Гудбай, Марьиванна!

Как учат своих детей последователи Марка Твена, который «никогда не позволял школе вмешиваться в свое образование»

В комнате вдоль стены развешена гирлянда ярких флажков. Это моменты прошедшего лета, запечатленные на фото. Восемь ребят в возрасте от одиннадцати до пятнадцати снимают гирлянду, рассматривают каждый флажок, а затем читают, что написано на обороте:

«Мы пошли встречать рассвет. Солнце выходило из своего ночного убежища. Было холодно и голодно. Запасайтесь едой всегда!»

«На пляже строят песочный город уже довольно взрослые дети. Некоторые из них уже ходят на работу и живут отдельно от родителей. Но это не мешает им иногда превращаться в детей».

«Это замок „Львиная голова“, там устраивают рыцарские турниры. В замке есть музей пыток и оружия. В музее можно примерить доспехи. Здесь самый лучший шлем».

Это занятие русским языком и литературой в ростовском центре поддержки семейного обучения «Свирель». Нормальный учитель упал бы в обморок на третьей минуте: все сидят вокруг стола в самых живописных позах — никакой «прямой спины» и «рук на парте»; если кто-то захотел чаю — выходит в кухню и возвращается с чашкой (а то и с печенькой). А преподавателя Елену Викторовну кто-то — о ужас! — зовет тетей Леной, а кто-то даже просто Леной. Потому что многие ее знают буквально с младенчества — тут же все друзья, соседи и друзья друзей. А учителя — они же и родители: сегодня занятие ведет мама Снежаны, а завтра — папа Глеба. Если среди пап и мам не найдется человека с необходимым образованием и навыками, его будут искать на стороне. И возьмут только если он веселый, не зануда, умеет уважать детей и соблюдать их личное пространство.

— По статистике, русский язык — один из самых нелюбимых предметов в школе, — говорит Елена. — И потом у людей стоит блок: я же сделаю кучу ошибок — лучше я вообще не буду писать. А мои уроки — могу сказать без ложной скромности — дети любят. И своей задачей я вижу, чтобы они не просто знали, что в русском языке есть такие-то орфограммы и такие-то пунктограммы, для меня важно, как человек себя ощущает в мире и как он себя может выразить.

Поэтому после обсуждение программной чеховской «Душечки» (разговор плавно перетекает в дискуссию о том, кому на Руси легче жить — людям с собственным мнением или «душечкам» обоего пола) следует инсценировка четверостиший собственного сочинения в разных жанрах: комедии, драмы, хоррора… Затем — сочинение мини-сценария с заданными словами.

На занятиях математикой и финансовой грамотностью ребята играют в «Денежный поток», планируют свой бюджет, учатся инвестициям и знакомятся с криптовалютами. Обсуждают, кого можно назвать богатым (спойлер: тот, у кого есть безусловный базовый доход). Когда желающих идти решать задачу, оказывается несколько — разыгрывают очередь с помощью игры в «камень-ножницы-бумага».

Пандемия и «минирование»

Дети не хотят идти в школу — в этом, конечно, нет ничего хорошего, но это привычно, а стало быть, нормально. Но почему современные родители вместо того чтобы прикрикнуть на лодырей и засадить их за зубрежку все чаще идут у них на поводу? Более того — сами забирают их из школы и предлагают учиться дома. И если десять лет назад учить своих детей самостоятельно рисковали единицы, то в последние годы исход из школ приобрел довольно-таки массовый характер.

Ирина Козинченко, консультант по организации обучения детей вне школы и развитию проектов в области образования, а также руководитель «Свирели» называет несколько причин:

— Во время пандемии родители смогли увидеть, как проходят уроки. Школа же закрыта для родителей, они не могут попасть на уроки, а тут, благодаря зуму многие увидели очень неэффективное использование времени на обучение — например, сколько минут учитель тратит на наведение порядка. Раньше им, возможно, казалось, что учитель рассказывает очень хорошо и понятно, а тут они убедились, что на самом-то деле качество уроков достаточно низкое. Во всяком случае, те, кто ушел из школы, говорили мне именно об этом. А еще этой зимой многие были очень встревожены целой серией сообщений о «минировании» школ: они боялись, что детей могут эвакуировать из школы и увезти в неизвестном направлении. Наконец, те, кто по разным причинам уезжает сейчас из России и рассматривает эту ситуацию как временную, не хотят отдавать детей учиться на чужом языке — да и такая возможность не всегда есть — и переводят их на семейное обучение, используя многочисленные онлайн-ресурсы.

По словам Ирины, во всех регионах России сейчас существуют родительские объединения:

— Часть из них перерастает потом в частные школы, или в какие-то учреждения дополнительного образования, часть остаются просто клубами. Таким образом, родители сами создают под свой запрос места для обучения своих детей. Школьная система становится все более жестко унифицированной, и, поскольку она не отвечает запросам родителей, вырастает вот эта — пока небольшая — альтернативная система образования.

Пятерка — пряник, а двойка — кнут

Чем «хоумскулеры» — дети на семейном образовании — отличаются от своих сверстников-школьников? Ради чего их родители тратят время, силы и деньги — вместо того чтобы сдать ребенка в школу и получить через одиннадцать лет готовый результат? Стоит ли оно того? И как быть с тем, что ребенок будет учиться вне коллектива — а что же с социализацией, о которой столько пишут умные люди?

— Психологи трактуют социализацию как умение человека адаптироваться к социальной ситуации — и это необязательно ситуация школы, — отвечает Ирина. — Социализация в первую очередь заключается в том, чтобы показать ребёнку максимальное количество разных сред, рассказать о правилах, которые там приняты, и показать, как здесь себя ведут. Тогда он не будет теряться в разных ситуациях. А человек, который посещает только школу, будет знать, как вести себя только в школе — но не в театре и не в кафе.

18-летний сын Ирины в этом году поступил в московский вуз после восьми лет семейного обучения:

— У него иногда возникают странные для школьника вопросы. Например, он говорит: «Очень странно, почему никто не хочет выходить к доске? Вот я понял, что мне гораздо удобнее решать сложные задачи у доски, потому что тогда мы с преподавателем решаем с той скоростью, с какой мне удобно. Поэтому, как только сложная задача — я вызываюсь идти к доске». И у него некоторое недоумение вызывает тот факт, что остальные не торопятся выходить. Потому что у него нет негативной коннотации с этой доской, которую получают те, кто учился в школе. И ещё один момент: у них сразу начались довольно сложные лекции по физике, и у него возникло очень много вопросов, но он сомневался, стоит ли их задавать, потому что переживал: «Кажется, я самый слабый, потому что никто не задаёт вопросов. Значит, остальным всё понятно». Но через какое-то время он все же подошёл к преподавателю после лекции и начал задавать вопросы. И вокруг скопились другие студенты и тоже начали что-то спрашивать. Теперь он говорит: «Я до сих пор задаю больше всех вопросов — мне так комфортно». Мы же с ним специально тренировали этот навык: формулировать в голове вопрос и не идти дальше, пока не найден ответ. А ребята, которые привыкли просто сидеть на уроках, продолжают молчать. Ведь в школе, когда ребёнок задает вопрос, фактически он признается в том, что он не знает, а если не знает, то ему могут поставить двойку.

— «Ты что, на прошлом уроке спал, когда я это объясняла?»

- Вот именно. Я знаю многих учителей, которые стараются выстраивать равные и дружеские отношения с учениками. Но есть одна системная вещь, которая не позволяет выдерживать это равенство: то, что учитель ставит оценку и эта оценка идет в журнал, влияет на годовую оценку и т. д. Пятёрка как пряник, а двойка — как кнут.

— Школа так устроена, что учеба должна быть обязательно по программе — и ни шагу в сторону. Когда появлялся вопрос не по теме, нет времени отвечать. В «Свирели» же сам процесс обучения строился на вопросах, — вспоминает 19-летний С., ныне студент. — Есть тема, о которой начинают рассказывать, а дальше у кого-то появляются вопросы, и сама тема немного меняется. Также практически на всех предметах мы обсуждали, зачем мы это изучаем, и как нам это может пригодиться в жизни. Например, после геометрии, мы пошли на улицу измерять на глаз размеры зданий с помощью только что изученного материала. А потом проверяли себя с помощью лазерного дальномера. Может, в жизни это кому-то и не понадобится, но это показало, что мы изучаем не просто абстрактные каракули на бумаги, а вещи, имеющие прямую связь с реальностью.

Сама живу свободно — и его не буду заставлять

— Они же сами себе не принадлежат: утром встали, пошли в школу, в школе делают то, что им говорят, пришли домой, поели, глотнули свежего воздуха — делают домашку… У них нет времени на то, чтобы себя осознать — кто я, где я, что, мне интересно? Я сама живу свободно, почему я должна заставлять человека ежедневно куда-то ходить?

Варвара занимается с детьми в «Свирели» математикой и финансовой грамотностью. Человек - это ее сын Ярик, который сидит тут же, на уроке. Ярик — в своем роде исключение: он никогда в жизни не ходил в школу. Вообще ни разу. Он очень рассудительный, употребляет конструкции вроде «я бы сказал, что» и довольно хорошо для своих 11 или 12 лет представляет, что ему в жизни нужно: русский, английский, базовая математика… В будущем — программирование и технологии.

— В «Свирели» никто не вдалбливает тебе в голову вещи, которые тебе мало пригодятся в жизни, — говорит Ярик. Он судить о школе, понятно, не может, но замечает, что ребята, с которыми он дружит во дворе, после того, как туда пошли, стали материться и драться. Не то чтобы он от этого сильно страдал — просто неприятно.

Старший сын Елены ушел на семейное из второго класса. Младшая дочка Снежана в школу ходила в общей сложности недели две.

— Ромыч в восьмом классе ненадолго возвращался в школу. Так он вот с такими глазами приходил и говорил: «Почему все учителя не уйдут из школы? Это же типа бесчеловечно», — вспоминает Елена.

Обстановку в школах не ругает только ленивый: здесь и бессмысленные «патриотические» мероприятия, и моральное насилие, и вранье…

— Я знаю немало учителей, которые имеют искреннее желание говорить с детьми честно, — не соглашается Ирина Козинченко, Но тут же добавляет: — Другой вопрос, что мы никуда не денемся от двойного негативного отбора учителей на протяжении уже длительного периода времени: сначала самые слабые поступают в педвуз, а потом самые неудачливые из выпускников идут работать в школу.

Кому нужна таблица умножения?

— В законе об образовании, принятом в 2012 году, формально закреплено, что родитель является главным человеком, который определяет образование своего ребёнка, — говорит Ирина. — Но практически влиять на школу родитель может очень мало: на выбор учителя — не может, на систему оценок — не может, на программу сейчас уже тоже не может: у нас практически единая программа и единые образовательные стандарты по всей стране. А стремление родителей определять, чему их ребенок будет учиться, сейчас становится выраженной тенденцией. И вот такие семейные частные школы позволяют родителю выбирать преподавателя, программу, учебники, расписание и т. д. Фактически это больше соответствует закону об образовании, чем-то, что происходит в школьной системе.

— А если мы возьмем среднестатистического родителя и предложим ему воспользоваться всеми благами семейного образования… Как думаете, что он скажет? Я, кажется, догадываюсь: «Да мой (моя) нипочем сам учиться не будет — пока не запрешь в комнате и не пригрозишь ремнем».

— Да, все так — если родитель приходит на консультацию с запросом «я хочу как-то по-другому», «мне не нравится, что я использую только силовые приемы по отношению к своему ребенку», то можно помочь ему освоить другие способы взаимодействия с ребенком. Но если родитель считает эту ситуацию правильной и нормальной — ну, значит, так тому и быть. Когда у него возникнут другие вопросы, тогда он будет искать способы изменить что-то, но не раньше. Без принуждения и подавления существующая система не работает. Если ребенок не выбирал это учить, то довольно сложно убедить его, что ему это нужно. Но смысл современных тенденций в том, что ребенок ставится в центр образования и во многом определяет, что и как он хочет учить, тогда и у нас нет необходимости его заставлять. И мы должны принять, что какие-то вещи, которые система считает необходимыми, для нас могут оказаться не очень важными. Ну, например, знать что-нибудь назубок, скажем, таблицу умножения…

— Но таблицу, наверное, нужно знать.

— Я не знаю. Я ее все время забываю, раз пять учила — и каждый раз забываю. Но я нашла способ, как мне жить, причем достаточно успешно, минимально зная таблицу умножения. Конечно, периодически я ее освежаю в памяти, когда у меня возникает необходимость. Но на самом деле список знаний, о которых мы привыкли думать, что они обязательны, сейчас точно пора пересматривать: справочную информацию мы легко можем получить из множества источников, а такие навыки как анализ и оценка информации, критическое мышление, умение работать в команде приобретают большую значимость.