Худенькая Зоя

💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Худенькая Зоя
И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАШИ... #Родители – Ну вот, ещё один день подарила мне судьба, – подумала Зоя, проснувшись, и, стараясь не скрипеть пружинами старого дивана, встала. Тихо, на цыпочках, подошла к маминой кровати. Худенькая, словно щупленький подросток, старушка спала, подложив ладошку под сухую сморщенную щёку. Косыночка съехала набок и жиденькие прядки седых волос небрежно разметались по подушке. Лицо спокойное, расслабленное. Сердце сжалось в комочек, в горле запершило… Мама угасала… Всё меньше ела, разговаривала, и часами лежала неподвижно, уставившись в одну точку отсутствующим взглядом. Казалось, что смотрит она вовнутрь себя, что не здесь уже она, а где-то далеко-далеко – там, откуда нет возврата. Зоя вышла на крыльцо, откашлялась. Глубоко, полной грудью, вздохнула чистый опьяняющий свежестью и запахом трав, предрассветный воздух, и потянулась. Невидимый шелест листвы, нежно-переливчатые трели птиц, пронзительные крики петухов, ленивый лай собак – пробуждается жизнь, и червонным золотым пылает восток. Солнце, раскалённым алым диском, торжественно и величаво всходит, ослепляя землю светом, заливая теплом, вмиг растворяя туман, и лишь блестят в его лучах алмазами росинки на листах. Светлеет небо, уходит прочь сумрак короткой июньской ночи и чудом кажется рождение нового летнего дня. Очаровано, словно завороженная, смотрела Зоя на солнечный рассвет. «В городе такого не увидишь, – подумала, – благодать-то какая!» – Неля, Неля, – послышался из дома жалобный мамин зов, – Неля, ты где? Голос слабый, хриплый, тягучий, но родной и сердцу милый. Забежала в дом: «А кто проснулся?» Обняла, помогла сесть. Каждый миг радуется, что они вместе. – Мама, – как же приятно произносить это слово, как часто она повторяет его, словно пытается наверстать за всё упущенное прежде время, и было всё равно: понимает, узнаёт её мать или нет. – Ты кто? – Мама, это я – Зоя. – Зоя? – переспрашивает удивлённо, – не помню… – Ну как же, Зоя – твоя старшая дочь. Задумалась старушка, беспомощно заморгала, скудные белёсые бровки поползли вверх: «Я тебя не знаю». И взгляд чистый ясный, но растерянный и виноватый. Прищурилась подслеповатыми выцветшими глазами, потянулась руками к Зоиному лицу, трогает: «Старая ты уже…, а Неля где?» Зоя схватила мамину ладонь двумя руками, поцеловала и, прижав к своему лицу, замерла. Из глаз скатилась слеза. «Мама», – прошептала. – Неля где, спрашиваю? – старушка нервничает. – Скоро приедет. – Когда? Этот вопрос о Нели звучит несчётное количество раз, и всегда нестерпимой болью отзывается в сердце. Зоя молчит. Знает – мамина память, словно искры на ветру, вспыхнут, разлетятся во все стороны и тут же гаснут. Старость и немощность во всей своей мучительной сущности, но, слава Богу, без агрессии и капризов. Мама больше походила на маленькую беспомощную девочку: стеснительную, боязливую. Лежит себе тихонечко и, если не спит, не уходит в себя, то настороженно следит за Зоей. Очень пугается, когда она выходит из дома. Ну, чисто, ребёнок. Зоя и сама уже старая. В этом году семьдесят два. Тоже с памятью бывают проблемы, особенно когда давление скачет, а ещё нестерпимо болят суставы, порой так, что и встать не может, с трудом чашку руками удерживает. Дома, в такие дни, выручает социальный работник. Зоя втихаря, мимо кассы, ей приплачивает – зарплата ведь у них крошечная, а та и старается, даже уколы делает, да ловко так. – Ну что возишься, – ворчит мать, – есть давай. Она сидит на кровати, обложенная подушками, словно малое дитя, свесив худенькие, как верёвочки, ножки в простых детских колготках, собранных в гармошку на щиколотках. Умытая, причёсанная, переодетая. Под чистой простынкой – клеёнка, на памперсы денег не хватает, а прокладки всё равно протекают. Не углядишь и вновь переодевание, стирка…, но Зоя не ропщет. – Надо же, есть попросила, – удивляется. И завертелся в хлопотах день, заполняя пустоту в сердце, что долгие годы жила в нём, духом радостным; изгоняя горечи обид из души, и очищая её покаянием. – Неля где? – тоскливо кличет свою любимицу, младшую дочь, мать, – Где Неля? Зоя стоически терпит это уже пятый месяц, терпит и сочиняет, бывает, всякие небылицы о счастье, что неожиданно свалилось на Нелю и она вынуждена была покинуть их. Мало, что понимает мама, но слушает, слушает…, и тут же может уснуть, отключиться сознанием, и вновь спросить, перебивая: «А Неля где?» А у Нели сегодня как раз судьба решается, где ей будет позволено жить дальше: в райских обителях или в аду гореть. Сорок дней, как умерла, но разве скажешь об этом матери, что сама стоит уже на пороге. Зоя до сих пор помнит рождение сестры, что, в отличии от неё, была желанной. Это Зою мать вытравливала полгода, затягивала живот, скрывая беременность, а после и забирать не хотела. Это Зоя родилась недоношенной, без четвёртого пальца на левой руке и со странными перетяжками на ногах. Росла болезненной, плаксивой, некрасивой, а Нелю, здоровенькую и хорошенькую, словно куклу, встречали из роддома с цветами, подарками. Зоя в тот день пряталась за шторой, и со страхом наблюдала, как каждый, кто пришёл посмотреть на новорожденную, восхищаются ею. И никто не заметил Зою тогда, не вспомнил про неё. Не кормили, и даже спать не уложили, и ей действительно было страшно, ведь как в доме появился отчим, она сразу почувствовала себя лишней. Он был строгим, старым и недобрым. Чтобы падчерица не мешала – отправили девочку в деревню к бабке, а та быстро внучку спровадила в интернат… Покормив и уложив маму, побежала в церковь на панихиду. Сорок дней сегодня, как ушла в муках красавица Неля. Вот уж это точно про неё сказано: не родись красивой. По молодости придирчиво женихов выбирала, да так долго, что не заметила, как состарилась. Уж после сорока неизвестно от кого родила сына. Мальчик хорошим рос, умненьким, послушным, и надо же было такому случиться – в реке утонул. Неля чуть умом не тронулась, но выдержала, поверив в Бога и коротала свои дни вместе с мамой в молитве, хлопотах. Не заметила, что стареет, болеет. К врачу обратилась, а оказалось поздно… Просила Зою молиться за неё, вот Зоя и старается. Из церкви пошла на кладбище, а оно на другом конце села в несказанных красотах берёзовой рощи, что стоит на бугре над речкой. Тихое, спокойное место – лучше для последнего пристанища бренных останков и не найти. Всплакнула над свежим холмиком, подумав, что скоро и они с мамой здесь упокоятся… и бегом домой. Мама не спала, но лежала, накрывшись по самые глаза одеялом. Затаилась и испуганно следила за Зоей. Смешная, ну дитя неразумное – спряталась, да разве запах скроешь. Не признав старшую дочь, стесняется её, даже боится. Жалость сковывает сердце и льются из глубины его слова добрые, ласковые. Старушка плачет: «Уж, прибрал бы меня Господь быстрее, вот мучение тебе со мной». – Да, что ты, мама, какое мучение! Ты только живи! Живи, мама! – Добрая ты, – потянулась рукой погладить, а голос тихий нежный, – виновата я перед тобой, сильно виновата. Ты уж прости. – Признала, – выдохнула Зоя да испугалась так, что руки задрожали, схватила телефон и батюшке звонить. Говорит, что у мамы вдруг ум прояснился – плохой знак, просит сегодня её соборовать. Батюшка – добрая душа, согласился, выкроил часик, зная по опыту, что время такого внезапного просветления и даётся как раз перед смертью для покаяния. Кинулась Зоя порядки наводить, а на сердце и радостно, и грустно. Радостно – матушка, наконец-то, признала её; грустно, что близок час расставания и, смахивая непрошенные слёзы, маму помыла, во всё чистое, даже праздничное, нарядила. Дома прибрала, угощение приготовила, а слёзы льются, льются… – Ты бы посидела, неугомонная, – мама не спит, как обычно, – всё это лишнее… лишнее, ненужное… Зоя села рядом. Прижалась, дышит маминым запахом, словно себя заполнить им хочет, чтоб не забыть, не растерять после. Обняла бы с силой великой, да боится больно сделать. – Да будет тебе, – старушка едва лопочет в объятьях, – несчастнорожденная ты моя. Несчастнорожденной называла её бабушка, а ещё часто говорила: «Ох, не к месту родилась, неказистой получилась – в праздник груша, а в будни клуша». Обижалась Зоя крепко и всё мечтала уехать как можно дальше от родных и никогда не возвращаться. И уехала, затаив на всех обиду жгучую… И вот недавно только вернулась. – И правда, – подумала Зоя, – всё суета, только надо жизнь прожить, чтобы понять, как мало нам в итоге надо. Понимаешь, что главное, а что нет, обычно, с потерями. Бегала она с почтовой сумкой по городу в молодости, ловко крутила велосипедные педали и не ценила здоровые ноги. Стала слаба глазами, прочувствовала, какое же это счастье – видеть. Много хлопот доставлял муж – и выпить любил, и налево сбегать не отказывался, каждый раз клятвенно обещая, что больше никуда и никогда, а умер и оборвалось что-то внутри… Сестра, что всегда казалась чужой, как заболела, так у Зои сердце останавливалось от страха потерять её… – Ты знаешь, – шептала Неля, умирая, – если бы можно было всё начать заново, разве позволили бы мы сами себя обворовать, у самих себя счастье отнять? Но жизнь не повернёшь вспять, не воротишь, ни одну минутку не возвратишь, ни одну секунду... Такая вот она жизнь – добрая и недобрая одновременно. Зоя глядела на сестру, и каждая клеточка в ней сострадала – исхудавшая, глаза и рот запали, нос заострился, ни одной волосинки на голове, а она, преодолевая слабость, просит Зою простить мать: «Не суди, не копи обиды, пожалей, ведь в одно мгновение может оборваться жизнь. Да, мало она тебе дала тепла, но что мы знаем о её жизни, чтобы осуждать… ведь у каждого есть оправдание… Поверь мне – у каждого». Не имела права Неля рассказать тайну рождения Зои, что как-то неосторожно доверила ей мама, да и не хотела нанести сестре ещё один непосильный удар. Иногда правда может оказаться хуже и страшнее, и больнее ранить. Ну каково человеку узнать, что зачали его не в любви, даже не по глупости в страсти, а насильничая. Хороша у них мама была, во всём лучшая, везде первая – большие надежды подавала. Строго её воспитывали, особенно отец гордился красавицей и умницей дочкой, а в десятом классе на неё напали подонки – шла лесом из школы – надругались, да пригрозили, чтобы молчала. В страхе слова никому не сказала. Пыталась скрыть, освободиться, да не получилось. Родилась Зоя. Одноклассники к выпускным экзаменам готовятся, а она в роддом собирается. Что ей пришлось пережить, сколько оскорблений в свой адрес услышать – не передать. Тогда девичья честь высоко ценилась. Из дома боялась выйти, а выйдя, ходила, глаз не поднимая. Спустя несколько лет сосватал её директор клуба. Нравилась она ему ещё девочкой, вот и воплотил в жизнь свою мечту старый бесстыдник. Ему в тот год пятьдесят пять лет исполнилось. Лысый, пузатый. Не хотела, противилась, да родители заставили стыд и срам прикрыть. – Прости маму, не суди, – всё повторяла и повторяла Неля, – не бывает в жизни счастья без прощения. Пока живёт в нас непрощение, пока не восстановлен мир в отношениях с родителями, родными, мы не стоим прочно своими ногами на грешной земле, а тонем, словно в трясине и не понимает, почему же это у нас ничего не складывается, ничего не получается. Разве не так? Зоя слушала, соглашаясь. Она уже давно всех простила, и звонку сестры, что требуется помощь, несказанно обрадовалась. Давно хотела примириться со всеми, но не знала, как переступить через свою гордость. Вроде и не виновата вовсе – это её не приняли, оттолкнули те, кто должен был любить, а винилась сейчас она, понимая, что приходит время, когда дети становятся взрослее своих отцов и матерей, а значит мудрее и снисходительней. – Видишь, как Господь мудро распорядился, – вымученно улыбнулась Неля, – мы вместе и неважно сколько. Я так счастлива, что не ухожу в одиночестве, что дни мои последние полны и насыщены твоей заботой и любовью... Спасибо, что приехала… Это сейчас главное, а остальное всё бессмысленно… И не плачь – смерти нет, у Бога все живы… все живы… Начала бредить, после затихла, устало закрыв глаза, лишь пальцы беспокойно шевелились на одеяле. «Обирается, – вздохнула нянечка, – уходит». Никогда так горько не страдала душа у Зои. «Нет, – шептала она, – нет!» Почудилось ей тогда, что сердце у них было одно на двоих и вот разорвали его. Невозвратная потеря выжигала душу, не слезами, казалось, заливалась она – кровью. Как возвращалась домой – не помнит. И вновь винила себя. Долгие годы ревностью была наполнена душа её по отношению к сестре. Даже имени её красивому завидовала. И ни одного шажочка не сделала навстречу… ни к сестре, ни к маме… Что ж на кого-то кивать, да на кого-то обижаться. Сами мы все друг пред другом виноваты. – Неля-то, поди, умерла, – мать пытается встать, – не говори ничего, сердцем чую. Промолчала в ответ, а тут и священник подошёл. Зоя вышла и облегчённо выдохнула. Бесконечно долго тянулся этот день. Гудели ноги и тревожила нарастающая боль в коленях, двоилось в глазах и сжимала, до тошноты, тисками голову мигрень. Устала Зоя, устала и физически и морально, но осознание, что всё она сейчас делает правильно – всё, что должна, что просто обязана, давало не только силы, но и приносило утешение. Она уже поняла, что нет ничего важнее душевного покоя и умиротворения в отношениях с близкими, что прощение исцеляет не только душевно, но и физически. Как приехала в родительский дом, выкинув прочь из головы всё былое, куда только подевалась опустошённость, что убивала каждый её день, вечно плохое настроение, недовольство, нервозность. Не поверила бы, кабы раньше услышала, что хватит у неё на всё это сил, а главное – успела в отпущенное ей время на этом свете со всеми примириться и свою душу спасти... Весь оставшийся день мама спала. От ужина отказалась и не проронила больше ни единого слова, а Зоя уснуть не могла, слишком была измучена. Расслабленно сидела на ступеньках крыльца, провожая в ночь долгий деревенский закат. Приятно освежает вечерняя прохлада, и с сумерками входит в сердце грусть. Вспоминает мужа, сестру... Переживает за неприкаянного сына, что мотается по миру в поисках своей «птицы счастья» и не находит её – ни дома, ни жены, ни детей. «Знала бы как правильно жить, – думала, – как правильно детей воспитывать, знала бы, где упасть. А сын тоже, бывало, ей обиды высказывал…» Июньские вечера длинные, прохладные, не заметила, как ночь пришла, сидела бы и дальше, да спать пора, неизвестно, что грядущий день готовит. Встала, окинула взглядом сад, улицу… «Ну вот, – подумала, – ещё один день улетел в прошлое, и моргнуть не успела». Хромая, с палочкой, вошла в дом. Подошла к маминой кровати. Прислушалась. Старушка спала. Долго смотрела на милое сердцу лицо, стараясь запомнить каждую его чёрточку, чтобы согреваться после в холод и невзгоды, вспоминая родимые черты. На цыпочках пошла к дивану и, наконец-то, легла… Тихо. Лишь монотонно тикают ходики и молоточками продолжают биться мысли в голове, блуждая, словно по тайным переулкам старого забытого города, пытаясь отыскать что-то важное, значимое. Вялостью сковывает тело, цепенеет и успокаивается душа. Зоя лежит, не шевелясь, и глядит в окно, а окно смотрит в ночь – туда, где мерцающие звёзды хранят тайны мироздания, где дымчатая россыпь Млечного пути надёжно прячет сердце нашей галактики, где в бесконечном пространстве по звёздным тропам скитаются наши души. В окно заглядывает, лукаво играя, Луна и в её свете Зоя видит бабушку, сестру, мужа – их взгляды нежны и наполнены любовью. К изголовью кровати подходит мама… Она садится рядом и, ласково обняв, как в далёком-далёком детстве укачивает Зою…, а после, нежно поцеловав, встаёт и не спеша уходит вверх… Вверх… по звёздной россыпи, невесомая, легко перелетая от звезды к звезде... Оглядывается – молодая счастливая красивая, и долго машет дочке рукой… точно также, как прощалась с ней тогда, когда увозили её девочкой в интернат… «Только тогда она стояла, понурив плечи, и тихо плакала, не вытирая слёз, а сейчас смеётся… смеётся. Господи, как же хорошо!», – подумала Зоя, и, улыбнувшись маме в ответ, ещё крепче засыпает… автор Людмила Колбасова #рассказыожизни
Ваш браузер устарел. Попробуйте браузер Atom , чтобы работа ВКонтакте была быстрой и стабильной. Подробнее

Деревня Черемшанка В деревне Черемшанка у бабки Зои издох цепной пес. Он давно поседел, ослаб зрением, охрип, но службу нес исправно. Слег два дня назад и отказался от еды. Накануне, с вечера бабка Зоя сняла с Тузика цепь, потрепала за холку – пес как будто уснул, а поутру она нашла его спящим вечным сном. Бабка Зоя отдала соседу сотню, чтобы закопал поглубже за околицей, строго наказала соседкам ее не беспокоить в ближайшую неделю, и шестой день справляла порядок. В первый день она сняла и перестирала шторы, вынесла и перетрясла перину, подушки, одеяла, самотканые дорожки. Во второй и третий день - побелила потолки и стены, подбелила печку, мыла и убирала много. Шкафы двигала сама, упиралась, скользила по полу тапками, кряхтела, сопела, но справилась. На четвертый день бабка Зоя совсем выдохлась - болела спина, ломило руки, но на этот день в ее планы входила не трудоемкая и кропотливая работа. Она весь день просидела за столом - нашептывала сама себе, разводила руками, грозила худым кулачком невидимому собеседнику, и только к глубокой ночи закончила писать в тетрадке по-детски круглыми буквами: «Белье, полотенчики новые -Шурке, швейную машинку, отрез вельвету – Степаниде, бочку – Егоровне, самовар - Егору…». На пятый день бабка встала пораньше, чтобы успеть на проходящую электричку, уложила в сумку документы на дом, вторые очки, выдворила кота на улицу и отправилась в районный поселок в сорока километрах, к нотариусу - своего нотариуса в деревне не было. Вернулась затемно, уставшая, умылась и легла, долго не могла уснуть, ворочалась, стонала. На шестой день бабка Зоя жгла мусор во дворе, топила баню и мыла крыльцо. Мусором бабка Зоя посчитала семь стопок похвальных грамот местной хлебопекарни, где она трудилась с четырнадцати лет, откуда по старой памяти до самого закрытия к ней бегали пекари за советом. Шестьдесят лет грамоты аккуратно копились в комоде, двадцать лет - пролежали в кладовой тугими перевязанными стопками. Крыльцо было не крашенным, и мытье требовало много сил. Она скоблила старенькие посеревшие доски тесаком, поливала горячей водой и снова скоблила несколько часов к ряду. По окончанию мероприятия старенькие лиственничные доски зажелтели как новые. Бабка Зоя принесла из кладовой новую, ни разу не постеленную самотканую дорожку, и, покряхтывая, раскатала ее на крыльце. Она очень устала за эти дни, в баню собиралась медленно, но прежде на свободную полку уложила новенький халат, тонкую сорочку, сатиновый бюстгальтер, простые чулки с резинками, тапочки и ситцевую голубую косынку, сверху - бумаги, привезенные от нотариуса, паспорт, трудовую книжку, остатки пенсии. Всякий раз она долго перебирала: то новые сорочки – выбрала розовую, ни разу «не одеванную», с рюшами, правнучка Соня подарила на 8 марта, то новые трусы, долго фыркала, но остановилась на белых, теплых, с начесом. В продаже таких давно не было – невестка привезла из Белоруссии лет пятнадцать назад. Собрала вещи для бани, но прежде подошла к забору: - Шурка, баню за собой не прикрывайте, за котом моим присмотри, пока Егор не приедет, и, не дожидаясь ответа, пошла в баню. Шурку, в ее шестьдесят четыре года, бабка Зоя считала молодухой, а мужа Шурки, Григория, по прозвищу Тальян – «никудышным мужичонкой». Сорок лет они прожили по соседству. У Шурки с Тальяном дети выросли и разъехались, а своей бани отец семейства так и не срубил. В бане баба Зоя ценила пар. Сегодня она парилась особенно долго, несколько раз заходила в парную, несколько раз обливалась ледяной водой из таза, ворчала на себя за немощь и не промытую спину. На следующий день Шурка забеспокоилась. Во дворе и доме бабки Зои царили темнота и покой, ставни - закрыты, уличный фонарь - погашен. Вдвоем с соседкой Степанидой они прошли через калитку во двор. Дверь в дом была не запертой. Темную комнату наполняла свежесть недавней побелки,
Сексуальная начальница Anissa Kate соблазняет своего охранника
Пышка в белом белье лежит на кровати | порно и секс фото с молоденькими
Рыжеволосая стерва позирует в любых позах за вас счет