Холм купить Марихуана Outstanding Kush
Холм купить Марихуана Outstanding KushХолм купить Марихуана Outstanding Kush
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Гарантии ❗ Качество ❗ Отзывы покупателей ❗
• • • • • • • • • • • • • • • • •
👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇 👇
Наши контакты:
▶️▶️▶️ (НАПИСАТЬ ОПЕРАТОРУ В ТЕЛЕГРАМ)️ ◀️◀️◀️
👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆 👆
• • • • • • • • • • • • • • • • •
🚩 ИСПОЛЬЗУЙТЕ ВПН (VPN), ЕСЛИ ССЫЛКА НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ!
🚩 В Телеграм переходить только по ссылке что выше! В поиске тг фейки!
• • • • • • • • • • • • • • • • •
Гриндавик Купить закладку Марихуана, Гашиш, Бошки, Шишки, Конопля, Ганджубас. АССОРТИМЕНТ ТОВАРА. Купить марихуану Blackberry Kush Гриндавик. Blackberry Kush.
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
Dmitry Nikonorovich, front row, centre. Photo: Dmitry Nikonorovich, via Vladimir Gorodniansky. Кукуруза, Corn Бригадир меня отпустил, и я ушел. До села идти 3 км. В одном месте справа от дороги росла высокая, в человеческий рост, густо посаженная, кукуруза. Я вошел в эту кукурузу, отошел метров на двадцать от дороги, сел на землю и стал ждать ребят. Photo: Don Hitchcock Sunflowers, подсолнухи. Photo: Vladimir Gorodnjanski. Sunflowers Photo: Vladimir Gorodnjanski. Sunflowers Photo: Don Hitchcock In The Rooks Have Returned by Alexei Savrasov, the arrival of the rooks is an early portent of the coming spring. A Rook in Dartmoor, Devon, England. It is walking in a field where sheep are kept. German WWII gas mask cape bag. Father said that this bag was found somewhere beyond the forest, and told me to hide it somewhere far away. I did not question him, I threw it into the attic with all of its contents. Nettles Photo: Uwe H. Tambov prisoner camp. Compulsory military education strengthens our defense! The river Bogucharka, part of my childhood, with a child of the present day doing what I loved to do. Photo: Vladimir Gorodnjanski, Linden tree in Tambov Forest. Mushroom in Tambov Forest. Looking out of the bus window, I saw in one place two hundred metres from the road a strange, green oasis among the already faded steppe grasses, yellowed by the summer heat. A small area stood out among them of green, tall, dense vegetation. Something stirred in my memory, and suddenly as a flash of lightning I was thrown into the past. I remembered! I knew it! That was it, Garbachev liman! The liman, which in childhood and adolescence so occupied me and my peers held me and attracted me. In those days, the road along which we were travelling had not existed. Now, seeing and remembering it, I wanted to jump out of the bus and run to it to see if everything was the same as it had been. The bus moved on, but the memories gushed over me, and I gave myself up to them, to the memories of the place. Большой компанией отправились на лиманы, еще не успевшие зарасти после весны травой, стрелять уток. В ружье было насыпано много серы со спичечных головок, дроби, и все туго забито пыжом. На воде, недалеко от берега, плавали утки. Хозяин ружья стал целиться, а мой сосед Лешка встал позади него и смотрел, куда тот целится. В селезня, в селезня! Прогремел выстрел, но ружье выстрелило не в направлении селезня, а в обратную сторону, в Лешку. Забитый в ствол болт выбило, и он пробил Лешке правую щеку. Лешка упал на землю, заливаясь кровью. Male Quail. Дом в Крамаревке. В нем была наша квартира, там была начальная школа; там я родился, учился в школе, там прошло моё детство. Our house in Kramarevka. It housed the local elementary school, as well as our apartment. I was born there, went to school there, and there I passed my childhood. Pronja, read us this story' said the teacher. Pronja slowly rises, bends his head down, hides his eyes from the teacher and from the class, and is silent. The teacher waits. One minute passes, and another, but Pronja remains silent. Will you read? The only answer is silence, and giggling from the back of the room. Pronja stands, shifting from one foot to the other, bends his head low, and remains silent. Photo taken in , showing Dmitry Nikonorovich second from the right in the back row Photo: Vladimir Gorodnjanski -Вчера я задавал вам прочитать дома и запомнить маленький рассказ из Книги для Чтения. Проня, прочитай нам этот рассказ, - говорит учитель. Учитель ждет. Проходит минута, другая, но Проня молчит. Основан в году по приказу великого магистра Тевтонского ордена Дитриха фон Альтенбургского. Построенная крепость сначала была деревянным сооружением и только в году она стала каменной. Она служила форпостом ордена для борьбы с Литвой. Пережила несколько пожаров, но как феникс возрождалась из пепла и становилась более мощной. Восточный форпост неоднократно посещался знатными гостями можно упомянуть графа Дерби — будущего короля Англии Генриха IV , шведскую королеву Марию-Элеонору — принцессу Бранденбургскую, вдову шведского короля Густава Адольфа , польского короля Чарторыжского и т. После секуляризации ордена замок был превращен в резиденцию Главного Управления округа Инстербург. До конца Второй Мировой войны в цитадели замка располагался музей краеведения Инстербургского Общества древностей. Insterburg, about from a postcard sent in As part of the northern part of East Prussia, Insterburg was transferred from Germany to the Soviet Union after the war as previously agreed between the victorious powers at the Potsdam Conference. The German population was either evacuated or expelled and replaced with Russians. Photo: Wikimedia Commons, public domain. Text: Wikipedia. On the contrary, in the evening the house is close, but it is much better in the street. After sunset the heat lessens, the air freshens, and one begins to breathe easily. It is silent there is not even any wind - even on an aspen that grows behind a shed, the leaves do not tremble. From the closeness of the house there is rescue only in the street. On nights such as this which are silent and warm, the whole family sleeps outside under the stars. Photo taken in , showing Dmitry Nikonorovich second from the right in the back row Photo: Vladimir Gorodnjanski On the ground, near a wall of the house, on part of a garden, my father spread fresh hay for a bed. The hay was covered with bedsheets, blankets, pillows, everything, and all except for grandmother who slept in the house, were put to bed in the open air. Near to our sleeping area outside pink bushes blossomed, exhaling a wonderful smell, and from the fresh hay came the fragrant smell of grasses. Even now I cannot encounter this smell indifferently. Once, I woke up before everyone else. The sun had not yet risen above the cherry trees, and all around was still shadowed with the end of the night. All still slept. Nearby our bed on a court yard went, clucking, a broody hen with small, still fluffy chickens. I got out of bed and caught a chicken, and, having caught it, took it into my head to baptise him in water that was in a barrel under a drainpipe. I do not know, how long a time I bathed him, but when he, having suffered much with the water, was already half-dead, I threw him away and caught another, and this one too was 'baptised'. Thus some chickens were ruined. The brood hen was disturbed, and began to make loud clucking noises, and from this noise my mother woke up. Having seen what I have done, she sighed and firmly flogged me. Therefore those fertile summer nights in the open air, an adventure with chickens and, certainly, my mother are remembered fondly by me. В июне-июле стоят обычно жаркие, душные дни, солнце палит нещадно и от жары днем можно спрятаться только в доме. Вечером - наоборот: в доме духота, а на улице благодать. После захода солнца жара спадает, воздух свежеет, дышать становится легко. Тихо, ветра нет: даже на осине, что растет за сараем, листья не трепещутся. От духоты в доме спасение только на улице. Ночи в эту пору тихие, теплые, и мы всей семьей ночью спим на улице под открытым небом. На земле, у стены дома, со стороны сада, отец расстилал свежее сено для постели. Сено накрывали простынями, одеялами, клали подушки, и все, кроме бабушки, которая спала в доме, укладывались спать под открытым небом. Рядом с нашим ложем цвели розовые кусты, источал запах любисток, от свежего сена исходил душистый запах трав. Этот запах я и до сих пор не могу переносить равнодушно. Однажды я проснулся раньше всех. Солнце еще не поднялось выше вишневых деревьев, от всех предметов тянулись длинные тени. Все еще спали. Неподалеку от нашей постели по двору ходила, квохча, наседка с маленькими, еще пушистыми цыплятами. Я вылез из постели и принялся ловить цыпленка, а, поймав, мне вздумалось выкупать его в воде, что была в баке под водосточной трубой. Не знаю, как долго я его купал, но когда он, нахлебавшись воды, был уже полуживой, я его бросил и поймал другого, и тоже «выкупал». Таким образом загубил несколько цыплят. Наседка растревожилась, начала громко квохтать, и от этого шума проснулась мать. Увидев, что я натворил, она ахнула и крепенько меня отлупила. Потому и запомнились мне те благодатные летние ночи под открытым небом, случай с цыплятами и, конечно, сама мама. It gets dark early in the winter. The pupils had dispersed to their homes from school after lessons, and the school watchman, a hard of hearing, reticent old man with a big beard, had kept a solid-fuel stove alight during the day for warmth for the children in the classrooms of the school building which we lived in. He now sat in the darkness before the stove, waiting while the last embers burnt before closing the damper in the chimney. We children listened as always to his songs, which he crooned to himself under his breath, sitting before the stove lost in reflection looking at the embers, stirring the coal slowly with a poker. We stole from the kitchen, and silently made our way through a dark classroom into the vestibule where the old man sat, and hid ourselves to listen to his songs. Having finished the work, he closed the damper, and we escaped back to our living quarters. It was already late, but mother was still not home. She had left in the early morning for a Department of National Education meeting. Father sat at a table and wrote by the light of a kerosene lamp, and Lucy and I played. Little Lena and Grandmother were already asleep. But suddenly in the hall there was the jingle of keys and turning of locks, a snatch of conversation, and into the room came mother and the driver who had taken her to the meeting and had now brought her home. Mother was wrapped up in a shawl, and the driver had his big moustaches and eyebrows covered in hoarfrost, with big mittens tucked into his belt. He and mother had in their hands a big parcel of books, which mother had brought back for the school library. The driver left, father helped mother to take off her coat and mittens, and Lucy and I started to untie the books. Oh my God! What pleasure! Lucy and I snatched up the books and looked, and looked, and looked. We were both able to read by that time. How many interesting pictures! How many wonderful new stories and fairy tales we had to read through! We were ready to sit with the books until morning, but it was already late, and we were put to bed. I fell asleep in anticipation of the pleasures to come the next day in reading the books. Photo: www. Зимой темнеет рано. Уже разошлись из школы ученики после уроков и школьный сторож, глуховатый, неразговорчивый дед с большой бородой, протопил печку в прихожей между классами и теперь сидит в темноте перед печкой, дожидаясь, пока прогорят последние головешки, чтобы закрыть трубу. Уже мы, дети, послушали его песни, которые он обычно мурлычет себе под нос, сидя перед печкой в отблесках последних огоньков, помешивая кочережкой уголья. Для этого мы из кухни тихо пробирались через темный класс в прихожую, где сидел дед и, затаившись, слушали его песни. Протопив печку, он закрывал трубу, а мы убегали к себе в комнату. Уже поздно, но мамы все еще нет дома. Она утром рано уехала в район, в отдел народного образования по делам школы. Отец сидит за столом и пишет при свете керосиновой лампы, а мы с Люсей во что-то играем. Маленькая Лена и бабушка уже спят. Но вот в сенях слышно звяканье щеколды, какие-то разговоры и в комнату входят мама и возница, который возил ее в район. Мама закутана в шаль, у возницы усы и брови в инее, за поясом большие рукавицы. У него и у мамы в руках большие связки книг, - это мама привезла их для школьной библиотеки. Возница уходит, отец помогает маме раздеться, а мы с Люсей пытаемся развязать книги. И вот на полу высится большая куча новеньких, пахнущих морозом и типографской краской, в основном детских книжек. О, господи! Какая радость! Мы с Люсей набрасываемся на эти книжки и смотрим, смотрим, смотрим. Сколько интересных картинок! Сколько новых рассказов и сказок предстоит прочитать. Мы до утра готовы сидеть с этими книжками, но уже поздно - нас укладывают спать. Я засыпаю в предвкушении удовольствия назавтра заняться книжками. Читать я в то время уже умел. There once was a beggar woman, Побирушка or Pobirushka as we called her. She seemed to me to be about forty years old. She lived in a развалюшке dilapidated house with peeling walls, a leaking straw roof and windows stopped up with cloths instead of glass. We called her Mavra. She was, as they say, not herself. She was strange. In the kitchen garden she had a hill of ashes which she cleaned out from her stove and poured out always on the one place. At certain times she ascended this little hill and began a speech which sometimes continued for an hour. She gave her speeches usually towards evening. In the pre-evening silence on all the village, in the most distant nook, her speech was heard. She shouted loudly, abused, cursed the collective-farm and regional heads, and the Soviet authority. The authorities did not touch her. There she was regarded as strange, they had got used to her performances and did not pay them any attention. She did not work at all - she fed herself by asking for alms, going to neighboring villages in turn. That ill-starred day she passed by our village. We boys used to play games on the road near the school. In the deserted street the Mavra woman appeared in the distance. Carrying a stick with which she beat off the rural dogs, and dressed as usual in rags, she silently came near us. We, for some reason, whenever we caught sight of the old woman Mavra, always started to tease her. We went behind her a little and shouted: - Mavra! Baba Mavra! And the baba woman Mavra raised a stick to us and roughly swore. We ran away laughing, and then again started to tease her. So it was at this time, and I do not know why, I took it in my head to take from the ground a pebble and to fling it at the woman. Although I was only small, the force has sufficient, that the pebble not only reached the woman Mavra but got her in the head. She howled with pain, and I, having got a fright, escaped home. At home I hid under the bed and waited with horror, until the end of this should come. Мои родители: Городнянский Никанор Афанасьевич гг Городнянская Ксения Потаповна гг Снимок тридцатых годов ого столетия. The woman Mavra went from us to the village square to complain about me. She knew my mother. When in our village my mother always talked to her, and, when they met, they often talked a long time. Mother looked on her favourably and always presented her with generous alms. From my refuge under the bed to me something was audible as in a loud voice the woman Mavra spoke to my mother, and my mother only sighed and repeated: 'Yes, then what! Yes, then what! Come here immediately! But mother rather quickly found me, as she knew where I usually hide from the doctor when he comes to school to inject the children. She pulled me out like a kitten from under the bed, and in a court yard, with the woman Mavra, gave to me a terrible, well - remembered punishment. She found a thin stick, pulled down my pants and hit me, hurting my bottom very much. I shouted loudly from the pain, but mother, probably had decided to dissuade me from bad acts once and for all. She was very much afraid that I would become a hooligan. After a time I began to understand it, and the bad feeling towards my mother for that beating has passed. But at that time On all fours I climbed in the area, and lay on the ground face down and, still sobbing, have given in to the feeling of the insult. I wanted to appear dead - not for ever, certainly. I was hoping, that mother would shout above my corpse, tearing her hair and appealing to the sky: 'My God! Why did I beat him? Forgive me, My God! A rustle woke me. It was a hen, cackling, making her way past me in the thickets of burdocks. Near me she sat on the ground and became silent. I crept up to her, drove her from the place and saw that where she sat, in a small hollow in the ground, there were fifteen eggs. I collected them all in the hem of my shirt and brought them home. Mother was washing the floor of the room. Not approaching too close to her, I showed her the find. The eggs were addled, rotten and unusable, and my mother ordered me to throw them somewhere far away. But it is not possible to throw such things out simply! Having shared them between ourselves, we left the rural street, and went onto the main road, and started to compete who could throw an egg the farthest. The egg not only reached him, it broke on his chest, covering his white shirt, his neck and chin. For the second time that day I was very frightened, and rushed again to escape. First to a court yard, then through a kitchen garden, climbed over a fence, and then gave him the slip in another garden. That day, so full of events, I remember still. During that time long ago none of the children in the village had a rubber ball. Rubber balls are now common, but it was then for us something special, unobtainable. They only appeared when I was older. Instead, we made balls of cloth. We rolled up scraps, wound and fastened them with string and played. The ball did not jump up, nor did it bounce from a wall, but we played and dreamed to have a true rubber, inflated ball. I remember one day we children were all at home, in the room. Suddenly, my mother was at the door. She was hiding something from us behind her back and, smiling, asked: - Guess what I have brought you? We could not guess, and silently we looked at her. Then she lifted a dark blue, true rubber ball above her head and threw it forcefully to the floor. The ball jumped up to the ceiling, bounced across the room and, at last, rolled under a bed. We stood stunned for some seconds, and then with shouts of delight we climbed under the bed, got the ball from under it, and thought the presence of the ball was an unprecedented miracle, and there were no children on earth happier than we. And my mother coming to the door, and throwing the ball, will remain in my memory for ever. The Polikarpov I-5, first built in , the main equipment of Soviet fighter units until If I saw only a picture, I dreamed about them at night. In dreams I often flew, without a plane or wings. In my dreams, I even climbed up trees or our house, and jumped, waving my hands, and flew. Sometimes I climbed so high, the details on the ground were hardly visible. Up to the age of six, probably, I never saw a plane. However once in winter, I remember, a blizzard raged outside the windows. My father came home, if I remember correctly, from Rudaevka. He came into the house covered in snow, shook it off, and said: 'What weather! There is a whiteout. But behind the village of Wovchivka, not far away, a plane has landed in a field. The pilot has lost his way, and could not safely fly any further until he regained his bearings. Виденные только на картинке, они мне снились часто по ночам. Во сне я сам, без самолета и крыльев, часто летал. Взобравшись на дерево или дом, я прыгал оттуда и, замахав руками, летел по воздуху. Иногда забирался так высоко, что землю внизу было еле видно. Лет до шести, наверное, самолета я ни разу не видел. Однажды зимой, помню, несколько дней бесновалась за окном вьюга. Отец пришел домой, по-моему, из Рудаевки. Вошел в дом весь облепленный снегом и, отряхиваясь, промолвил: - Ну и погодка. Белого света не видно. Там за селом, около Вовчивки, самолет сел на поле; летчик заблудился и дальше лететь не мог. Меня словно обожгло; я забегал по комнате, не зная, что делать. Схватился за пальто, чтобы бежать в поле, но меня остановили, пообещав пойти туда, как только утихнет буря. Буря все не утихала, я подходил к окну, с тоской смотрел на беснующуюся белую мглу и чуть не плакал от досады, что она не проходит. Вьюга утихла ночью, когда я крепко спал. Проснувшись, я глянул в окно и, первым делом, засобирался бежать в поле смотреть самолет, но отец сказал, что самолет уже улетел. И тогда я заплакал. Некоторые мальчишки, жившие на Вовчивке, видели тот самолет. Ах, как я им завидовал! И вот однажды, помню, мать ведет меня за руку среди толпы людей по какой-то площади. Видимо, это было в Богучаре на базаре, куда мы, должно быть, в гости к тете Лизе приезжали. Я нехотя тащусь за матерью, перед глазами мельтешат о чем-то гомонящие люди. Вдруг я улавливаю идущий откуда-то сверху, все нарастающий непонятный гул. Поднял кверху голову и там высоко в чистом небе увидел что-то плывущее, похожее на самолет. И тут до меня дошло, что это же он и есть. Мать тянула меня, но я вырвался из ее руки, запрыгал на месте и, показывая в небо рукой, как сумасшедший начал орать на всю площадь: - Самолет! Нехорошо так кричать, - говорила мне мать, а прохожие смотрели не на самолет, а на меня и улыбались какими-то непонятными улыбками. Неужели они не понимали, что это же летит настоящий самолет? German troops observing the field in a SdKfz. Katyusha Катюша is a Russian Soviet wartime song about a girl longing for her beloved, who is away on military service. The music was composed in by Matvei Blanter and the lyrics were written by Mikhail Isakovsky. It was first performed by the celebrated folk singer, Lidiya Ruslanova. Some critics believe that Katyusha was not a Blanter composition, pointing out that a similar tune was used by Igor Stravinsky in his opera Mavra which he later adapted to Chanson Russe Katyusha is a tender diminutive from the female name Ekaterina Catherine. In Russian, many names have diminutives besides nicknames. For example, the diminutive for Natalia is Natasha, and the tender diminutive for Natasha is Natashenka. In the case of Ekaterina Catherine , Katya is the nickname and Katyusha, a tender diminutive. Впервые за все время оккупации в селе расположилась большая воинская часть, прибывшая на отдых с передовых позиций. Это были части 8-й итальянской армии, которая держала оборону на правом берегу Дона, в сорока километрах от нас. Согнав в один дом по две-три семьи, освободившиеся дома заняло командование и штабы. Расположилась в селе и немецкая комендатура, которая следила за порядком. Рядовые солдаты поселились в наспех переоборудованных конюшнях и коровниках. Колхозного скота к тому времени почти не осталось. Нас из дома не выгнали, но в единственной нашей жилой комнате поселился какой-то чин, а мы все восемь человек вынуждены были жить на кухне. Но чину, видимо, не понравилось наше соседство, и он вскоре куда-то переселился, а к нам больше никого не вселяли. JPG We stood silently and were ready to turn back. But the sentry approached me and roughly removed the belt from me. He rolled it up and put it in his pocket. Whether he liked my belt, whether he removed it from me as from an arrested person - I do not know. Crossing the bridge over the small river, I remembered a long time ago going over this bridge with my mother, going on a visit to Aunt Liza who lived at that time in the centre of the village. On the bridge at that time repair work was being done, and some old boards had been removed. Far, far below through gaps in the boards I could see the river below. Both the height, and the water passing beneath frightened me greatly. I stopped, and did not wish to cross the bridge. Mother had to carry me across. Having crossed the bridge, we entered the centre of the village. Here there was movement: the military moved quickly through the streets, but no local residents could be seen. There were none in the court yards, and the wooden shutters over the windows were closed in many houses. Civilians were escorted wherever they went by the military. It was a horrible sight, there was a sensation that we had all been taken captive by an enemy force. This was the time right after the liberation from German occupation, and special departments tried feverishly to discover and catch those who had cooperated with the Germans. In an area near one of the houses stood a column of people, perhaps fifty men. Near them a military escort with a machine gun stood guard. Our escort brought us to the column, talked with the guard, and then left us there, presumably back to his post. Our new guard ordered us to the tail of the column, where we stood for a long time. Listening carefully to the talk of those around us, we understood that they were policemen, and heads of the villages in the area. We were in good company! What will happen to us? But to ask, to be indignant, to protest - we were rural boys, so we did not think to do that. We silently obeyed destiny and with apprehension waited for what was to come. The cold began to penetrate our bones. First we shivered, then our teeth chattered. But at last an important military official arrived, and we were taken to a big one storeyed house, where we were ordered to sit on a bench in a small room and told to wait. When the guards left, a door into another room was left open. Through this door we could see two tiered plank beds, and we could see many men lying on them who were dressed differently to us - probably arrested people. From time to time the armed Red Army man came into the house and called out loudly 'Petrov! Come quickly! The time wore on towards evening, and nobody was interested in us. We dreamt of being in a warm log hut, but instead we sat and picked our noses, and our stomachs already rumbled with hunger. Suddenly from a corridor a loud voice which forced us to shudder called out: Hey boys! Come here! We were called into another room, where an officer sat at a table. We sat down. Your surname? How old are you? Where are you from? Why did you come here? Having received our answers, he thought for a while, not knowing, probably, what to do with us. He then took a piece of paper and began to write something. Presenting us with the piece of paper, he told us in a strict manner: Here is a note. Show it if you are detained further. But go straight home, do not look left or right! Well, quickly! Almost running, we rushed home. We passed through the village, no one stopped us, and the soldier at the entry to the village had disappeared. The sun went below the horizon, the frost grew worse, and it got dark quickly. We longed to be home, where our loved ones were already very worried for our safety. But trophies were carried by Shurka: on the return journey he had picked up on a road behind a village, dropped god knows by whom, a most beautiful, very large piece of cloth in a coloured pattern. We also managed to get a cold slice of bread and gnawed at it as we walked home. Уже прошла неделя, как удрали итальянцы, через село прошло много войск на запад, а севернее, в стороне Талов, все еще не смолкала артиллерийская канонада. Ходили слухи, что от Талов ничего не осталось, что все дома разрушены. Как только смолкла канонада, мы с Шуркой решили сходить в Талы, чтобы все разузнать и раздобыть, если удастся, какого-нибудь трофейного барахла. Очень хотелось узнать о судьбе родственников. Рано утром, еще до восхода солнца, не взяв с собой даже куска хлеба, мы двинулись в путь. Был крепкий мороз - снег под ногами аж повизгивал, из-за горизонта поднималось огромное холодное и красное солнце, еле просвечивая сквозь морозную мглу. Одет я был в старое отцовское холодное пальто, достававшее мне до щиколоток. Подпоясан тем злополучным солдатским немецким ремнем с орлом на бляхе и надписью «С нами бог» по-немецки. Подгоняемые морозом, мы быстро прошагали восемь километров по плотно укатанной военными машинами дороге, и вот с пригорка видны Талы, протянувшиеся на километры вдоль речки Богучарки. Пристально вглядываемся в село, стараясь увидеть разрушенные и сожженные дома, но они, как ни странно, стояли целыми. Впереди на дороге у входа в село маячила фигура солдата с винтовкой за спиной, в валенках и в шапке с опущенными ушами. Переминаясь с ноги на ногу, он бил руками по своим бокам, стараясь согреться. Мы поняли, что это какой-то пост, и что мимо него никак не пройти. Часовой, наверняка, нас давно заметил на белой пустынной дороге и ждал, когда мы к нему подойдем. Невольно замедляя шаги, мы приближались к солдату. Мы молча стоим и готовы уже повернуть назад. Но часовой подходит ко мне и бесцеремонно снимает с меня ремень. Скатал и положил себе в карман. То ли понравился ему мой ремень, то ли снял он его с меня как с арестованного - не знаю. Проходя мост через речку, вспомнилось, как когда-то давно мы с матерью переходили этот мост, направляясь в гости к тете Лизе, жившей тогда в центре Талов. На мосту велись как раз в это время ремонтные работы - местами были сняты старые доски, и далеко, далеко внизу сквозь щели виднелась речная вода. И высота, и вода далеко внизу меня сильно пугали; я упирался и не хотел идти на мост. Матери пришлось взять меня на руки. То было давно, и не на маминых руках теперь я шествую по этому мосту, а под конвоем солдата своей родной Красной Армии. Перейдя мост, мы вошли в центр. Здесь ощущалось какое-то движение: сновали по площади военные. Местных жителей нигде не было видно, во дворах пусто, ставни во многих домах закрыты. По улицам и по площади иногда проводили под конвоем каких-то гражданских людей. От всего этого становилось жутковато, было ощущение того, как будто нас взяли в плен и привели в расположение вражеского стана. То было время, когда сразу после освобождения Особые отделы лихорадочно выискивали и вылавливали тех, кто сотрудничал с немцами. На площади возле одного из домов колонной стояли человек пятьдесят мужчин - возле них топтался конвойный с автоматом. Наш конвойный подвел нас к нему и, что-то переговорив, ушел, видимо, на свой пост, а новый наш страж приказал нам стать в хвост колонны, где пришлось простоять довольно долго. Вслушавшись в разговоры арестованных, мы поняли, что это были полицейские, и старосты из сел района. Ничего себе компания! Куда мы попали? Но чтобы просить, возмущаться, протестовать - мы, деревенские пацаны, даже и не думали. Мы молча покорились судьбе и с тревогой ждали, что будет дальше. От холода начинала пробирать дрожь и мелко постукивать зубы. Но вот, наконец, пришел какой-то военный - колонну увели, а нас забрал с собой. Привел в довольно большой одноэтажный дом, усадил на скамейке в маленькой комнатушке и приказал ждать. Уходя, дверь в комнате оставил открытой. Через эту дверь нам было видно в большой комнате напротив много двухъярусных нар и лежащих на них мужчин, по-разному одетых - видимо арестованных. Время от времени в дом заходил вооруженный красноармеец и громко выкрикивал: «Петров! Собирайся быстро! Время клонилось к вечеру, а нами никто не интересовался. В теплой избе после холода начало клонить в сон, и мы, сидя, клевали носами, а в желудках уже урчало от голода. Вдруг в коридоре раздался громкий голос, заставивший нас вздрогнуть: - Эй, пацаны! Давай сюда! Нас позвали в другую комнату, где за столом сидел военный. Мы сели. Сколько лет? Зачем пришли? Получив на все ответы, он задумался, видимо, не зная, что же с нами делать дальше. Потом взял лист бумаги и стал что-то писать. Подавая нам бумагу, строго сказал: «Вот вам записка. Покажете, если вас задержат. И дуйте домой прямиком, никуда не заглядывайте! Ну, быстро! Чуть ли не бегом рванулись мы домой. Прошли через все село, никто нас не остановил и даже солдата на входе в село уже не было. Солнце садилось за горизонт, мороз крепчал, быстро стемнело. Изголодавшиеся, замерзшие поздно вернулись домой, где из-за нас уже сильно волновались. С трофеями Шурке повезло: на обратном пути он подобрал на дороге за селом оброненную бог знает кем красивейшую, вышитую цветным узором большую скатерть. А еще мы подобрали на дороге промерзший кусочек хлеба и грызли его в пути. Photo: Wikipedia Почему-то он вспомнился мне по прошествии более чем шестидесяти лет. Что-то показывали по телевизору, что-то говорили о тех далеких временах. Все это напомнило мне мое далекое детство, бедное отрочество и юность, вспомнился он — Сенька Дроботов — мой хороший, верный друг, которого я тогда обрел. К сожалению, на короткое время. Он появился в нашем селе за два года до начала Великой Отечественной Войны. Был он из беспризорников, года на полтора старше меня. Мне же было тогда 12 лет. Государство, как мне помнится, заботясь о беспризорниках, отдавало их на воспитание в бездетные семьи Жила в нашем селе бездетная, уже не молодая женщина тетка Полька, как мы ее звали. Ее небольшая хатка стояла почти на краю села, в конце огорода росли яблони и вишни. Жила тихо, смирно, ни с кем не скандаля, ничем не выделяясь среди жителей села. Работала в колхозе. Откуда-то, не знаю из каких мест, привезли и отдали ей на воспитание Сеньку Дроботова, тринадцатилетнего пацана-беспризорника. Она стала как бы его матерью и отвечала за его жизнь и благополучие. Он же должен был ее слушаться во всем и почитать как мать. Photo: Wikipedia For some unknown reason I remembered something after more than sixty years. Something on the tv spoke to me about those times long gone. It reminded me about my childhood, my poverty in adolescence and as a youth. I was reminded of Senka Drobotov, who I had as a good, true friend for such an unfortunately short time. He appeared in our village two years before the beginning of World War II. He came from a shelter for homeless children. The state at that time gave such children to childless familes for education and a loving home life. He was a year and a half older than me, and I was at that time twelve years old. There lived in our village a childless woman, old Aunt Polka as we called her. Her small hut stood almost on the edge of the village, and apple trees and cherries grew at the end of her kitchen garden. She lived silently, without disturbing the peace, not arguing with anyone, and without acquaintances in the village. She worked on the collective farm. Where he came from I do not know, but Senka Drobotov, thirteen years old, was given to her to raise. She became his mother, and was responsible for his life and well being. He was told he should obey her in all matters, and to esteem her as his mother. Летом, обычно по воскресеньям, в хорошую солнечную погоду мать одевала нас по праздничному и вела в гости к тете Оле. Летом во дворе, под огромной яблоней у самого порога, всегда стоял у них стол. С нашим приходом стол накрывали скатертью, ставили самовар и начиналось чаепитие. Приходили еще две-три тетиных Олиных коллег-учительниц - за столом становилось шумно и весело. Мы, дети, напившись чаю, уходили играть в сад, а во дворе продолжалось чаепитие, сопровождавшееся шумной беседой. Слышался время от времени голос матери и громкий на всю улицу, взрывной, заразительный хохот тети Оли. Я после в жизни не встречал такой хохотушки, как она. Помню ее всегда веселой, неунывающей, несмотря на трудную судьбу. Ее мужа, дядю Федю, которого я не помню, репрессировали и загнали в Сибирь, когда Дина и Клара были еще малютками. Оттуда он больше не вернулся - тетя Оля одна в те трудные времена вырастила двух девочек и дала им образование. Для вывоза зерна организовали обоз из десяти, кажется, подвод. Возчиками и одновременно грузчиками, назначили пацанов. Попал в обоз и я. Были среди нас две, или три девчонки. Зерно возили на волах. Грузили подводы на току и, растянувшись цепочкой по Титаревскому шляху, двигались в путь на Кантемировку. Путь не близкий: двадцать километров. Тихо бредут волы в степи по шляху, поскрипывают колеса, мерно колыхается тяжело нагруженный воз. Хорошо ехать и отдыхать в дороге, растянувшись на зерне и глядя в небо, следить за парящим в высоте коршуном, высматривающим добычу на земле. Кантемировка, расположенная в долине, открывалась взору вся вдруг с вершины горы. Пугал опасный, крутой спуск - приходилось заклинивать одно колесо у подводы для торможения. Приемный пункт заготзерна работал круглые сутки. Разгрузившись, трогались в обратный путь. Вернувшись в Крамаревку и не заходя даже домой, сразу грузились новым зерном, меняли волов и, получив в колхозной кладовой печеного хлеба и подсолнечного масла, снова трогались в путь на Кантемировку. Transport for the grain was organized to be done by ten young people, The ten people who were to both load and transport the grain consisted mostly of boys, as well as two or three girls. The grain was hauled by oxen. We loaded the carts on the floor of the barn, and having got into a line on the Titarevka Road, we set out for Kantemirivka. It was not close, at least twenty kilometres away. Silently the oxen marched across the plain, wheels squeaking from the swaying, heavily loaded cart. It was good to have a rest on the way, stretched out on the grain and looking up at the sky, watching a kite soaring above, looking for prey on the ground. Kantemirivka, located in a valley, suddenly became visible from the top of the mountain pass. It was a frightening, dangerous, steep descent, and it was necessary sometimes to jam one wheel to brake the cart. The place where grain was to be offloaded worked all day and night. Having unloaded, we got moving immediately on the road back. Having returned to Kramarevka, not even having gone to our homes, we were immediately loaded with more grain, changed oxen, and having received from a collective farm pantry some baked bread and sunflower oil, we got under way again back to Kantemirivka. Наша Красная Армия двинулась на запад, прорвав фронт и преследуя отступающие части 8-й Итальянской армии, стоявшей полгода на позициях по правому берегу Дона в шестидесяти километрах к востоку от нас. Рано утром мимо села, на полном ходу, с десантниками на броне, поднимая гусеницами снежный вихрь, промчались в сторону железнодорожной станции Кантемировка наши танки Т Потом через село потянулись войска: проходили пехотные части, кавалерийские эскадроны, шли машины с прицепленными артиллерийскими орудиями, походные кухни, повозки. Люди, машины, пушки, лошади — все двигалось на запад, не останавливаясь в селе. Жители стояли на улице у дворов, радостно приветствовали своих освободителей. Небывалое возбуждение охватило нас, пацанов. Мы мотались как оглашенные по селу, бегали друг к другу, делясь свалившимися на нас впечатлениями. Да и как было не возбуждаться, не восхищаться, не радоваться и не гордиться всем тем, что проходило, проезжало, пробегало перед нами. Всего полгода прошло, как мы видели отступающих, вернее убегающих наших солдат от страшного, грозного врага, боясь попасть в окружение, в плен. Ни самолетов наших, ни танков не видно было нигде, одни солдаты с обреченным видом, в мокрых от пота гимнастерках, не все даже с винтовками, спешили на восток, к Дону. В небе одни лишь немецкие самолеты, охотившиеся чуть ли не за каждым нашим солдатом. Унылое, гнетущее настроение владело нами, мирными жителями. Что будет? The small garrison of Italian soldiers had been firing at us during the whole of the German occupation, but by this morning the fear and panic was gone from our village. It was a huge change for everyone. The shock troops, the front line of our Red Army had moved on to the west, having broken through the enemy front, and were pursuing fleeing parts of the Italian Eighth Army, which had been stationed for six months on the right west bank of the Don, sixty kilometres to the east of us. Early in the morning flowing past the villages, were Soviet commandoes in armoured vehicles, like caterpillars in a blizzard, flowing past the Kantemirovka railway station in Red Army T tanks. Then troops passed through the village - infantry squadrons, cavalry squadrons, carts with heavy artillery, mobile kitchens, vehicles. People, machines, guns, horses - all moved on to the west, not stopping in the village. The residents stood in the street as in a court yard, joyfully welcoming the liberators. An unknown joy captured us boys. We ran around the village, ran to each other, sharing the things we had seen. It had been a difficult six months, when we could hardly be pleased, not even be proud of what had passed before our eyes, as we had seen our soldiers retreating more accurately escaping! Our planes and tanks were not visible anywhere. Our soldiers seemed doomed, some not even with rifles as they hastened to the east, in shirts wet with sweat, to the Don. In the sky it seemed that there was one German plane for every one of our soldiers. We were engulfed in a sad, oppressive mood, and all we could think was 'What will become of us? What is going to happen?
Из семян конопли Afghan Kush вырастают растения, которые дают высокие урожаи и остаются компактными, особенно если иметь дело с клонами, которые можно нарезать.
Метадон купить наркотик Дивногорск
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
Героин купить наркотик Ямало-Ненецкий АО
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
outstanding personalities. They are usually outstanding due to gene chromosomal abnormalities. And it is to such outstanding personalities that family.
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
Пшеничная лепешка-тортилья MISSION– 2 шт. Сыр моцарелла мини – 2 упаковки. Помидоры черри – г. Базилик – веточки. Томатный соус ст. л.
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
Купить закладку Метамфетамин Камышин
Холм купить Марихуана Outstanding Kush
Холм купить Марихуана Outstanding Kush