если да, то в чём она заключается?
- Если я правильно понимаю, ты имеешь в виду не Союз Кинематографистов, а Минкульт? Я не вижу никакой конкуренции, ведь по сути дела это одни и те же люди в тех или иных видах.
- Ты известен своим критичным отношением к российской действительности, к её кинематографу…
- Это очень сложная, тонкая история. Моя критика направлена на внутрипрозводственные механизмы. Это очень важный аспект. Я могу сколько угодно плеваться и ругаться, но любить свою страну, это не значит облизывать власть.
- То есть эта критика носит внутренний характер?
- Да, конечно.
- Нам обоим хорошо знакомый оператор (без имён!), всё пытается создать нашу конкурентоспособную камеру. Каждый раз при встрече сетует: "У нас страна железа, а мы не можем даже штатив собственный произвести…" И он вынужден работать с китайцами.
- В своей стране мы умудрились [потерять] даже производство оптики. То есть раньше у нас были линзы - не могу сказать, что они были лучше, но они были интересны всему миру. А сейчас у нас нет даже оптики для камеры. Не говоря уж о камерах. И если [этот оператор] сможет сделать отечественную камеру, то честь ему и хвала.
- Может ли нам в нашем бедственном положении помочь копродукция с азиатскими странами? Я имею в виду совместное кинопроизводство.
- Может ли? Может! Но поможет ли в идеале не знаю. Китай – огромный перспективный рынок. Если мы сможем в рамках коллаборации с китайским государством выйти на этот рынок – будут нам всем счастье и надежда. Не сможем – значит, не сможем. Проблем тут много, так как китайский рынок не открытый и не прозрачный.
- В чём, по-твоему, заключается феномен индийского кино? С чего это оно стало популярным именно сейчас именно в России? Это же уже не «Зита и Гита», на которых мы с тобой росли, а такие крепкие боевики с нефиговыми (видно, что дешёвыми, но это видно нам с тобой) спецэффектами?
- Люди хотят получать продукт. Болливуд предлагает хотя бы иллюзию продукта, запах кока-колы. Люди видят, что даже индийцы способны производить что-то вполне конкурентоспособное. Вот тебе и весь феномен.
- Как тебе голливудская повестка по поводу процентного соотношения ЛГБТ-сообщества, расового присутствия, гендерного многообразия в кадре и за кадром?
- Честно? Мне [всё равно]. Это их заморочки, их игры, их развлечения. Пойми правильно: они существуют в своих правилах, в своём контексте, в своей повесточке. Для нас она может казаться странной, а им она кажется органичной, поэтому пусть живут, как хотят.
Описывать это можно как угодно. Это происходит так-то и так-то. Оценивать это сложно, потому что с нашей точки зрения это лютый [кошмар], а с их точки зрения они существуют в контексте своих бизнес-партнёров, декларируемых свобод. Поэтому с нашей колокольни мы можем только удивляться, и, собственно говоря, нам это не должно быть интересно. Что у них там в «Диснейленде» происходит (имеются в виду скандалы вокруг новых фей и русалочек. - Прим. ред.) - это проблемы «Диснейленда».
- Ты преподаёшь режиссуру в Институте кино и телевидения (ГИТР). Ты возлагаешь на своих учеников надежду на оптимистичное будущее?
- У меня нет надежд на людей, которые старше меня, у меня нет надежд на своих ровесников, у меня есть надежды только на людей, которые моложе меня. Намного младше меня. Поэтому мои студенты меня вдохновляют. Я смотрю на их работы и вижу их энергию, кипучую, яркую, буйную. Меня вдохновляют их ошибки. Они промахиваются, но они очень крутые. Они разные, каждый из них обладает личной индивидуальностью. Это очень круто, и это вселяет надежду, что у нас у всех есть какое-то будущее.
Родион Чемонин
Фото предоставлено Ильёй Шерстобитовым