И мне скучно.

— Меня зовут Егор Просвирнин и мне скучно…

…начиналась одна из записей в живом журнале nomina_obscura. Скучающий автор в ней сообщал, что он — серебряная пуля, неуправляемая ракета, а ещё, кажется, итальянский стилет. Был август 2012 года, и нескучно в умирающем ЖЖ такому существу быть не могло.

В умирающем ЖЖ утомительно кашляли старые кретины, выдавая день за днём засаленные простыни вторичной вязкой болтовни. В умирающем ЖЖ резвились «топ-блогеры» с фотоподборками полуголых девочек, курсами диет, скучнейшими тревел-отчётами и поверхностными суждениями обо всём на свете — предтечи современного инфоцыганства. В умирающем ЖЖ, в конце концов, администрация выдавала наиболее популярным авторам эксклюзивных «головастиков». Да, головастиков. По умолчанию в интерфейсе ЖЖ перед каждым никнеймом стояла иконка — безликий товарищ в синей рубашке. И да, это называлось «головастик». Те, у кого было много читателей, могли заказать уникального головастика. У администрации.

nomina_obscura писал лучшие тексты во всём ЖЖ — настоящие хардкор-боевики — но головастика ему не давали. Он хотел головастика «с характерными усиками» и саркастически возмущался, что администрация не идёт навстречу. Искать признания со стороны администрации сервиса, награждавшего лучших авторов головастиками, неуправляемой ракете было не к лицу. 

Неуправляемая ракета возмущалась, что болотные протесты сходили на нет и превращались в детские утренники, на которых с песнями и прибаутками всем креативным классом хоронили мечту о свободной России. «Достойна ли в принципе нация, так дешево, так бездарно, так детски предающая свои мечты, свои интересы и свои надежды, того, чтобы для неё писать? Интересный вопрос» — заканчивалась та запись. Был август 2012 года, и на этот вопрос серебряная пуля Егор Просвирнин намеревался получить исчерпывающий ответ.

Он основал «Спутник и Погром» 24 апреля 2012 года. За 4 месяца до упомянутой записи. Началось всё в умирающем ЖЖ. Егор написал туда реваншистский пост в духе «Мы всё помним, мы всё вернём назад», где отказывал в праве на государственность не только «Украинам» и «Белоруссиям», но и Польше с Финляндией — всё верно, это же части Российской Империи, зачем им какая-то отдельная государственность.

В комментарии пришёл пользователь с никнеймом letu, и запостил картинку: русский двуглавый орёл схватил за шею одной лапой польского орла, другой — финского льва, и душит эту агонизирующую сволочь. Разлетается шерсть, перья. Вражьи морды скорчены в предсмертной гримасе, просят воздуха. Картинка была грозной, и Егору понравилась.

— А можете что-то ещё нарисовать?, — в таком духе он ответил, и в комментариях завязался разговор. Пользователем letu был Леонид Тузов. Ле-Ту.

Вместе они сделали «Спутник и Погром». Егор стал основным автором, главным редактором и идеологом. Леонид — арт-директором, дизайнером и человеком, отвечавшим за техническую часть. В ЖЖ было скучно, и первоначальная движуха началась в группе в контакте. В течение года Егор выдавал по несколько статей в день о том, как следует обустроить русское медиа, русское движение, Россию, Землю и галактику, и если бы сейчас издать эти, без иронии, шедевры — думаю, посадили бы всех, включая рабочих, грузивших тираж на склад. Сайт с платной подпиской и премиум-лонгридами появился где-то через год.

* * *

Однажды мы с Егором смотрели Эйзенштейна. Егор восхищался тем, как это снято.

— Ты посмотри, это же не человек снимал. Это говорит космическая пустота, абсолютно равнодушная ко всем человеческим эмоциям. Вот, гляди, коляска детская катится по лестнице — но это не показано, как трагедия, и никакого цинизма тоже нет. Вообще никаких оценок. Просто сверхсущность с помощью киноязыка демонстрирует тебе реальность.

Я смотрел и соглашался с Егором. Ракурсы у Эйзенштейна тоже были в основном нечеловеческие. Очень мало кадров были сняты с уровня глаз. В основном — голландские углы, съёмки снизу, сверху, с каких-то жёрдочек, из дорожных ям, над мостом. Сверхсущность смотрела так, как ей было удобно, и как обычному человеку смотреть не полагается.

Этот метод Егор взял на вооружение для своих текстов на Спутник и Погром, и он оказался сверхэффективен. В ЖЖ был некий, подумать только, «Егор Просвирнин», которому могло быть, представьте себе, «скучно». В Спутнике и Погроме от имени Егора Просвирнина вещала русская сверхсущность, у которой не было вообще ничего личного. В самом буквальном смысле этого слова. Когда Егор раз в три месяца позволял себе в контакте заметку в духе «Ходили с Мариной в супермаркет. Выбирали корм для котов…» — это выглядело так, будто огромный огнедышащий динозавр отожрался, лёг на солнышке и разрешил подойти и почесать себе пузико. Чесать приходилось недолго, ибо уже в третьем предложении динозавр забывал про кошачий корм и снова начинал костерить Российскую Федерацию (в которой даже покупка кошачьего корма превращается в скотство), и вокруг снова начинал пылать огонь.

Парадоксальным образом этот подход воплотился в жизнь и после обысков в квартире Егора. Огнедышащий динозавр тогда заявил, что никакого отношения к сайту «Спутник и Погром» не имеет. Мистически это было верно: на Спутник и Погром писал действительно никакой не Егор. Егор был посредником между читателем и сверхсуществом. Пулей, ракетой, стилетом, карающей дланью русского возмездия — чем угодно, но не человеком. Если члены партии Лимонова это «Лимоновцы», то читатели Спутника не были «Просвирнинцами». Лимонов в своих книгах описывал каждую деталь своего быта. Егор про себя не сообщал ничего, разговаривая с публикой от лица этого самого сверхсущества.

Сверхсуществу не могло быть скучно, грустно и лениво что-то писать. Сверхсуществу никто бы этого не позволил. От сверхсущества читатели ждали сверхидею, и Егор её давал. Выросший в театральной семье, он, конечно, понимал трагедию шоумена — когда миллионы людей любят не человека, но его сценический образ. Идеологом быть ещё сложнее: у него одна единственная маска, и маска эта — нечеловеческая. 

Человеком Егора (помимо родных) знала Марина — девушка, которая появилась рядом с ним на пике популярности Спутника и Погрома, и взяла на себя сложнейшую миссию «жены писателя». Для этого надо быть очень сильной и умной женщиной, и у Марины получилось. Это великая любовь.

Публике человек «Егор» был не нужен. Особенно ярко это проявилось в видеопроектах. Егор и Марина в своих первых стримах «очеловечились» и вместо вещания от лица космической пустоты пили с гостями вино, разыгрывали сценки и даже пытались сделать нечто вроде домашнего театра. Это вдруг вызвало отток платных подписчиков, а кончилось ещё хуже — к ребятам начали прилипать персонажи настолько убогие, что даже их прозвища неприлично упоминать в некрологе великому человеку. DIY-кино не находило свою аудиторию, а посиделки под винишко кончились идиотскими многоступенчатыми конфликтами с шизофрениками со справкой и физическими уродами.

Когда домашний театр кончился, Егор вернулся к прямой идеологической проработке аудитории. Кажется, он окончательно осознал, что не интересен публике как литератор или драматург-режиссёр, и у него нет «читателей» и «зрителей». Есть «последователи» и «соратники». И как лидеру ему следует с ними общаться короткими командами разной степени завуалированности. Число подписчиков снова поползло вверх.

Егор смог стать идеологом русского национализма. Галковский (как и Крылов) это теоретик, а не идеолог. Оба они «рассуждали», и за рассуждениями выглядывала личность автора. «Я долго размышлял над этой проблемой», «у меня был характерный случай», «Я полагаю, что…» — всё это не туда. Егор не размышлял, никаких случаев с ним не было, и ничего он не полагал и полагать не собирался. Ему важно было объявлять правильный положняк, а что он там рассуждает, чего хочет, где у него болит и почему он так решил — это никого не касается. Егор никогда бы не написал «Смотрели как-то мы с Фунтом Эйзенштейна, и мне пришла в голову вот какая мысль…» Он писал бы: «Наш гениальный русский режиссёр Эйзенштейн, умница и дворянин, показал, как должен работать русский человек». Это очень явно отразилось в многочисленных некрологах Егору, где даже иные близкие друзья напирали на его идеологическое наследие, оставляя его личные качества и личную дружбу как бы в стороне.

Неслучившийся домашний театр был ещё и прямой конкуренцией с Дмитрием Галковским. Как и подобает великому человеку, Егор настойчиво искал себе врага, им почти смог стать Кургинян (тоже домашний театрал), одно время им был Нойнец, кинувший Егора и сделавший украинский клон Спутника и Погрома — но в конце концов врагом Егор избрал своего учителя. Чьё творчество он популяризовал, на чьих идеях был построен Спутник и Погром, и чьего благосклонного отношения он так и не добился. Егор выиграл эту битву: кровь смыла все бессодержательные склоки, и над могилой идеолога обнаружился старый дурак в шутовском колпаке, говорящий гадости вперемешку с плачем над перипетиями своей сложной судьбы. 

* * *

«Национал-демократия», которую проповедовал Егор, порочно не соответствовала жизненной философии самого Егора и журнала, который он делал. Национализм с опорой на народ — это движение скучных мещан, которые в массе своей никогда не поймут той мотивации, с которой человек создаёт «Спутник и Погром». Журнал блестяще аранжировал имперскую эстетику и публиковал яростные тексты авторов, по духу максимально далёких от унылого народничества. Но поскольку Россия — страна литературная, взятый на вооружение национал-демократический дискурс в конце концов победил и породил сообщество последователей, которые восприняли всё буквально, «как пишется — так и слышится». Егор сформировал запрос на респектабельную националистическую политику — сам при этом будучи предельно отстранённым от обывательских представлений о респектабельности (что и продемонстрировал своей смертью).

Я сам это понял, когда поехал от Спутника в командировку на съезд Национального Фронта во Франции. Для националистов это было важное событие — в известном смысле политическим итогом деятельности Спутника и Погрома публика видела создание такой же «Русской национальной партии». Мне следовало осветить этот съезд.

Приехав туда, я увидел то, что мне меньше всего хотелось видеть. Какой-то сорокалетний идиот в пиджаке с лицом куколда-по-жизни объяснял мне, что Госпожа Ле Пен сегодня сделает важное заявление о сотрудничестве наших двух стран. На сцене зала конгрессов дискутировали местные Данил Махницкий и Виталий Шмаленюк, обсуждая экологическую повестку. Страшные французские фашисты были похожи на Пьеров Ришаров и Луи де Фюнесов. Хотелось набить им всем морды.

В один из дней слово имел депутат от Единой России (кажется, Исаев его фамилия) и он говорил что-то, конечно же, очень важное, а я об этом ни черта не сообщил. Егор написал мне — мол, «почему ты ничего не сообщаешь о том, что говорил депутат Исаев (или как его там). Он ведь наверняка говорил что-то очень важное». А во Франции была неделя «Божоле нуво». И я во время выступления Исаева бесстыдно пил «Божоле Нуво» с какими-то французскими журналистками. И честно ответил Егору, что выступление Исаева я не видел и не слышал, зато пью, вот, Божоле Нуво с французскими журналистками. И если хочешь — напишу тебе сейчас, что только что случилось выступление Исаева, и даже сам тебе распишу, что он там заявил. Хоть ни черта и не слышал. И так ведь понятно, что он там заявит, а «Божоле Нуво» с французскими журналистками я больше никогда не выпью.

Егор всё понял, и по возвращению в Россию я написал на Спутник свою единственную за всю историю откровенную халтуру про этот идиотский съезд. После репортажей с Донбасса не было никаких сил писать про него что-то, помимо халтуры. Да и в конце концов, изначальная цель моей командировки заключалась в том, чтобы «продемонстрировать, что мы серьёзное издание, контактирующее с респектабельной французской партией, имеющей значительный процент на выборах». В переводе на русский — «чтоб нас перестали щемить»: как раз тогда начались обыски и допросы. Егор прекрасно понял, где и среди чего я оказался, и почему «Божоле нуво» с французскими журналистками действительно куда эпохальнее всех съездов Национального Фронта вместе взятых.

* * *

Летом 2021 года я помогал Роману Юнеману делать стримы. Он выдвигался в Государственную Думу, для выдвижения ему нужно было собрать много подписей, и стримы были чем-то вроде дневника подписной кампании. 

Юнемана я впервые увидел на собрании читателей Спутника и Погрома. Он там говорил про студенческое движение, а я с Димой Бастраковым собирался ехать на Донбасс. Позднее Юнеман начал политическую карьеру, и основой его команды во многом стали читатели Спутника. Его идеологичекая база тоже базируется на Спутниковских текстах. Политическая деятельность Юнемана как бы выросла из журнала Спутник и Погром, что он сам не раз подчёркивал.

Стримы снимались в квартире, которую мы хвастливо называли «Студия». Было весело, но в конце концов недели через три я начал сдавать. Я помогал делать сценарии, анонсы, общее наполнение, и в один момент ужаснулся.

Я согласовывал с человеком из штаба Юнемана (который некоторое время даже был АВТОРОМ Спутника и Погрома) какие-то формулировки для анонсов. Суть была в том, что кого-то мы не должны обидеть, что-то нам нельзя нарушать, и поэтому вот тут надо написать по-другому, а вот здесь смягчить, а это вообще лучше убрать от греха подальше.

Правок к одной заметке было больше, чем ко всем моим текстам на Спутнике и Погроме, вместе взятым. Ещё больше было сомнений и страхов — а точно ли мы можем дать это в канал, а не обидится ли тот, а не возмутится ли этот, а не нарушаем ли мы какую-то очередную ерунду. Это противоречило вообще всему, за что мы воевали на Спутнике — когда нас ни грамма не волновало, что кто-то на что-то обидится, а Егор говорил «тексты с моего сайта можно убрать только через мой труп».

Я почувствовал себя солдатом, прошедшим через затяжные кровопролитные бои, в результате которых было захвачено здание склада, где обнаружились запасы гнилой обоссанной картошки, брома и листовок «Русский, сдавайся». Я посерел от горя и выплакался, а одна из девочек-коллег, увидев меня таким серым и горюющим, поняла, что в моё состояние следует вмешаться. Вечером на «студию» пришёл Николай Колосов, участвовать в стриме, и смущённо попросил разрешения не разуваться, потому что за время жаркого рабочего дня у него провоняли носки, и ему неловко перед девушками. Терпеть это было выше сил, поэтому когда всё кончилось — отгремел стрим, отвоняли носки и съебался Колосов — я сделал мефа. Мне стало легче. 

Наутро после перезагрузки я понял, что в происходящем есть высокая справедливость, и нечего мне роптать. Юнеман стал политическим детищем Спутника и Погрома, и это абсолютно закономерно, несмотря ни на какие согласования, Колосова и прочую ерунду. Егору на роду было написано жить богемной жизнью, но он героически выбрал путь идеолога. Юнеману сам бог велел делать аккуратную карьеру в консалтинге, но он полез в Государственную Думу. Достаточно посмотреть на фотографии депутатов, чтобы понять, что никакого Юнемана там быть не должно. Его там и нет. Но как и Егор, он навострился совершить чудо, и это самое главное, что их объединяет, и что передаёт эстафету от одного к другому. Подписная кампания технически мало отличается от продажи гербалайфа, но Роме удалось вдохнуть в сборщиков и штабистов страсть — поэтому несмотря на поражение у него всё получилось, и впереди триумфы. Страсть была и основным двигателем Егора — он страстно писал, говорил, снимал, мыслил, делал. Он заражал страстью публику. И он умел обнаруживать и раскрывать её в авторах, которые с ним работали. Страсть стала причиной его успеха, и ни одно медиа в России даже близко не способно пылать той страстью, которой пылал Спутник и Погром.

В этом смысле закономерно и то, что последнее видео Царь-ТВ, сделанное при жизни Егора — это интервью с Юнеманом. Рома там всё куда-то спешил — а мог бы и не спешить. Неслучайно и то, что вторым ведущим был Свят Павлов — автор проекта «Под Лёд», единственного современного медиа, близкого к подлинной философии «Спутника и Погрома». Когда не согласовывают каждую букву, а когда «текст с моего сайта вы уберёте только через мой труп».

С точки зрения развития русского национального движения, 2010-е были его переходным возрастом. Самое безумное и яркое время жизни, которое никогда не повторяется, когда прощаются ошибки, и когда худшее, что можно себе представить — идти на компромиссы. Это время кончилось, и благодаря Спутнику выросло «респектабельное политическое движение». Осторожное, взрослое и разумное — но лишённое той бесшабашной и наглой подлинности, которая свойственна всякой юности. Спутник и Погром был ещё и сайтом талантливых дилетантов, причём на уровне чисто органическом. Абсолютно все маститые авторы, когда приходили туда (и на Царь-ТВ тоже), вдруг оказывались совершенно беспомощными и лишними. Независимо от изначальных дарований. Даже Крылов и Кашин были не очень заметны. И наоборот: суперзвёздами становились никому не известные провинциальные блогеры, юные мечтатели, бедные студенты, отчаянные придурки. Их текстов ждала аудитория, они обрастали фан-базой внутри Спутника, их цитировало российское телевидение, их переводили на иностранные языки. 

Это время ушло, и от новых идеологических проектов Егора оставалось досадное послевкусие — мол, вроде всё складно, но всё равно «не Спутник». Спутник был страстью Егора, но в рамках русского национализма оказались нужны респектабельные медиа, терпеливо и без фокусов поясняющие за повестку с согласованием запятых. Стоит ли говорить, насколько катастрофически это звучит для прирождённого шоумена из театральной семьи.

* * *

Когда Егор погиб, в каком-то паблике написали, что на заре Спутника и Погрома он обращался к практикующим оккультистам, интересуясь, можно ли договориться с какими-нибудь демонами, чтобы продать душу, взамен получив успех Спутника и Погрома. Сообщение подавалось в ироническом ключе — мол, оккультисты не стали заниматься идиотизмом. Не могу ничего сказать о компетенциях интернет-колдунов, но вообще сюжет, когда художник готов пожертвовать самым дорогим, чтобы его услышали, отнюдь не идиотский, а наоборот, классический.

В последних видео Царь-ТВ Егор казался немного усталым и растерявшим подлинный задор. На лице его можно было обнаружить печать лёгкой депрессии. Но депрессивные эпизоды случаются со многими, а в личной жизни Егора, наоборот, зажёгся свет. Он, наконец, женился на Марине, и публично объявил, что собирается с нею

повенчаться в церкви.

Егору многие ставили в упрёк излишнюю кровожадность. Действительно, в его текстах и даже анонсах уделялось непропорционально много внимания хаосу, ужасу, безумию, крови, ледяной тьме и прочим макабрическим вещам. Казалось, что он хочет подружиться с тёмными силами, боясь тюрьмы, пыток и грандиозных страданий — и бояться ему было чего.

В любом человеке есть тёмная сторона, однако — «по плодам узнаете их» — в результате его жизни и его деятельности возникло много всего, от больших общественно-политических движений и медиапроектов до компаний друзей, которые по пятницам пьют пиво и обсуждают политику. Возникло что угодно, но не террористические ячейки и не маньяки-одиночки. Этим он принципиально отличался, скажем, от Максима Марцинкевича, вокруг которого никогда не могло возникнуть ничего, кроме насилия. Насилием исчерпывалась суть его личности и природа его таланта. Даже видео, где Тесак просто купается в речке, вызывало желание резать и убивать. Егор же мог пестовать кровожадность в себе, но это всегда оставалось исключительно его личной проблемой и болью. Он угрожал, что погромы — будут, но единственный погром в его исполнении мы увидели на посмертных фотографиях из его квартиры.

Одному Богу известно, что случилось в тот последний роковой час, когда Егор остался один. Но Богу это известно очень хорошо. Хаос, ужас, безумие, кровь: какое-то издание, не то по недосмотру, не то из вредности, после гибели ляпнуло каламбур, что «в квартире обнаружены остатки алкоголя и погром». Никакого Погрома там, однако, нет, да и погром квартиры не такой уж значительный. Ну, полки какие-то повалены. Подумаешь. Мало ли, что. Может, пришёл кто нехороший — так и ничего страшного. Ножичком его, ножичком — как пришёл, так и уйдёт. Ну, разбил какую-то стекляшку, швырнул на пол покрывала. А вот и кресло стоит — прямо перед балконом. И хорошо, что стоит. Удобно. Посидел, значит, голым в кресле. Посмотрел в окно. И ушёл навсегда в манящую ледяную

русскую

вечность.