Худая принцесса нагишом балуется перед зеркалом
Худая принцесса нагишом балуется перед зеркалом
Порно фото Молодые 18+ Шаловливая Марина игриво балуется после уборки
Шаловливая Марина игриво балуется после уборки
Шаловливая Марина игриво балуется после уборки и другие похожие публикации:
Сексуальные грешницы позируют перед объективом
Марина соблазняет снимая с себя розовыт трусики
В загородном доме зрелка показала себя со всех сторон
Не молодая домохозяйка позирует дома голышом
Марина повернулась попкой сидя на кровати
Худая принцесса нагишом балуется перед зеркалом
Бритни в кожаном одеянии балуется в подвале
Марина в сексуальных чулках озорничает у себя дома
Шаловливая Марина голенькой выглядит лучше, чем одетой
Проказница Марина позирует и сосет член
Златовласка балуется на мягком кресле
Великолепная домохозяйка долго протирала пыль в доме имея на себе только нижнее белье. Когда Марина справилась со своими делами, она легла на диван не убрав из рук пипидастр расставила ножки. Шаловливая бабенка игриво позирует перед объективом и балуется со своим телом, переворачиваясь вокруг своей оси и показывая прелести со всех сторон.
Все материалы данного сайта предназначены для лиц старше 18 лет. Все персонажи на предоставленных фото являются совершеннолетними актерами, прилагающийся текст вымышлен, любые совпадения случайны.Используя материалы данного сайта вы подтверждаете свое совершеннолетие (наличие полных 18ти лет), в противном случае немедленно покиньте сайт.Все материалы взяты из свободных источников сети «интернет». Копирование и распространение материалов запрещено. Все права принадлежат их владельцам. Все претензии и пожелания направляйте на контакнтный email адрес.
Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Если произведение является переводом, или иным производным произведением , или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.
Четыре волка, гуськом друг за другом, боязливо оглядываясь, спускались с песчаного бугра.
Если бы им предоставлен был свободный выбор, то они спустились бы совсем не с этой стороны. Их зоркое зрение, несмотря на темноту ночи, упорно останавливалось на одном и том же предмете. Их раздутые ноздри жадно втягивали в себя струю воздуха, несшуюся от этого предмета. Голод ворочал внутренности степных хищников, зубы скрипели и щелкали, налитые кровью глаза искрились во мраке.
Бандиты остановились в лощине, куда не проникали лучи лунного света, и сели. Они не решились отступить совсем и выжидали. Они хорошо устроились: надо было прилечь к самой земле, — я хотел сказать, на песок, потому что земли давно уже не видно было в этом песчаном, волнистом море, — чтобы заметить четыре рядом торчащие силуэта, с острыми, настороженными ушами. А, между тем, сами волки хорошо видели кругом. Луна усердно помогала им в этом обзоре, освещая своим мертвым светом мертвую окрестность.
Лощина, где они сидели, заменяла темную литерную ложу, пустыня — ярко освещенную сцену.
Голодные бродяги видели все, а их не видел никто.
Они видели верблюда, который стоял на вершине противоположного бугра; они видели, как безобразно, неловко привешены были к бокам животного толстый тюк, обмотанный веревками, русский чемодан, железная складная кровать в чехле и медный закопченный чайник. Все это висело кое-как, и, должно быть, сильно беспокоило верблюда; заметно было, что его вьючили неопытные и неискусные руки.
На самом верху, неловко растопырив ноги, сидела человеческая фигура. Голова у этой фигуры была обвязана белым платком, одета она была в белую же, русскую рубаху, на длинных смазных ботфортах виднелись ржавые шпоры, из-за плеч торчала двухстволка. Фигура эта как-то странно колыхалась на вершине вьюка: то она откидывалась назад, то вдруг нагибалась вперед; головной убор сбился на самое лицо. Нетрудно было догадаться, что всадник спал, — и спал весьма крепко, несмотря на неловкость своего положения.
У верблюда в разорванные ноздри продета была волосяная веревка; конец той веревки находился в руках другого путешественника, который шел пешком.
Взобравшись на берег, вся группа остановилась. И верблюд, и шедший пешком — разом увидели то, что давно уже наблюдали волки. Первый смотрел равнодушными, полузакрытыми глазами, пережевывая вонючую, зеленую пену, второй кинулся будить своего товарища.
Внизу, где сыпучая, песчаная гряда переваливалась через едва заметный след караванной дороги, стоял безобразный ящик на трех колесах. Четвертое лежало около.
Как у трупа, около которого повозились уже крылатые и четвероногие хищники, из-под клочьев изорванного мяса и кожи торчат оголенные ребра, так из-под клочьев холстины виднелись деревянные ребра верхней части кузова.
Немного в стороне лежала куча старого изодранного платья. У этой кучи виднелось что-то похожее на человеческую ногу; у этой кучи были даже руки, судорожно искривленные пальцы которых глубоко врылись в окровавленный песок, и от этой кучи несло запахом разлагавшегося трупа.
Кругом было тихо, как в могиле: ни звука, ни движения.
— Падалью воняет, — произнес проснувшийся всадник.
— А ведь дело скверное, — заметил другой. — Не вернуться ли нам назад, в Аль-Кадук?
— Падалью воняет. Это сделано давно: или сегодня, рано утром, или еще вчера. Они теперь далеко. Ну, тяни эту ленивую гадину, и едем дальше.
— Да, черт возьми, едем… Я, вот уже целую ночь иду пешком.
— Если бы верблюд мог идти без твоего содействия, мы ехали бы оба; а я разве виноват, что у меня осталась в распоряжении только одна нога… Проклятое колено! как оно опять расходилось!
— А что, если с нами то же будет? Если барантачи теперь на той станции, куда мы едем?
— А если они там, откуда мы уже уехали? Шансы совершенно одинаковы. Продвинь еще немного вперед этого подлеца… А! вот оно что… Ведь я узнал, кто это.
— Это жид, помнишь, в Уральском укреплении, с женою и немцем-механиком… Ты это их ищешь? Загляни в фургон: там, должно быть, и жена, и немец.
— В фургоне никого нет, — процедил сквозь зубы тот, который шел пешком.
Он бросил верблюда и, взобравшись на колесо экипажа, рылся внутри его, погрузившись в фургон всем корпусом.
— Ну, значит, у него украли жену и немца, да, кажется, сколько я могу разглядеть, и его собственную голову.
Мороз подрал по коже обоих наблюдателей. Скверные мысли заворочались в мозгу. Одни, в самом глухом месте песчаной пустыни. Ждать помощи неоткуда. Кто поручится, что с ними не будет, может быть, даже очень скоро, того, что случилось с этим жидом… Может быть, за этим барханом сидят они … Сейчас вылетят на них с своими длинными пиками…
— Это у тебя в воображении гикают или… постой-ка… нет, это в желудке у нашей скотины, — бравировал тот, который сидел на верблюде. Но голос его слегка дрожал, словно в его горле что-то задерживало звуки. — А этот собирался водку гнать в Ташкенте… Заводы строить хотел, барыши наживать… Что это ты прячешь за пазуху?.. Покажи-ко…
— Что прячу… Кто прячет?!.. Ничего не прячу; это так… проклятые вши развозились… Я только почесался…
— Подожди, я сейчас слезу. Моей ноге как будто лучше… Посмотри, он упал около колеса: у тебя пояс развязался, ты сунул, а он провалился.
Оба путешественника стояли на земле, один сполз с верблюда, другой соскочил с колеса.
Большой пакет, в чем-то синем, не то в бумаге, не то в платке, лежал на песке. Этот темный четвероугольник, на светлом фоне, так и лез в глаза. Четыре руки разом потянулись по одному направленно…
— Это деньги, и даже очень много денег… Боже мой, как у меня затекли ноги… Я едва стою… киргизы плохо знают толк в русских бумагах… Мы, брат, с тобою знаем его лучше…
— Да, уже на три части делить не станем. Теперь ему ничего не нужно… Куда!.. держи!.. держи!.. проклятая скотина!
Освободившись от всадника, верблюд сделал несколько шагов по дороге. Вдруг он фыркнул и вытянул шею. В темноте сверкнули красноватые точки. Испуганное животное поняло опасность и, со всех ног, пустилось бежать своею неуклюжей, по виду медленной, но на деле чрезвычайно быстрой иноходью.
Раздался жалобный, хриплый вой, и четыре тени, скользнув по желтоватой поверхности бугра, понеслись за убегающим животным.
— Что же мы теперь будем делать? — мрачно сказал один из спутников.
— И кой черт тебя заставил слезть с него!
— Что ж, надо идти пешком, целую ночь шли… Станция не должна быть далеко.
— Не знаю, добреду ли я?.. Попробуем.
— Идем! авось живы будем. Вот они, дешевые тарантасы…
— Ну, что уж тут, и дорогие — ломаются… У Келлера, двести пятьдесят заплачен в Казани, а так же, как и наш, брошен на дороге.
С бархана на бархан, взрывая сухой песок, с отчаянным, полным смертельного ужаса ревом, неслось горбатое чудовище. Преследователи не отставали: с боков, спереди заскакивали голодные звери.
Растрепался вьюк и безобразно хлопал по взмыленным бокам, стесняя бег верблюда. Войлочный тюк свалился и тащился по земле, путаясь между длинными ногами. Споткнулся беглец и со всего размаха брякнулся на песок, взбороздив его своею мордою. Отчаяние придало силы несчастному животному, и оно снова вскочило на ноги, но уже страшный всадник сидел у него на шее, вцепившись зубами в загривок. Другой волк высоко взлетел на воздух и, как мешок, брякнулся на дорогу: он попал под удар могучей ноги и поплатился за свою неловкость.
Немного в стороне чернелась закопченная труба маленькой землянки. Только этою, искривленной коленом, железной трубою отличалась землянка от окружавших ее песчаных наносов. Кругом нее песок был сильно утоптан и покрыт навозом. Неподалеку лежал разбитый ящик повозки, кое-где валялись остатки колес. В дверях, более похожих на отверстие норы, виднелось испуганное лицо; беловатое облачко дыма медленно расползалось, исчезая в лунном свете.
Тяжело дыша, плашмя на боку, вытянув длинные мускулистые ноги, лежал верблюд, почти около самого входа. Волков как не бывало.
Это была почтовая станция на большом Орско-Казалинском тракте, в самой середине «Кара-Кумы».
Станция эта называлась Джунгурлюк-Сор.
Просторная, довольно высокая комната. Открытые, потолочные брусья расписаны яркими, цветными узорами и украшены позолотою, стены, с бесчисленными хитро вырезанными углублениями, покрыты мелкою резной работою по алебастру. В одной из длинных стен, так как комната не квадратная, проделаны рядом одна с другою четыре двери из темно-коричневого карагача; двери эти также сплошь покрыты затейливою резьбою. Над каждою дверью — полукруглое окно с частым гипсовым переплетом, затянутым красною кисеею. Все эти двери выходят на обширную террасу; над нею — тяжелый навес, составляющий продолжение плоской крыши дома. Навес этот поддерживается рядом деревянных, кувшинообразных столбов. Справа и слева виднеются узкие двери в прочие помещения дома.
Несмотря на сорокаградусный жар, несмотря на солнце, стоящее над самою головою, в доме прохладно, и отрадный зеленоватый полусвет приятно ласкает глаза, утомленные ярким солнечным светом. Громадные столетние карагачи раскинули свои густые ветви над крышею дома; никакие солнечные лучи не найдут себе дороги сквозь эту массу темной зелени. Перед террасою — пруд, обсаженный такими же гигантами-карагачами. Высокие пирамидальные тополи, упираясь своими вершинами в сероватое, раскаленное небо, двойными рядами окружали все пространство сада. Тщательно вычищенные дорожки все сходились к пруду; по бокам этих дорожек тянулись неглубокие канавки (арыки) с свежею проточной водой: одни канавки проводили воду к центральному пруду — резервуару, другие — выводили ее вон, за пределы сада.
Всюду, куда могло только проникать солнце, виднелись деревянные решетки, которые гнулись под тяжестью виноградных лоз; красивая, вырезная листва мешалась с наливающимися гроздьями синего винограда.
Под одним из карагачей, тех, что у пруда, навзничь, закинув мускулистые руки за голову, лежала почти голая темно-бронзовая фигура; белая, старческая борода торчала кверху, шапочка (тюбетейка) сползла с головы, обнажив гладко выбритый, лоснящийся от пота череп. К дереву прислонен был садовый заступ, указывавший на должность спящего.
Садовник спал крепко. Его ничто не беспокоило. Большой шмель мелодично басил, предполагая, вероятно, спуститься на кончик горбатого, чисто библейского носа.
За стеною послышался топот лошадиных ног; звуки двигались вдоль стены, приближаясь к калитке. Красивый желтый сеттер шарахнулся с террасы, где он спал, и, прыгая через арыки, понесся ко входу.
— Возьми лошадь, эй!.. Поводи ее здесь хорошенько… Ишь, как замылилась… — отдавал отрывистые приказания приятный, несколько охриплый баритон.
— Прекрасный «карабаир» у вас, полковник, — заметил довольно вкрадчиво другой голос. — Сюда, сюда пожалуйте, в мои новые владения.
Перешагнув через высокий порог, вошли в сад два человека: один, впереди, среднего роста, несколько худощавый, с подвижной и умной физиономией, в круглой соломенной шляпе, в широком парусинном пальто, в кожаных черных штиблетах поверх летних панталон, в перчатках и с хлыстом в руке. Другой высокого роста, в форменном кителе, с щеголеватыми, несколько изысканными манерами.
— Да я, знаете ли, все собирался, но как-то все не мог собраться, то то помешает, то другое… А у вас великолепно!
— Нет, право… Тень, прохлада, виноград… Все это в восточном вкусе… Превосходно…
— Что мог, полковник, что мог… Конечно, тут еще многого недостает…
— Ну, чего же недостает? — (полковник как-то растягивал слова и произносил их несколько в нос: он находил, что эта манера говорить весьма изящна). — Вы уже слишком требовательны, добрейший Станислав Матвеевич, конечно, человеческой фантазии нет границ: она безбрежна; но, принимая в расчет…
— Извините, полковник, много, очень много обяжете. — (Тут Станислав Матвеевич приятно улыбнулся и согнулся всем корпусом, приложив к сердцу правую руку). — Чаю, вина, сельтерской воды, льду… — все, что прикажете… без церемонии.
— Если так, то я попрошу сельтерской воды и красного вина… Эта несносная жара…
Хозяин усадил гостя на ступеньках террасы, покрытых пестрым ковром, и скрылся куда-то направо.
— Шарип! эй, Шарип!.. — слышался хозяйский голос.
Спящий у пруда сарт приподнялся, посмотрел вокруг себя мутными заспанными глазами, поправил шапочку, зевнул на весь сад и поднялся на ноги. Лениво шагая, он пошел на зов хозяина.
Гость сперва посидел немного, потом его сманила чистая дорожка и густая тень у пруда. Оп встал и пошел, заложив за спину руки и волоча по песку свою саблю. Красивая собака лежала в траве и, подняв свою умную морду, казалось, заигрывала.
— Ну, иси! иси! как тебя там звать: Збогар, Мильтон, Трезор… все равно, ну, пойди, дурак, ну, иди же…
Собака встала и подошла, виляя пушистым, мягким, как шелк, хвостом.
— А ну, тебе, должно быть, жарко; надо покупаться, а, надо?..
Полковник поднял какую-то щепочку, поплевал на нее и бросил на самую середину пруда. Собака все время следила глазами за щепкой, потом с размаха бросилась в воду, выловила брошенное и поплыла к берегу; здесь она с трудом, раза два обрываясь, выкарабкалась на сухое место, выпустила изо рта поноску и отряхнулась.
— Молодец, молодец… Ай да водолаз… Ну-ка еще…
— Вы, верно, охотник, полковник? — раздался сзади голос хозяина. — Милости просим; все готово. У меня это делается довольно скоро, потому что все под руками.
— Да это манифик; нечто в роде «Шахеразады»; знаете, эти восточные сказки… Раз, два…
— Усаживайтесь покойней… Лед изрублен недостаточно мелко, но это лучше: не так скоро тает… Возьмите эту подушку, вам будет удобнее…
На террасе поставлен был низенький стол, не выше полуаршина, так что, лежа на ковре, можно было удобно доставать с него все, что нужно. Стол этот был покрыт белой скатертью; посередине стояла туземная чашка из зеленой глины с нарубленным, сверкающим льдом, вокруг нее лежали бутылочки с сельтерской водою с подрезанными проволоками, по бокам подымили свои чеканенные носики два высоких металлических «кунгана» (кувшина) с красным вином и стояли стаканы с чайными ложечками, тут же распространяло аромат блюдо с виноградом, персиками и гранатами; последние были разрезаны и сверкали своею кроваво-красною внутренностью в массах бледно-восковой зелени винограда.
В углу, на последней ступеньке, кипел ярко вычищенный самовар, и тот же старик-садовник перетирал полотенцем плоские, зеленые чашечки с китайскими буквами на донышках.
— Ну что, полковник, слышно в ваших, так сказать, высших административных сферах?..
— Особенного ничего, но предполагают — (тут голос был значительно понижен), — предполагают, что поход неизбежен.
— То есть, как бы вам это сказать… Пока все еще одни предположения… Весьма недурное вино; Первушин , положительно, совершенствуется.
— Я, знаете ли, предполагаю, на случай похода, тоже пристроиться к войскам.
Полковник улыбнулся и скосил глаза на говорящего.
— Нет, зачем? это не в моем характере. Я даже совсем оставил службу: с часу на час жду приказа об отставке.
— Так в качестве волонтера, любителя сильных ощущений?..
— Вы шутите… Конечно, без сильных ощущений не обойдется, но для этого только не стоит беспокоиться: это все я предоставляю натурам более героическим, чем моя… Чаю, Шарип!.. Не прикажете ли?..
Собеседники потянулись к зеленым чашечкам.
— Нет, мой уважаемый полковник, — продолжал хозяин, — цель моя не та. В походах вам придется испытывать и голод, и холод, и жажду, и, там, разные лишения… И на бивачном отдыхе вам весьма полезно будет выпить стаканчик глинтвейну, съесть кусочек настоящего швейцарского сыру… А там, знаете, победа; ожидание различных благ свыше… Вы понимаете; не лишнее будет выпить бутылку-другую шампанского… да мало ли чего захочется? а взять неоткуда. Свои запасы истощатся скоро (я имею основание предполагать это)… Некрасиво, не правда ли?.. Вот тут-то и явится с своими услугами Станислав Матвеевич Перлович, которому только и будет заботы, чтобы его арбы не отставали, чтобы его верблюды не запаздывали, чтобы его запасы не истощались… И в и палатках Станислава Матвеевича господин полковник и все его товарищи по оружию найдут все то, что им будет угодно.
— Позвольте, я буду продолжать вашу картину, — перебил гость.
— А денег в то время будет много, — (полковник подлаживался под тон Перловича), — поднимется игра, увеличится содержание; лишние рубль-два на бутылку никому не покажутся обременительны… и мой уважаемый собеседник и хозяин, заботясь о нашем походном благосостоянии…
— О, нет, полковник, я вовсе не так корыстолюбив, как вы думаете. Конечно, без барыша нельзя же…
— Да, — (Перлович вздохнул), — с помощью Божьею, имея в принципе честность и уверенность, — (он вздохнул еще продолжительней), — можно легко соединить общую пользу… Не прикажете ли еще чашку, полковник, с гранатным соком и вином… Эй, Шарип!..
— Благодарю вас. Ай-ай-ай! — сказал полковник, посмотрев на свои массивные золотые часы. — Скоро три, а в пять я должен обедать у губернатора.
— Не смею задерживать. Благодарю вас, полковник, за ваше любезное посещение… Шарип! лошадь полковнику.
Они пошли вдоль сада к выходной калитке.
— А ведь я к вам, собственно, за делом, — начал полковник, едва они сделали несколько шагов. — Мне очень нужно, конечно, на самый короткий срок…
Полковник с ожесточением терзал кисть темляка на эфесе сабли…
Перлович со вниманием подвязывал виноградную лозу, свесившуюся почти до самой земли.
— Тысячу? — спросил он, и скорее не спросил, а прямо определил сумму, словно ему заранее известны были требования гостя.
— Да, почти около того, но для округлости…
— На тех же условиях, как и в тот раз?
— Послушайте, Перлович, ведь это почти что двадцать процентов в месяц…
— Ну, вот, так оно и вышло, — начал Перлович. — Экая досада!.. Посмотрите, вот эта превосходная лоза положительно погибла; даже зелень начинает блекнуть… Экая досада! Такой редкий сорт.
— Ну-с… так как же?.. — перебил полковник.
— Вы не можете себе представить, как мне досадно, что в настоящую минуту я решительно не могу быть вам полезным; ведь надо же было то
Девушка делает минет и занимается сексом во время массажа менеджеру
Отсосала и села на член
Три девушки на собеседовании поработали раком на толстом члене мужика