Гражданин обреченной страны

Одним из главных литературных открытий этого года стала для меня проза малоизвестного в России американского писателя Джеймса Болдуина (1924-1987). Болдуин малоизвестен в России, наверное, потому, что центральная тема его романов и эссе как будто бы далека от интересов тех, кто пишет и читает по-русски. Она состоит в попытке описать и зафиксировать внутренний мир темнокожего писателя, гражданина в современной ему Америке, определить его отношение к ней, выбрать роль. Причем сделать это не с позиции жертвы или угрозы американскому миропорядку, как это делалось раньше, а отразив всю глубину и психологическую сложность, которая, по мнению Болдуина, присуща темнокожему самосознанию в той же степени, как и любому другому. Я говорю 'темнокожему', но Болдуин бы сказал Negro — в пятидесятые, Black — в шестидесятые и African-American — в семидесятые; а его самого в пятидесятые, шестидесятые и семидесятые многие соплеменники назвали бы проще — nigger!  

Я бы никогда не подумал, что эта тема тронет меня лично. В конце концов, она довольно далека от опыта гетеросексуального, цисгендерного, белого мужчины из России, ей сложно подобрать аналогию, примерить на себя. Но, оказалось, что такая сложность возникает только на первый взгляд. Взяв в руки собрание эссе Болдуина, я был поражен точностью его формулировок, такой знакомой отстраненностью, горечью, одним словом, ощущением узнавания и созвучия тому, что сегодня чувствую я и, вероятно, некоторые мои российские современники. 

Первое, что бросается в глаза — это сложное, подвижное, временами двусмысленное отношение Болдуина к своей родине, Соединенным Штатам Америки. Причем не только к государству, а именно к той общности, которая включает и государство, и народ, и его законы, обычаи и нравы. Он всегда говорит об Америке и американцах в третьем лице, как о какой-то чужой, заболевшей стране; стране, которая не понимает и не принимает его; стране, наполненной лицемерием, жестокосердием и насилием. Он горько усмехается над официальной американской историей, над ее мифологией, внешней и внутренней политикой, над ее гимном. Понять чувства Болдуина не сложно. Рефрен The land of the free and the home of the brave звучит не очень убедительно, когда двадцать миллионов темнокожих американцев не имеют права ходить в те же школы, что и белые, ездить с ними в одних и тех же автобусах или голосовать на выборах. 

Самые плодотворные годы работы Болдуина пришлись на двадцать лет, исключительные по своей насыщенности, которые вместили не только движение за права человека, Civil Rights Movement, но и более широкое пробуждение черной идентичности, связанное с такими организациями как Нация Ислама или Черные Пантеры. Именно в эти годы стало невозможно игнорировать противоречия, заложенные в американском обществе, тем более, когда их стали разоблачать не только правозащитники, но и религиозные проповедники. Эссе Болдуина полны блестящих зарисовок того, как он познакомился с Медгаром Эверсом, Мартином Лютером Кингом, Малкольмом Икс, как дружил с ними и при каких обстоятельствах видел в последний раз. Эверс был убит в 1963. Малкольм в 1965. Кинг в 1968.

Болдуин открыто говорит о ненависти к белой Америке, ненависти не злой, агрессивной, как у Малкольма, а, наоборот, горькой и саморазрушающей, когда тебе не оставили выбора, когда ты вынужден ненавидеть того, кого по всей правде хотел бы любить. Этот язык ненависти по отношению к своим современникам оказался для меня неожиданным и отрезвляющим. Вот человек, который использует его не в отношении государства, не в отношении какой-то группы людей или отдельного исторического эпизода. Нет, он родился, живет и умрет гражданином страны, которая без всякого преувеличения считает его недочеловеком, в Конституции которой, в том самом священном государственном документе, это еще недавно было совершенно официально прописано. Когда ненависть отпускает, чувства Болдуина становятся больше похожи на смесь презрения и сочувствия («and this is not the happiest way to feel towards one’s countrymen”). Белая Америка на его глазах совершает жестокое, непрекращающееся преступление по отношению к своему собственному народу, и делает это систематически, цинично и безнаказанно, под довольное улюлюканье большинства.

“This is the crime of which I accuse my country and my countrymen and for which neither I nor time nor history will ever forgive them, that they have destroyed and are destroying hundreds of thousands of lives and do not know it and do not want to know it. One can be, indeed one must strive to become, tough and philosophical concerning destruction and death <…> but it is not permissible that the authors of devastation should also be innocent. It is the innocence which constitutes the crime.” 

Равнодушие и отрицание — вот то, что ставит Болдуин в упрек молчаливому большинству. Если я скажу, что это очень похоже на то, что чувствую я по отношению к собственной родине, ко многим моим современникам, мне могут возразить, что в Америке никогда не было государственного террора, не было такого уровня цинизма и жестокости, который характерен для современной России. Конечно, это другая страна и другая эпоха. Возразить мне легко. Но вот несколько примеров того, в какой стране жил Болдуин. 

В 1954 году несколько белых мужчин в Миссисипи поймали и линчевали четырнадцатилетнего Эммета Тилля за то, что тот корчил рожи продавцу в магазине. Убийц поймали, но белые присяжные их оправдали (присяжных выбирали из списка голосующих, а голосовали в штате только белые). Отпущенные из зала суда, они немедленно продали интервью журналу Look, где, не смущаясь, в подробностях описали свое преступление. Медгар Эверс, правозащитник из Миссисипи, расследовал дело Тилля — и тоже был застрелен. Среди белого дня, на пороге своего дома, известным членом Ку-клукс-клана, впоследствии тоже оправданным и тоже не скрывавшем своего преступления. И таких случаев не один и не два, жертвами были и белые, и черные активисты, это повседневная реальность людей, некоторые из которых живы и по сей день. И хотя сравнивать уровень жестокости, подлости и цинизма — дело неблагодарное, я думаю, американский юг того времени не уступал ни одной, самой жестокой диктатуре послевоенного времени. 

К середине двадцатого века диапазон мнений о том, каким образом стоит взаимодействовать с жестоким и равнодушным большинством, оказался довольно широким. Эмиграция не была реалистичным сценарием для двадцати миллионов самых бедных граждан Америки, но некоторые из них, такие как Малкольм Икс, требовали отделения, создания государства внутри государства, например, за счет выделение под это отдельных штатов. Другие, прежде всего Мартин Лютер Кинг, настаивали на взаимодействии с белым большинством, на необходимости разбудить его сознательность, в том числе через демонстрации, тюремные сроки и индивидуальные акты гражданского неповиновения. Проблема, утверждал Кинг, состоит не в противоречиях между черными гражданами Америки и белыми, а в противоречии между американскими ценностями и американской реальностью. Сам Болдуин, очевидно, тяготеет ко второму решению, но смерть трех его друзей, и особенно Кинга, раз от раза опустошает и лишает его надежды.

Увлекшись Болдуином, я стал читать некоторых его современников, и меня поразило, насколько реакция на смерть Кинга похожа на то, что я видел и чувствовал, когда узнал о смерти Навального. Каждый, кто пишет об этом, помнит тот день в мельчайших подробностях — как помню 16 февраля я и все те, кому был небезразличен Алексей. Убийство Кинга спровоцировало возникновение такого же вакуума и вызвало похожее чувство абсолютной беспомощности, злости, немоты, необратимости, но также и глубокой благодарности за все то, что было, за то, что получилось, и за то, о чем еще можно мечтать. Из всех реакций, мне почему-то особенно запомнилась песня Нины Симон, написанная и исполненная буквально через несколько дней после смерти Кинга. Послушайте ее!

И все же несмотря на все разочарования, на жестокость, несмотря на убийства друзей, Болдуин в конечном итоге любит Америку. Более того, именно эта любовь и есть единственная причина его беспощадной критики, его злости, его опустошения и, наверное, его эмиграции. Он противопоставляет себя американскому обществу, но только потому, что чувствует себя его неотъемлемой частью, его историей, потому что верит, что несмотря ни на что прекрасная Америка будущего все же возможна.

“To be Afro-American, or an American black, is to be in the situation, intolerably exaggerated, of all those who have ever found themselves part of the civilization which they could in no wise honorably defend — which they were compelled, indeed, endlessly to attack and condemn — and who yet spoke out of the most passionate love, hoping to make the kingdom new, to make it honorable and worthy of life."