Грязные мечты падчерицы не знают преград
🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻
Грязные мечты падчерицы не знают преград
Грязные мечты падчерицы не знают преград Глава восьмая . КАМЕННЫЙ АРХИПЕЛАГ Глава одиннадцатая . СТАЛЬНЫЕ ОСТРОВА Оценка: 3.48*9 Ваша оценка: шедевр великолепно отличная книга хорошая книга нормально не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать Аннотация: Альтернативное воплощение ненаписанного братьями Стругацкими четвертого романа о приключениях Максима Каммерера на планете Саракш "Белый Ферзь". Старые герои в новом обличье и с новыми именами! Добро пожаловать в мир Островной Империи! Оценка: 3.48*9 Ваша оценка: шедевр великолепно отличная книга хорошая книга нормально не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать Ваш браузер больше не поддерживается. Чтобы пользоваться всеми функциями YouTube, установите другой. Подробнее... Он поднимался, стараясь глядеть прямо перед собой, силой воли удерживая голову, готовую в любой момент соскользнуть на плечо. Он поднимался по мраморной выщербленной лестнице, на золотые русские деньги, пахнущие Византией, отполированной арабскими ленивыми руками. Он поднимался, стараясь унять молоточки в коротко остриженной голове, которые выстукивали дебильные строки, по пьяни сочиненные кем-то из знакомцев Тамарки , которая вдруг, ни с того ни с сего затеяла праздновать Восьмое марта, которое хренов тот сочинитель величал Праздником международных трудящихся баб. Он поднимался после напролет пьяной ночи и пытался о ней позабыть. Он пытался, а подлые молоточки неприличной глагольной рифмой напоминали: Он пытался забыть пьяную ночь, но вместо этого в голове всплывали подробности. Стишок о гор е возник в развитие темы горно-фекальной. Кто-то вернулся из Африки, где вскарабкался на Килиманджаро, в снегах. Их с подругой сопровождали девять местных: гид, помощник, повар, по три носильщика на человека, несшие среди прочего два стула, столик со скатертью, вазу с искусственными цветами. Цветы были памятником африканскому идиотизму , равно как информация о биотуалете : экология Кили - носильщик за отдельную плату. Взбунтовалась подруга. Ей, во-вторых, было жалко денег, а во-первых, и чувствовала подвох. Идея в том, что биотуалет вместе с накопленным био следовал за ними от подножия к самой вершине, а затем вниз, обратно. Сказано: следовал. Но тащащий его носильщик, на экологию наплевав, выгружал на стоянке весь био в прадедовский туалет. Такая био-история . Такой, африканский Гринпис. Занятый этими мыслями, никем не замеченный, он, полицейский следователь, прошмыгнул в кабинет, из окна которого, как на ладони, простиралось Русское подворье, проданное Хрущевым за апельсины. Он долго-долго, не напрягая мозги, смотрел в окно, пока не случилось чудо: молоточки утихли. Знал, дай им волю, застучат снова, еще сильнее, не ведая милосердия. Перевел взгляд на аквариум, долго следя за разноцветными хвостами. В аквариуме выживали лишь самые стойкие - гуппи . Иные не выдерживали. Молоточки притихли настолько, что он почувствовал: может встать, выйти в буфет, купить пару бутылочек ледяной содовой. Осторожно поднялся, подойдя к двери, плечи расправил, голову поднял и, довольный, надел улыбку. В буфете не было ни души. На одном из столиков лежала раскрытая книга. Глянул. ТАНАХ ( ивритская аббревиатура; в переводе: Тора, Пророки, Писания ), раскрытый на книге Иова. Поморщился. Прислушался. Молоточки молчали. В кабинет возвратился довольный собой и судьбой, которая его, едва закончившего Академию милиции и дня не успевшего там проработать, забросила на Русское подворье, где неожиданно все пошло, и где он числился - неофициально, конечно, главным по русским делам. В памяти, отрихтованной молоточками, всплыл спор о чистой совести. От некоторых словосочетаний его мутило. "Чистая совесть" поражало своей изначальной лживостью. Это сорочка должна быть чистой. А совесть постольку совесть, поскольку она не чиста. Чистая совесть возможна у негодяев и подлецов . Совестливому человеку всегда есть от чего отмываться: если сорочку носить, а не держать под замком в шкафу, на ней некизбежно появятся пятна и пятнышки, дай Бог такие, чтоб можно было бы отстирать. Похоже, с молоточками он совладал. Можно начать, как всегда, с почты. Первой была записка начальника: следовало немедленно представить на подпись заключение по делу писателя. Нет, действительность не удостаивала быть неторопливо подробным, тянущимся и тягучим бытием, полным мельчайших психологических подробностей, как занозы застрявших в теле повествования. Все в глазах снова скакнуло и молоточки - рады стараться, проснулись. Это дело портило ему настроение на протяжении нескольких месяцев. Он ни в чем не мог себя упрекнуть: определил круг знакомств, допросил всех подробно, особенно жену и того узкогубого типа, который писателя в командировку послал, навел справки, разослал письма - все было зря. Никто ничего не знал. Слов было много, информации - ноль. Слова были разные: милые и красивые, нежные, как дуновение снега, и невыразительно серые, уродливые, безобразные. Слов много. Суть не понятна. Кому нужен он и куда же он делся? Исчез? Застрелился? Повесился? Где труп? "Я вас спрашиваю", - голосом начальника спрашивал он. - "Где же труп?" Трупа не было. Не было и живого. Растворился. Сбежал. Написал бы записку посмертную. Хотя бы пару слов чиркнул напоследок. Мысль, как слепой, двигалась неуверенно, осторожно, ощупывая пространство. В этот день погода после полудня резко, в одночасье переменилась. Резкий, холодный ветер нес тяжелые косматые тучи, готовые исторгнуть оглушительный, всё сметающий ливень. Иногда Анечка подпадала под власть безумных, несбыточных мечтаний. Последним из них был полуразрушенный замок в старом заросшем саду где-нибудь вдалеке, в месте заброшенном, труднодоступном. День за днем они будут трудиться, по камешку восстанавливая разрушенное. И однажды, когда многое сделают, их посетит привидение - хозяин замка, благодарить, благословить. Она расчищала сад, обрезала кусты и деревья, штукатурила стены и разжигала в камине огонь. Она воплощала мечту с такой силой, что иногда он, закрыв глаза, видел замок и сад, мостик над расчищенным рвом, слышал грохот шагов - в замок входили воины, обонял запах дыма - в округе бунтовщики жгли костры. Анечка подливала масла в огонь, неспешно, умело, словно гипнотизер, вводящий в транс пациента, или индус, игрою на дудочке заклинающий жертву. Он был этой змеей, послушной, подвластной. Он жаждал услышать музыку заклинателя. Уезжал - она призывала вернуться. Забывался - приходила во сне, нежная, обволакивающая. Однажды рассказал о гипнотизере, о дудочке. Сперва насторожилась, затем рассмеялась, взахлеб, пронзительно, будто бы зарыдала. В ответ изобразила дудочку, заклинателя и змею: извивалась ему навстречу, и в мгновение, когда он пытался ее словить и обнять, увертывалась, обращаясь в извлекающего звуки смиренного заклинателя. Прошлая - до Анечки, жизнь, без птичьего пенья и шелеста трав, теперь представлялась ему чем-то вроде скачек на необъезженной дикой лошади, стремящейся сбросить с себя, а то отполированным вращающимся кругом, который вращается все быстрее, стремясь вышвырнуть человека. Он скакал, он вращался, отталкивая от себя мысли о глупости, тщетности, неразумности лже-бытия . Он отталкивал, а мысли настойчиво возвращались, порой воплощаясь в слова, чаще - в события и поступки, пока однажды не материализовались в молчащем и вопиющем упреке - в Анечке. Она поминутно то вспыхивала - мгновенно и ярко, и тогда вокруг метались тени, встревоженные, напуганные, то в одночасье гасла, словно свеча на ветру. С ее смертью удача от него отвернулась. Лидер и фаворит стал аутсайдером. Все скачут: голову вперед, зад оттопыря , а он на обочине прохлаждается. А, может, сам виноват, перестав фортуну обхаживать? Или все было проще: исчерпал лимит на удачу и теперь доживает, проедая оставшееся. Как шутила одна из ее подруг, дама взрослая во всех отношениях: "Была умницей и красавицей. Теперь донашиваю". Однажды дома они пили кофе. Вдруг Анечка, сделав подряд два быстрых, стремительных глотка, вскочила и глубоко задышала строками Георгия Иванова (потом он узнал, что стихотворение называлось "Актерка"). Анечка умерла. И дух Господень, одинокий и неприкаянный, витал над бездной, бесформенной и пустынной. С тех пор мир мало его занимал, вполне отвечая взаимностью. Некогда тяготивший его талант (вполне осознававшийся мерой веса), с каждым новым днем становился все легче: то ли он закопал его в землю (и не заметил), то ли на что-то его разменял, но точно - не преумножил. Он унаследовал ее поразительную способность. В самое жаркое время ее охватывал пронизывающий холод, от которого не было спасения. Пронизывал и, сделав коварное дело, уходил, исчезал. Она называла это состоянием оледенения или ледниковым периодом, передав ему по наследству вместе с молчащими телефонами, пустой графой электронных писем, или, что хуже, ненужными телефонами и пустыми письмами. Анечка умела быть одновременно и факиром, змею заклинающим, и его дудочкой и самой змеей. Тревожные, призывные звуки вырастают из фиолетового одеяния. Золотистая дудочка, извлекая запекшийся ужас, сверкает на солнце, к которому из серебристо-зеленой переливчатой бесконечной плоти тянется плоская головка с блуждающим язычком, стремительно швыряющим клочочки тени. Но, собирая клочки, вдвигая внутрь тень, дверь проскрипела, гундосо , по-стариковски, словно жалуясь, что ее потревожили. Он не заметил, как в нее постучали, и он пригласил войти. Принесли завтрак. Разве заказывал? Он не помнил, но, показав на стол, выудил из бумажника монету и подал официанту. - Благодарю. Желаете еще что-нибудь? - Нет, нет. - Он замахал руками, будто бы опасаясь, что ему что-то насильно навяжут. - Благодарю. - Официант поклонился и исчез совершенно бесшумно, придерживая дверь. Горячая булка с горячей котлетой и чашечка кофе - все было качества не отменного, но вполне сносного. Съел и, сделав последний глоток, вдруг почувствовал, что кто-то швырнул его в воду и утащил в глубину, мутно-зеленую, скользкую. Он пытается вырваться, выплыть, отталкивается ногами - все зря, все бесполезно. Чувствует, кончается воздух, еще чуть-чуть - и не выдержит, вдохнет вместо воздуха воду, и она устремится в него, заполняя горло и легкие. Еще мгновение - всё будет кончено. И в этот миг его губы чувствуют сладостный живительный воздух. Он жадно сосет набухающие во рту розовые соски, спасительные, животворящие. Он просыпается: ни воды, ни Анечки, ни зеленого цвета, ни розового. Вода высохла. Анечка умерла. Только не высохла, а, скользкая, застыла на дне колодца, и там, в отблесках солнца или луны в ряби дрожащей - анечкино лицо. С каждым днем вода все глубже и глубже, а рябь все сильнее. Но он все равно с маниакальным упорством всматривается в колодец, словно оттуда можно вычерпать остатки неухоженной памяти. Зачем? Включи компьютер и смотри фотографии - на всех Анечка или он, редко - вместе. Других фото в компьютере нет: дигитальная камера куплена вскоре после того, как они познакомились. Но фотографии он не смотрит - щурясь, заглядывает в черное чрево колодца. Тем более что этот колодец с детства знаком: черные бревна, ворот, гремящий цепью, к концу которой намертво приторочено ведро, вечно мокрое и холодное. Днем ведро не успевает высохнуть, а ночью - роса. Вода в колодце студеная, сладкая, ключевая. Да, это был настоящий черно-зеленый колодец, в котором ничего, ровным счетом не было от криницы, тем более уж от кладезя. Он с трудом, поднимаясь на цыпочки, заглядывает в глубь колодца. Он видит клочок воды и клочок ведра, но когда-нибудь он увидит всё, даже луну и солнце, плавающие ночью и днем в колодце. Он пробирается в высокой колючей траве: кроме него, никто сюда не приходит. Прислонившись к мокрому, почерневшему срубу, он опускает голову вниз: голова кружится, поверхность воды рябит, а в последнее время в солнечных бликах лицо и вовсе не различимо. Ждет ночи, и тонкий нежный новорожденный месяц ему помогает. Но он знает, еще несколько дней и месяц нальется силой, и в яркое полнолуние он уже ничего не увидит, не различит в дрожащей и беспощадной ряби. Не увидит - и Анечка снова исчезнет, теперь уже навсегда, скроется в подземелье, ведь колодец - это только вход в подземное царство: с городами, реками, ненавистью и любовью. Наконец он решается. Сейчас он аккуратно раскрутит ворот, вращая холодную даже в зной рукоятку. Он опустит ведро, осторожно - не расплескать, зачерпнет дрожащую рябь, и, вращая рукоятку, поднимет, поставит ведро на край черного мокрого сруба. Он все это делает, но в последний момент - уже казалось, что все удалось, ведро соскальзывает и вместе с водой и дрожащей рябью проваливается в глубь колодца. Появилась Анечка - он научился любить. Но ни до нее, ни после не научился ненавидеть. Презирать - да, но знал: этого мало. Надо ненавидеть, обидчикам - мстить, не прощая предательство, подлость. Есть люди, которые, если не любят их, не в состоянии жить: от любви ушедшей до новой мучаются, страдают. Таких людей множество, их большинство. Но есть редкая порода людей, которая не способна жить без ненависти. Ненавижу - следовательно, существую. Как беглец-эмигрант, иезуит Печерин : "Как сладостно отчизну ненавидеть". Он попытался представить себя - ненавидящим и ненавистью живущим. Не смог. Однако это был тип - достойный пера, и не просто пера - гениального. Как бы это всё слепить, выстроить? Возненавидь ближнего своего, как себя самого! Возненавидь - всем сердцем своим, всей душою своею, всем своим достоянием! Обрети, наконец, врага, подлинного, смертельного. Ненавидь его страстно. Гибели его возжелай. Только вряд ли что-то получится: слишком просто поменять плюс на минус. Тем более, как не бывает абсолютной любви, разве что в мифах и сказках, не бывает и ненависти абсолютной. Хотя все-таки: не забыть. Пригодится. Попробовать. Ему снилось. Анечка не умерла. Она перестала существовать вместе с остальным человечеством. Что с ним случилось - то ли планета переохладилась, то ли неумеренно потеплела, на эти вопросы во сне ответа не было. Так же, как на вопрос, а что приключилось с ним? Но разве во сне задают вопросы? Тешься догадками, делай выводы сам. Сон сообщает, а уж что это значит, решать тому, кому это снится. Итак, сон поведал: человечества нет, и вместо него планету населили другие. То ли наследники человека, то ли, напротив, его убийцы - это тоже во сне было неясно. Ясно было: на смену людям пришли слова: разноцветные, разновозрастные, большие и маленькие, разнообразные. Слова, исполненные упругой вещественности, и слова, полные иллюзий и грез. Слова были творениями общественными, их объединяли маленькие словечки, но хоть называли их так, на самом деле в определенных кругах их считали за главных. Мол, исчезнут словечки - и все распадется. Кому нужны будут тогда существительные, даже те, которые пишут с заглавных букв? Конечно, пишущиеся с заглавных не думали так. Но, несмотря на значение, сущность и важность, свое мнение они привыкли держать при себе. В своем тесном кругу они его не скрывали, но публично выражать не осмеливались. За этим словечки следили тщательно, скрупулезно. Во сне было много чего - и бунты и войны, и словесная немочь, и слова, которые указом словечек, однажды приравняли к штыку, и они скитались ржавые, неприкаянные. Были слова-старики, в могиле одной ногой, были слова-малютки, маленькие, скорченные, ни на что не способные. Были слова-мужики, грубые, неотесанные, с запахом перегара. Были слова-дамы, круглобедрые , пышногрудые. Были слова-мальчишки, стеснительные, неумелые, были слова-девчонки: груди-кнопки, попкой виляют. Были слова серые, были яркие, были громкие, были тихие. Были слова прямые, как железная дорога, проложенная линейкой императором Николаем Павловичем. Были извилистые, с заковыркой, словно горный - в Альпах или на Кавказе - петляющий серпантин. Были слова-изгои, были слова-близнецы, были пустышки - ничего за душой, были такие, кому в душу вовсе не стоит заглядывать: не оберешься страху. Были слова нервные, суетливые, были спокойные и не суетные. Слова были трезвые, твердые и сухие. Были пьяненькие, мягонькие, безобразные. Были слова-приказы, были слова-игрушки. Были слова, которые невозможно было писать со строчной буквы, исключительно с прописной. Но самыми популярными были самые примитивные: "да" и "нет", мозги большинства были заточены только на них, ничего боле не ведая. В словах, населяющих землю, можно было заметить повадки предшественников, самих себя погубивших. Но в отличие от людей, слова могли жить веками, тысячелетиями. При этом они не старели. Как вошли в возраст зрелости, так, не старея, не молодея, жили себе поживали, семантику наживали. Нужные в любом содружестве слов (склонные к архаике его называли текстом), они обретали нюансы семантики, которыми очень гордились. Всегда скрупулезно отыскивали себя в словаре: не забыли прибавить значение новое, нюансик маленький, милый. Новые словари выходили в свет регулярно. Только форс-мажорные обстоятельства могли отложить выпуск словаря: война, бунт, революция. Революция всё ставила с ног на голову. Маленькие слова становились большими - их даже повелевали писать с большой буквы, а большие - напротив, иногда и вовсе уничтожались. Выпуск нового словаря сопровождался фейерверком, словесными вакханалиями и всеобщим молебном. На трибуну в праздничном облачении восходил Его Словесное Святейшество, и, обращаясь к словам, призывал вместе искать Главное Слово. Поиск Главного Слова и был сутью всей церемонии. Понятно, отыскать его было совсем невозможно: иначе, что делали б через год, когда появится новый Словарь. Но искали усердно, а с развитием телекоммуникаций в дело включили широкие словесные массы, и тогда азарт поиска захлестывал всех, кроме малого числа слов-неудачников, бессмысленных и ненужных. Потом промелькнуло. Словесность - это переродившееся человечество. А если так, то и Анечка не умерла. Только теперь существует как слово. Он стал думать, в какое же слово могла она обратиться. Размышлял он, наверное, много времени, размышлял мучительно, тяжело. Со словом всегда был тщателен, осторожен. За годы жизни он понял, что с виду слова готовы броситься друг другу в объятья, а присмотришься, Господи, друг друга попросту ненавидят. Их, конечно, можно столкнуть - тогда искры из глаз. Но соединять их нельзя: ничем хорошим мезальянсы никогда не кончаются. Он мучительно примерял к Анечке слова. Вначале действовал по наитию. Потом понял: нужна система. Словечки и заглавные, тупые, изношенные, были напрочь отброшены. Стал искать слова особого рода, живые, веселые-грустные . Именно так: веселые-грустные . Он мучительно перебирал слова, весь извелся, взмок, руки дрожали, голос осип. Но когда понял, что не сумеет, впервые в жизни не сумеет найти нужное слово, над ним смилостивились. Он проснулся. Было холодно. Пахло свежезаваренной мятой. Одеяло сползло. Простыня скаталась в жгут. Терзаемая ветром, дверь скрипела: безжалостно, безнадежно. Снег метался, гонимый и неприкаянный. Вставать не хотелось. Приподнявшись, поправил простыню, втащил одеяло. Закрыв глаза, решил пару минут полежать, отдышаться, вспомнить приснившееся. Дал и стал великим благодаря своим снам. Он их запоминал, и после этого оставался пустяк: нарисовать. Может, сны рисовать легче, чем перелагать в слова? Почему-то ему сны Зрелая кудряшка Ава Белла трахается в задний проход с сыном Молодая красавица показала шикарную попку Изнасиловал дочь после школы
Том 18.
АЛЕКСАНДР ШАТРАБАЕВ
КАК ОТЧИМ С ПАДЧЕРИЦЕЙ ЖИЛ
Екатеринбург
2022
Редактор и корректор Ю.Н. Степанова
Посвящается Анне Ш.
ББК 84 Р7
Ш 29
Шатрабаев А.В. Как отчим с падчерицей жил / Угол взгляда. Книга восемнадцатая. — Екатерин
Растяжка голых женщин фото
Женщины с небритыми пездами фото
Порно зрелых женщин за 45 фото