«ИСЛАМСКИЙ НЕОИМПЕРИАЛИЗМ» И ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ОРИЕНТИРЫ ТУРЦИИ И ИРАНА В СВЕТЕ БЛИЖНЕВОСТОЧНОГО КРИЗИСА: Часть III.

Итак, события последних четырех месяцев со всей очевидностью доказали, что до начала постконфликтного урегулирования в Сирии, особенно, в Рожаве – автономной территории на сирийском севере и северо-востоке, которая частично оккупирована Турцией и подконтрольными ей исламистскими бандформированиями,  очень далеко. Продолжающееся противостояние на региональных площадках в Ираке и Сирии, с активным вовлечением экстерриториальных игроков, проецирующих свое деструктивное влияние на положение дел, все нарастает, откладывая вопрос о мирном строительстве на неопределенную перспективу. 

Говоря о событиях на Ближнем Востоке, справедливо будет заметить, что в нихприсутствует некая цикличность. Точнее, они имеют свойство повторяться в логике современной военной политики, которая, как ни крути, носит линейный характер. И, на наш взгляд, в нынешнем цикле, прямо-таки, явно усматриваются аналогии с ситуацией, подобной той, что переживало курдское движение в западном (сирийском) Курдистане, именуемом Рожавой в конце 2015-го и на всем протяжении 2016 года. 

Есть нечто схожее между ситуацией того периода и нынешним положением дел, которое развивается с момента, когда Турция в октябре 2019 года приступила к операции по созданию на северо-востоке Сирии т.н. «30-километровой зоны безопасности». По факту она стала зоной военной опасности, мародерства, террора и всевозможных преступлений.

Мы не ради иронии закавычили слово безопасность, потому что фактически продолжающееся военное вторжение турок в Рожаву продлило от Африна на Восток полосу нестабильности. Уместно задаться следующим вопросом: а, извольте, что же общего вы находите в нынешней динамике и в ситуации, складывавшейся в регионе в 2015-2016 годах. 

Ответ дадим сразу и далее по тексту обоснуем свои выводы. Речь пойдет о кардинальных изменениях региональной «тектоники», ввиду которых не только рассматриваемый нами регион обретает новый вид, но и о составе игроков, определяющих его развитие на дальнее будущее. 

За длинной вереницей быстро сменяющихся событий, действующих лиц и скоротечных политических решений, на фоне которых у простого обывателя a priori не может сформироваться цельная картина происходящего, из нашего поля зрения почему-то выпал некогда активно продвигавшийся Ираном проект создания т.н. «курдской оси». И хотя в 2016 году он фактически провалился, все же замысел Тегерана носил уникальный по региональным меркам смысл и предполагал замыкание единого поля с выходом к средиземноморскому бассейну, чтобы создать в итоге полноценный транспортно-логистический коридор от Кандиля (горный район в ирано-иракском курдском пограничье) через коридоры«Фейш-Хабур» и Синджар на северную Латакью. Именно эта несбывшаяся ось и стала отправной точкой для вторжения турецкой армии сначала в Джераблюс, который тогда полностью контролировался террористами запрещенного «Исламского государства», а позже и оккупации Африна – одного из трех кантонов Рожавы наряду с Кобани и Джазирой. 

Вопрос этот, друзья, надо рассматривать в геополитическом и геоэкономическом измерениях: 

- с точки зрения пространственно-географической для Ирана было важно использовать фактор РПК-YPG для нейтрализации сил джихадистского интернационала и укрепить свои позиции в Рожаве, сохранив ее территориальную целостность и не допустив окончательной фрагментации ее как государства; 

- с позиций геоэкономики для Тегерана важно было наладить бесперебойность логистики вплоть до алавитской зоны влияния в Сирии через Ирак, где он давно делал ставку на дружественные силы в лице «Патриотического союза Курдистана», а также движения «Горан». 

Вряд ли, конечно, случись это, Иран в скорости построил бы там нефте-газотранспортную инфраструктуру, но вот нанести ущерб углеводородным интересам Катара, Турции и США в регионе за счет претворения в жизнь военно-политического замысла создания «курдской оси», должно было всерьез и надолго изменить баланс сил в регионе в пользу Тегерана. 

Однако же провал «ирано-сирийской оси» через объединенный Курдистан фактически не оставилкаких-либо вариантов, которые могли бы устроить автономные власти Рожавы в диалоге с Дамаском. 

Итак, что же происходило в те далекие (по нынешним меркам быстротечности времени) днипятилетней давности? И как именно Тегеран пытался разыграть «курдскую карту» в региональном разделе? 

Стремительный рост самосознания курдов Рожавы, родившийся в раннюю пору Арабской весны 2011 года одновременно с появлением надежд на получение расширенной автономии, быстро наткнулся на препятствия в виде наседавших с Юга джихадистов и их северного «патрона» в лице политических кругов и силового блока Турции, фактически выступившего для них тыловой базой. 
Понимая, к чему ведет слияние турецкой элиты и  «салафитского интернационала», Иран решает  сделать ставку на курдов в попытке форсировать Евфрат 2015 и летом 2016-го и развить наступление на направлении «Менбидж – Эль-Баб – Аазаз» для прорыва блокады кантона Африн и соединения его с другими составными частям и Рожавы.   Африн оставался отрезанным от Заевфраться как естественными географическими преградами, так и укреплением Анкарой политико-экономической оси «Шанлы-Урфа –   Ракка»; последняя тогда была столицей террористического так называемого халифата.

Глядя на карту северной Сирии, невольно напрашивается вывод о глубокой стратегической проработке иранцами курдской стратегии в пику внешнеполитическим интересам Анкары, которая, следуя своим амбициям, в то время неплохо организовала топливную логистику с террористами. 

Стремясь рассечь этот альянс, отрезав Анкару от нелегальных источников нефти, добываемой «ИГ», и выйти с востока к Алеппо (а на тот момент город был почти полностью в руках джихадистов), естественно, Иран сделал ставку на наиболее адекватную в политическом плане региональную силу – на курдов. Поощряя стремительное развитие военных Отрядов народной самообороны (Yekîneyên Parastina Gel – YPG), которые были тогда усилены как личным составом бойцов из родственной партии PJAK (о ней мы подробно писали в предыдущей части цикла – https://novorosinform.org/820626), так и оружием и боеприпасами. 

Об этом не сильно любят вспоминать курдские эксперты, особенно, сторонники антииранских взглядов, но факты эти имели место и поэтому достойны объективного анализа. 

В чем же, собственно, состоял замысел Тегерана и почему ему, все-таки, не суждено было реализоваться. На момент летней кампании YPG в 2016 году Алеппо был еще спорной территорией, наполовину контролировался «халифатчиками», на четверть салафитами «Джабхат ан-Нусры», на четверть – если брать район Шейх Максуд – курдами, у которых имелась неплохая тыловая поддержка со стороны Африна, который получал тогда снабжение по воздуху и поддерживался российским участием. 

Если бы летнее наступление YPG, параллельно с форсированием Евфрата «Хезболлой» и отдельными частями КСИР, благополучно завершилось установлением цепи курдских опорных пунктов от Кобани до Менбиджа и далее на Африн, то первый этап иранского плана был бы выполнен. Вторая фаза состояла в том, чтобы отрезать Идлиб от границы с Турцией, на что курдские отряды, усиленные прибывающими в Рожаву бойцами РПК, вполне могли пойти, взяв под контроль пограничные районы. 

Это требовало от правительственных войск Асада при поддержке «Хезболлы» разбить джихадистов в районе Хамы (благо, что в то время противоречия между «Нусрой» и «ИГ» перешли в формат боевых действий) и перейти в наступление на направлении Маарет эн-Нумана, взяв под контроль трассу М-4. 

К слову сказать, в то время прямые контакты между РПК и «Хезболлой» явно не прослеживались, но ныне покойный генерал Кассем Сулеймани следил за тем, чтобы ливанские «прокси» оказывали поддержку YPG в районе Алеппо активными действиями. Все как бы шло по плану, который по сути своей, с одной стороны,был абсолютно верным и своевременным, давал курдам надежду заполучить в будущей «Сирии без террористов» достойное место с правами широкой автономии и шансом развернуть органы самоуправления. Однако этому замыслу реализоваться была не судьба. 

Очаговый характер позиций террористов, если выражаться языком тактики, не позволил «Хезболле» создать полноценно с юга фронт поддержки курдского наступления на севере. В итоге мы помним, как города Эль-Баб и Аазаз попеременно переходил из рук в руки на фоне ожесточенных боев. Помнится, как в самом Алеппо террористы прибегали к активным действиям на переднем крае в Шейх-Максуде. 

Но, все-таки, у читателя, наверняка, возникает вопрос, почему нам вспомнился именно этот сюжет– ведь прошло пять лет (хотел там что-то Иран намутить и что тут…) – и именно в привязке к нынешней ситуации?

Во-первых, с военной точки зрения неудавшееся наступление привело к откату курдских сил YPG на Восток за Евфрат, после чего Турция впервые официально ввела свои войска на территорию Сирии, начав известную операцию «Щит Евфрата». В итоге Африн оказался окончательно отрезанным от контактов с внешним миром, что, в конце концов, завершилось его оккупацией Анкарой в рамках другой операции «Оливковая ветвь». 

Во-вторых, неудача летней кампании 2016 года, фактически ознаменовав собой стратегическое поражение Ирана и откат на Юг в пользу Турции с переброской подразделений «Хезболлы» на Дейр эз-Зорский фронт, имело только одно прочтение – не получилось, значит, не время. Фактически Иран тогда бросил своих союзников. Генерал Сулеймани покоится с миром, так что спросить не с кого. Хотя количество жертв, которые понесли YPG и РПК сегодня с трудом поддается подсчету. 

С какой целью Иран вообще пошел на эту авантюру – кажется, что ответить на этот вопрос не сложно. – На тот момент Тегеран весьма неплохо ощущал себя на северо-иракском участке в т.н. Зоне обороны Мидии центрального командования Народных сил самообороны Курдистана (Hêzên Parastina Gelê Kurdistan – HPG). Напомним, что именно там, начиная с 15 июня сего года,продолжается военная операция Турции против РПК. Вряд ли, конечно, Тегеран рассчитывал на то, чтобы использовать «курдскую ось» в каких-то своих геоэкономических интересах. Построить там трубопровод, когда безопасность его будет обеспечивать также сложно, как и стабильность самого региона? Никак нет. 

А вот рассечь альянс Турции и исламистского интернационала в Сирии, продемонстрировать Дамаску приверженность идее целостности страны, а также попытка кооптировать курдов в диалог с ненавистным им режимом Башара Асада – все это было призвано добавить авторитета институту иранских советников. Военно-политический же альянс РПК и YPG-PYD (Партии Демократический союз) с Союзом общин Курдистана (Koma Civakên Kurdıstan – КСК) был способен претворить в жизнь проект «третьего пути» для ближневосточного урегулирования, который курдские лидеры предлагают и сегодня. 

У Ирана в тот момент просто не хватило сил переломить давление со стороны Турции, которая как тогда, так и сегодня чувствует себя в этой части Сирии и в Рожаве более чем вольготно. Тегеран не был готов тогда к серьезной стычке с Анкарой, что, по сути, означало бы прямое военной столкновение на сирийском плацдарме. Поэтому мы и называем этот неудавшийся проект авантюрой, которую после кратковременной неудачи быстро забыли. Забыли все, кроме курдов…

Итак, отвечая на вопрос о цикличности процессов в регионе и повторении ситуации вокруг курдского движения в Рожаве, стоит сказать, что каждый из представителей региональных держав и экстерриториальных игроков, реализуя свои, в первую очередь, политические интересы, рассматривал свою версию отношений с курдским движением. 

De facto курды были в очередной раз использованы Тегераном под благовидным предлогом; поверив в обещанную им широкую автономию и соответствующее расположение со стороны Дамаска в переговорном процессе, онибыли оставлены один на один с возникшим после этого status quo. Тогда еще шла война, и любая осмысленная с политической и военной точки зрения попытка захватить тактическую инициативу и выиграть в оперативном плане на сирийском ТВД была абсолютно оправданна. 

Ответ простой – возникшая изоляция. Откат Ирана с севера и переключение его на южное стратегическое направление после провала военной операции 2016-го привел к физической изоляции курдов в Африне, Кобани и Джазире, нарушению связи между ними. Курдов оставили тогда выживать самостоятельно. С этого момента начался процесс интенсивного втягивания РПК и YPG-PYD в орбиту влияния Запада. Альянс с США как вынужденная мера, продиктованная необходимостью получения оружия, боеприпасов, иного снабжения, поставила курдский авангард на время в положение зависимости от заокеанских «друзей», которые как главный кукловод в регионе, решал свои исключительно задачи. Но уже тогда, по всей видимости, Вашингтон рассматривал РПК и близкие ей YPG-PYD как своего временного союзника. Поверенным же в делах Запада уже тогда был выбран «Курдский национальный совет» (ENKS) – структура, согласованная для продвижения ее в Рожаве между США и Турцией, и финансируемая через структуры барзанистов в Сирии (ДПК-С). 

Дело в том, что фактическая оккупация обсуждаемых районов Турцией при поддержке исламистских бандгруппировок сопровождается активным продвижением в институты власти Автономной администрации северо-восточной Сирии именно членов ENKS, о предательской роли которого нами говорилось достаточно много.Вывод напрашивается сам собой: любой вариант использования экстерриториальными игроками РПК и YPG-PYD ведет к политической изоляции передовых сил курдского народно-освободительного движения в Рожаве и других частях Большого Курдистана. Итог этого очевиден – это наблюдаемый нами глубокий внутренний кризис. 

В сущности, именно с 2016 года, с провала иранского проекта «курдской оси» была заложена основа событий, свидетелями которым мы с вами стали сегодня. Потеря Африна в 2018-м только усилила их разрушительный эффект. Как всегда в истории курдский авангард был использован в сиюминутных играх. 

Теперь же, не сумев удержать в Рожаве единый политический контур, РПК оказалась вынужденаоткрыть масштабные военные действия против агрессии Анкары, активно продвигающейся в южный Курдистан, что дает все основания заявить о его оккупации. Деструктивная роль, которую ныне играет ENKS, будучи креатурой клана Барзани и возглавляемой им ДПК, высвечивает положение Цуцванга для РПК, при котором единственным из возможных шагов становится война на внешнем и внутреннем фронте.