Хочешь премию на Новый год бери в рот и не возникай

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Хочешь премию на Новый год бери в рот и не возникай
Коля проснулся в семь утра.
Напружиненный хуй упирался в матрац, в
мышцах была сила и свобода. Здоров, молод,
упруг, словно свежий помидор, а счастья
меньше, чем воды в королевстве Туркменбаши.
Сегодня он её выебет, он
запиздячит ей большой толстый кол внимания
и сердечной склонности. Или она его в конце
концов уделает своими отговорками. Терпежу
нету, скажет он ей, потому что любовь горит и
плачет. Ей хорошо, она замужем, ей всегда
воткнут, а у него одни проблемы. Попил, поел
— где бы найти? Выспался — опять хуй торчит,
жить мешает.
— Мать, хавать есть чего? —
крикнул он в оранжевую глубину
просвеченной солнцем квартиры.
Железный шелест панцирной сетки,
как севший от папирос голос отца. Год уж как
отец ухуярил на митинг флаг таскать и как в
жопу нырнул. Нет и нет. Он с этим флагом
теперь, наверно, к Китаю подходит. Вот, блядь,
загадка жизни.
За столом сидели молча. Мать не
ела — так сидела, глядя на него. Ну, пусть
сидит, хотя какой тут понт смотреть, как
человек губит макароны.
— Коля, у Крекова есть работа для
тебя. Андрюша договорился.
— На складе корячиться с ящиками
палёнки? За деньги, которые только не дадут
помереть с голоду?
В газете писали, сколько любовниц
было у Ельцина и во что одевается снежный
человек. Конец макаронины, мешая читать,
ползал по газетным строчкам. Коля со
свистом втянул его в себя, тут же
перекусывая слабенькое тельце этого
червяка.
— Андрюша делает для тебя, что
может.
— А может он ни хрена не делать?
Промежду прочим в его большой фатере для
тебя два года пустует хором с отдельной
сральней и душем. А мне от него ничего не
надо.
— Тады и разговор об чём? Братец
жизненные удобства для себя сделали и свои
тридцать тыщ в месяц имеют. Но и пиздюлей
больших тоже будут иметь.
— А чё Коля? Этими делами не я
распоряжаюсь, а жизнь.
В трамвае было тесно, как в
птичнике.
— Ты чё, гондон, стой спокойно, не
на дискотеке.
— Да, блядь, туфли маленькие, аж в
жопе жмет.
— Дай-ка я сначала сумку
протолкну, потом живот, потом и сама.
Молодой человек, ваш билет?!
— Он у меня в сапоге, чтоб не
потерялся. Щас достану. Опля, в носок
провалился!
— Молодой человек!... Ну, зараза,
попользовался, а платить кто будет?
Ф-фу, хоть трамвайно-троллейбусное
управление выебал и то вперед.
На остановке было жарко, грязно,
газно. Но уже подходила следующая сцепка из
таких же под крышу набитых человеческим
мясом вагонов.
К любимой на перекладных с
горящим сердцем и стоячим хуем!
Кондукторша прихватила его и в
этом вагоне, но он успел закадрить бутылку с
пивом в руке какого-то лоха. Бутылка
выскользнула из лоховых пальцев, как
намыленная, дверцы радостно всхлипнули,
прижимаясь друг к другу в долгом поцелуе.
Опять узенькие подмостки
остановки, и на этот раз длинные пустые
рельсы до самого конца улицы. Поджидая
следующий этап, он зацепил краешек
бутылочной пробки за металлическое
ограждение. Рывок вниз, желтая
мелкопузырчатая пена, ой, мадам, извините,
что на зад, а не на перед, давайте я вас
теперь прикрою своей жопой, я чистый,
сегодня мылся и штаны новые надел, вот блядь
буду. Новые, новые, это не грязь, а фактура
такая, прямо на фабрике делают, не знали?
Удивляюсь вашей неполной образованности.
Горький какой-то вкус, сиротский,
детдомовский. Никогда не любил эту погань.
Но башку все же задуривает. Парень, у тебя
под мышками всегда так сыро или ты
специально туда наплевал? Да ладно, ёбну,
одни ёбари сёдня в городе.
До перекрёстка Красных Героев и
Тургенева добрался как раз к девяти. Когда
он с Катькой сгоношится, надо тотчас
мотануть на Красногорку, есть одно дело, оно
может всё решить, всю его дальнейшую жизнь.
Тургенев и Красные Герои
встретились в горячем месте. Самый шебутной
перекрёсток города. Минут десять наблюдал,
как, рябя и сверкая литыми дисками, плывут
над асфальтом затенённые пузыри лимузинов.
Вдоль тротуара, раскорячась на
пустых деревянных ящиках, сидели старухи.
Перед ними на других ящиках рядами лежали
морковки, красные и тугие, как бычьи
отростки. Подошла какая-то молодая, по лицу
видно, одинокая, внимательно рассмотрела
один из этих протезов, купила. Вечером, а
может прямо сейчас, как придёт домой, будет
у неё радостный случай. Если немного
поварить в горячей воде, то будет хорошо, в
самый раз. Только ни в коем случае не
доводить до кипения, не то развалится при
первой же попытке.
Он хотел предупредить эту блядь-одиночку,
подсказать, но лишь оглядел перекрёсток и
близлежащие улицы.
Ну, где она, ёб твою мать! На хуя он
тут торчит, как светофор? На свиданку в
девять утра приезжают только пизданутые во
сне табуреткой. Но чего не сделаешь для
любимой женщины.
Сзади к нему прижались мягкие
тёплые буфера.
— Такая же, блядь, головастая. Вы,
наверно, в одной школе учились. Ну, где я тут
ебать тебя буду на этом перекрёстке?
— Это тебе, лапонька, надо еще
заработать. Подожди, не погоняй.
— Ну, понятно, тебе-то чё, тебе
сегодня уже вдули. Сознайся, Мишка ведь
вставил с утра? Может, ещё не один раз. А я с
матрацем даже не успел согрешить.
Катька подошла к киоску “Роспечати”,
одёрнула платье, поворачиваясь боком и
вскидывая голову, чтобы посмотреть на себя
как бы с высоты.
Коля в таком ракурсе видел Катьку
впервые, и в мудях у него стало больно. Жопа-то,
мать моя крестьянка, аж голова кружится! И
надо же, Мишка эту жопу может обжимать хоть
каждую минуту, а он для этого час с лихуем
должен трястись на трамвае. Это вот как те
старухи на ящиках. Мимо них гонят лимузины
каждый по миллиону, а они продают бычьи
протезы по пятьдесят копеек, чтобы чаёк
куском хлеба зажевать.
— Мишка на рынок ушлёпал? — Коля
подошёл к Катьке. — Китайскими чайниками
торговать? Или чем он сейчас пролетариат
наёбывает?
— Тады поехали к тебе на фатеру.
Там, небось, лучше, чем здесь.
— Помнишь, позавчерась я тебя
просила отвезти один ящичек Кудряшу, —
Катька повернулась к Коле.
— Ещё бы я этот комод не запомнил.
Тяжелый был, будто говном набит.
— Я хочу тебе за это подарок
сделать.
— Ой, блядь, я чичас обоссуся! —
Коля захохотал. — Она мне подарок сделает!
Чё это тебя растащило, с каких пиздюлей?
— Ты хохочешь, будто в тебя
бросают конфетами “Белочка”, — обиженно
сказала Катька. — Ежели тебе не интересно...
— Да ты чё! Как это не интересно?!
Мне последний раз подарок сделали, подожди,
скажу когда... После восьмого класса отец по
дешёвке велосипед с рук купил, на котором
вдвоём ездят. Хороший велик, но хуёво в
поворот вписываться, я на нём только по
автостраде мог ездить в крайнем левом ряду,
а то повернуть никуда нельзя.
— А ты не заглядывал случаем в
тот ящик?
Сказать — обсмеёт, курица, не
сказать — мало ли чего. Коля насупился,
глядя на Катьку исподлобья.
— Говно и было, — сказал всё-таки.
— Свинячье. До чего запашистое.
— Если будешь доёбываться, я тебя
сегодня трахать не стану.
— Менты достали, пришлось
показать. У меня рожа такая, милиция
равнодушно пройти мимо не может. Через день
да каждый день цепляются.
— Под говном? – Коля потерял
интерес к разговору. — Бананы.
— На хуя ментам бананы в говённом
соусе? Думай, о чём говоришь!
Катька обняла Колю на виду у всей
проходящей мимо публики.
— Значит, дело состоится. Приз
получишь вовремя.
Коля задумался. Какой приз может
дать ему Катька за то, что он доставил
бананы в говне этому пиздюку Кудряшову? Тем
более Кудряшов живёт в такой пещере – у
него мышь хлебной крошки не раздобудет.
Спать ложится — сдирает со стены кусок
обоев и заворачивается. Может, они какую-нибудь
новорусскую хату подняли, а золото и
бриллианты в бананы упаковали?
Она его, сука, вовсю использует, а
до пизды даже кончиком хуя дотронуться не
даёт, не то что за работу заплатить. Они с
ним, как с лохом, а он терпит.
— Ты, Катька, сука, — сказал он. —
Вовсю меня используешь и всё даром. Хоть бы
сказала чё да зачем бананы таскаю.
— Я ведь не ради себя. У нас одно
дело.
— У нас-то одно, да мы никак к нему
не приблизимся, — Коля притянул Катьку к
себе. — Поехали, ли чё ль, на фатеру?
— Да низзя, Коля, — с досадой
сказала Катька. — Мишка жрать домой
запузырится, а мы с тобой каракатицу на
диване изображаем. Ему ить плохо станет.
Неуж подарок тебя нисколь не интересует?
— Жизнь, Коля, штука хуёвая, ты
согласен? — прислонясь толстомясеньким
бочком к ограждению тротуара, спросила
Катька его согласия на простонародную
философию.
— Как не согласен. А то я бы
торчал тут? Не я бы торчал, а у меня бы торчал.
— Кому чё, а слону яйца почесать,
— Катька залезла на ограждение тротуара,
села, свесив жопу к мостовой.
— Смех смехом, а пизда-то кверху
мехом, — сказал Коля. — У меня уже никакого
терпежу нету, так ты меня раззадорила. Давай
говори, чё ты мне приготовила. Может, ты мне
кальсоны на зиму приобрела? Так сейчас ещё
лето. Ты лучше для меня чайник у Мишки
спизди.
— Жизнь, Коля, не чайниками надо
улучшать, — Катька посмотрела на часы. — А
фейерверками...
— Вот пиздоболит! — Коля подошёл
к Катьке, облокотился об её бёдра. — Ты чё на
часы зыришь каждый божий момент нашего
свидания. У тебя ещё кому-то назначено? Я
тебя, Катька, столкну на дорогу.
Покувыркайся там промеж сплошного железа.
— Видишь вон того мужика на
кобыле в кепке? – спросила Катька.
— Где кобыла в кепке? Ты мне
хуёвину не пори, а говори сразу, чё хотела
сказать.
— Мужик в кепке на кобыле на
задних ногах. Вон там.
Коля начал вертеть башкой, шаря
по мостовой глазами в поисках мужика. В
шейных позвонках у него хрустело, как в
кофемолке.
— Да зыркала-то поверни, —
сказала Катька. — Не там смотришь. Как он
может на дороге стоять? Он же не постовой. Он
железный. И кобыла у него железная. Тебе
объяснять никаких слов не хватит.
— Этот, ли чё ли? — Коля посмотрел
за перекрёсток на памятник какому-то
конному герою. — Дак это не он на задних
ногах, а кобыла. Даёшь, ебёна мать, не ту
наводку, а потом психуешь.
— Это тебе мой подарок, – сказала
Катька.
— Ну, поглядел я на него и дальше
чё? — Коля опять повернулся к Катьке. — Мне
за это денег дадут?
Коля, нагнув голову, скосил глаза
в сторону памятника.
Внезапно на постаменте что-то
оглушительно лопнуло, будто разорвало
огромную пустую бочку, полыхнули красно-чёрные,
яркие клубы пламени. Одна из кобыльих ног
отлетела в сторону и, крякнув, покатилась по
асфальту. Памятник секунду помедлил и
рухнул, загремев, как железный бак.
— Катька, заеби меня комар! —
крикнул Коля. —
Охуеть! Вот это кино!
— А ты думал как?! — Катька
сползла с ограждения. — Мы можем идти, ежели
ты не передумал.
Коля схватил Катьку за руку,
дернул на себя
Они кинулись под землю мимо
какого-то блядятина с костылями, цесаревича
здешнего подземного перехода. Сбежав вниз,
Коля вернулся и с радостной силой пнул по
костылю. Блядятин свалился, гулко грохоча
по ступеням черепушкой. Коля и сам едва не
пизданулся, зацепившись ногой за костыль.
Костыль въехал блядятину в подбородок, на
ступеньку выскочил окровавленный зуб, Коля
с хрустом наступил на него и весело
оглянулся на нищего. Блядятин лежал, как
поверженный Грозным сын, — худой,
всклокоченный, окровавленный и не
вызывающий жалости: так, в рот им хуй, царям,
и надо.
Они выскочили наверх с другой
стороны улицы и побежали во дворы. Здесь
было сыро, темно и тепло, как во рту у
господа бога. Опавшие мохнатые кисточки
тополей лежали, будто засохшие гусеницы, и
сладко хрумкали под ногами.
Миновали один двор, ворвались в
другой с такими же тяжёлыми тополями и
влажными, посыпанными отсевом дорожками.
— Колька, ты русский человек по
своей основной национальности? — спросила
Катька, едва дыша от усталости.
— Мама родила меня русским, —
ответил Коля и оглянулся на клубы дыма за
деревьями. — Про папу не скажу, как бы не
ошибиться.
— Давай поговорим о путях России,
— предложила Катька, ни на секунду не
останавливая свой коротконогий,
тяжеловатый, но быстрый бег.
— Да хули об этом говорить, —
отозвался Коля. — По-моему, они все равно
расхуярят ее. От неё и так уже остались
почти одни только мы с тобой.
— Потому и надо говорить о ней,
Коля, — вытерев ладонью пот на круглом,
лиловом от напряжённого бега лице, сказала
Катька. — Скоро не почти, а полностью только
мы и останемся. И такие, как мы. По любому
должно так быть. К этому надо нам идти.
— Нет, Катька, сначала надо
отбежать подальше от этой хуетени. Ишь как
залупилась, выше неба.
Коля опять задрал рожу туда, где
внезапно произошло солнечное затмение.
Солнце с той стороны дымовой завесы яростно
хуярило по ней лучами, но раздолбать не
могло. Чернота иногда тончала от ветра, и
было видно, как оно покраснело от натуги.
Побежали дальше. Тёмный коридор
липовой аллеи был похож на тюремный, только
пахло здесь не подмышками смотрилы, а
огуречным соком, ванилином липового цвета и
мокрой корой. Сильно пахло, охуенно и до
опизденения хорошо.
Коля, пригнувшись, врезался в
гущу акаций и потащил Катьку за собой. За
акациями возле обоссанных железных гаражей
остановились.
Катькина рука нащупала
пружинистую балду и остановилась в
очаровании.
— Наконец-то наконец, я
схватилась за конец.
— Но ты сначала скажи, кто
подзорвал военного героя.
— Как это кто? Ты, чё, Коля, с
батареи отопления ухом об пол шизнулся? Да
мы с тобой и подзорвали! В бананах, Ваня, был
пластит. Так у них теперь тротил называется.
Этим пластитом и подзорвали.
— Катька, ты меня, сука,
используешь, как проститутку.
— Не всё тебе, Коля. Я тоже должна
кому-нибудь вставлять. А теперь давай, Коля,
ты мне тоже засади.
Катькина рука поехала вверх,
потом вниз, потом опять вверх, стимулируя
подъём и процветание Колиного гондончика.
Но он был слаб и бледен, как бегун после
марафона.
Катька положила Колину ладонь на
свою грудь. Грудь у неё была как надувной
китайский матрац.
— Нет, Катька, не могу, — сказал
Коля. — Ты меня расстроила. Теперь у меня
здесь волнение, — он показал на сердце, — а
внизу наоборот спокой.
— Ты, Коля, мне всё обещаешь, как
целка несовершеннолетняя. А как до дела, у
тебя лирическое отступление.
— Ну, и чё теперь? — сказал Коля.
— Я про памятник говорю. Нас ведь подцепят
за ребро. Как теперьча совершать дальнейшую
жизнь?
— Вот, Коля, дело видишь, как
повернулось, — Катька отпустилась от Коли и
мягкой спиной расползлась по ржавой кривой
стене гаража. — Выходит, там, на перекрёстке,
ебля-то всё ж-таки и произошла. Ты, поди, как
увидел, так и спустил, причём мимо меня.
Теперь ты, Коля, как проколотая шина. Но,
Коля, это не последняя наша встреча. Мы
теперь, вроде как паровозик с вагончиком,
друг за другом, друг за другом.
— Только я не просекаю, — сказал
Коля, — где паровозик, а где вагончик.
— Да рази ж тебя это должно
волновать? — Катька посмотрела на него. —
Давай, Коля, слиняем куда-нибудь на пару
дней. Остопиздело мне всё. Отдохнуть хочу,
причём вместе с тобой.
— Так это… – он понаблюдал за
тем местом на руке, где у него иногда бывали
часы. — Сколько там по Гринвичу? — он
постучал по этому месту. — Давай, Катька, в
пять столкнёмся на вокзале. На площадке
возле сральни как самого голого и никому не
нужного места. Я к этому времени надыбаю
денег.
— Давай, Коля, — сказала Катька.
— Увози меня, куда знаешь.
Даже Колина левая пятка, туфлёй
до мозоли нажаренная, понимала, как хорошо
было бы куда-нибудь съебаться. Это было бы
счастье, какого он, может, никогда и не видел.
Но на какие деньги жить и Катьке
каникулы устраивать?
Коля полез в карман. Но там была
лишь дыра к мудям, лохматая, как кунка. И
больше ничего.
Кудряшов хавал на кухне солёную
хамсу, разложенную на размокшей фанерке.
Фанерка была на ведре, а сам он сидел на
другом ведре, погрузившись в него по пояс.
За стеной в комнате Нинка,
кудряшовская дрючка, пела старинный романс:
— Как жизнь, как дела? —
поинтересовался Коля у Кудряшова. — Дала
или не дала?
— Куда она денется, — сказал
Кудряшов. — В любой момент расправлю и
вставлю. А вот, размышлял ли ты, Коля, как
ебётся хамса? И что она при этом чувствует?
Удовольствие или, может, ей противно? Есть
некоторые, им ебаться противно, зато читать
про это или смотреть по телеку самое то.
— Ты, самокат недоделанный, —
Коля постучал козонком по гулкому чугунку
Кудряшова. — Наебал меня с бананами.
— Ни хуя не понял, — удивился
Кудряшов. — Сколь от тебя получил, столь и
передал. А ты думал, я заныкал пару? Я,
Николай Чеевич, своим мясом на раскалённую
сковородку ещё не садился, и в мозги у меня
карандаш пока не вставлен. Какую блядь я бы
поимел с обосранных бананов?
— А такую блядь, что мы Владимиру
Александровичу обещали выполнить условия.
Три с четвертью, как договаривались?
— А мы сделали один двойной
навылет. И Владимира Александровича
подставили. Ему теперь не отмазаться.
Копырин-то вообще ни при чём.
— Вы чё, индюки долбаные, по-китайски
шлёпаете, — крикнула Нинка. — Ну-ка давайте
по-русски. Я ведь не знаю, может, вы убить
меня договариваетесь.
— От меня ничё не зависело! —
горячился Кудряшов, капая хамсой себе на
штаны. — Я даже не знаю, кто следующий.
— Ну, ладно, завязали, —
смягчился Коля. — Дай несколько десяриков
до понедельника.
— А пиздюлей по ебалу не хочешь?
— сказала Нинка, выдвигая в кухню свое
плохо закрытое жёваным халатом тело.
На голове у неё громоздился
раскуроченный расчёской ипподром для вшей.
Нинкина шутка не обнадёживала.
Наверно, Нинка утром опять видела себя
Анжеликой прекрасной. Её украл турецкий
султан, и они с султаном на розовой лошади
пиздячат по американской прерии, а из
лошадиной жопы на дорогу сыплются чистые
бриллианты. И тут её разбудил Кудряшов,
послал за хамсой в торговую точку.
— Нинка, — предложил Коля. — Ты
бы когда-нибудь дала нам вдвоём с Кудряшом.
Он бы тебя хамсой в жопу, а я бы тебя в
лохматку по-настоящему, своим балдометром.
Причем одновременно.
— Не получится, — возразил
Кудряшов, засовывая в пасть тощую рыбёшку,
видать, еще неёбаную. — Нинкин сральник для
этого дела не приспособлен, его ещё
разъёбывать надо. А у хамсы кость мягкая.
— Кого-то сёдня опять подзорвали,
— сказала Нинка. — Передали только-только.
— Да эту хуетень кажный божий
день передают, — отмахнулся Кудряшов. —
Остоебенило слушать
— Какого-то, говорят, большого
военного начальника, — продолжила Нинка
свой рассказ. — Вообще какие-то непонятки.
Кому он, в жопу, нужен.
— Пластнуло так, что я чуть на
тротуар не сел, — сказал Коля. — Охуенный
был салют, глазам больно. Аж в кишках у меня
чё-то заурчало.
— Ты чё, видел? — задала пустой
вопрос Нинка.
— Его бананами подзорвали, этого
мужика, — пояснил Коля. — Которые мы с
Кудряшом вчерась по городу таскали.
— Да не пизди! — не поверила
Нинка. — Ты ведь на унитазе головой сёдня
спал? Приснилось чё-нибудь.
— Да блядь буду! — загорячился
Коля. — На хуя мне дуру гнать?
— Ты, мудак, ей ещё про понты
расскажи, — предложил Кудряшов. — И про
один тройной навылет. Мы Копырина спалим, а
он ведь большой человек.
— Пёрни в бутылку, — сказала
Нинка. — Тогда поверю.
Кудряшов тоже вдруг начал
смотреть на Колю пустыми от недоверия
глазами.
— Да ёб твою мать! — Коля в
бешенстве огляделся вокруг. — Где бутылка?
Нинка протянула ему ещё мокрую
стеклянную гранату из-под пива, высосанную
Кудряшовым перед тем, как хамсу жрать.
— Сухую надо, — отверг её
Кудряшов. — Звука не будет.
Нинка открыла кладовку,
загремели стеклянные бока.
— Кудряш, у нас валюты — нам с
тобой ссакой до Нового года не заполнить.
Она вытащила синюю, коричневую и
зеленую.
Коля осмотрел инструмент и не
ощутил энтузиазма. Их в пизду вставлять, эти
пистоны, и то не будет понту. Пердеть надо во
что-то основательное.
Кудряшов вытер жирные от рыбы
пальцы о рожу и достал из-за спины
двухлитровую пластиковую цистерну из-под “Бочкарёва”.
Коля стянул штаны на колени,
присел над бутылкой.
— Ну давай, — сказал Кудряшов. —
Открывай свои закрома.
— Закрома не надо, — остановила
Нинка. — Только газовую задвижку.
Коля примерился, накапливая
резервы и боясь позора.
— Запалу может не хватить,
Она завела брата своего мужа в лес ради анальной мастурбации и фистинга
Худенькая порно звезда Медди первый раз ебется с толпой парней
Юрец знакомит рыжую девчонку с жирным хуем