Горячее пламени

• Экстра к книге «Синим пламенем горит месть» •

Снег под ступнями пронзительно вскрипывал при каждом шаге. Не было в том звуке лада, какой царил в древних кронах под напором ветра. Согбенные, пели они свою песню, что впору заслушаться, да так и остаться в лесах под их манящим зовом: «Приди-и-и, иди-и-и». А снег отрывисто выплевывал: «Брыс-с-с-сь!»

Что взять с замерзшей воды — лучезаровское владение! Тот бы и пронесся по лесу, едва ступая и не оставив после себя и следа, лишь завис бы ненадолго в воздухе болотный гнилостный смрад, пропитавший волосы и меха дохлого зверья на костлявых плечах Хозяина вод и вечно следующий за ним.

А за Рознегом тянулись глубокие следы. Чернели они против белизны, как и его темные рубаха и порты. Легко их разглядеть средь облезшего леса: совсем ободрал его студеный*, оставил одни голые ветви. Жалостливо тянулись они к Рознегу за теплом, токмо и сам он никак не мог согреться. Не избыть заложного хлада изнутри ни одежей, ни мехами — глубоко в груди засел, где некогда билась жизнь. С березозола* еще жилось легче: разгоралось все жарче солнце, пригревало снаружи, а к концу травного* и вовсе начинало припекать, стоило Полуднице выйти на поля.

Да все же не было ничего горячее людского пламени, а слаще — крови.

Издали Рознег чуял чужака. Так ярко горело его пламя, что озарило весь лес, стягивая к себе нечисть, — на кончике языка Рознега осел пыл юности. Чем ближе к концу жизни, тем слабее огонь, пока вовсе не затухнет. Ежели допрежь не отнимут.

Не один Рознег выбрался из своей избушки в этот вечер — средь опустившихся теней загорались один за другим синие огоньки.

Он шикнул на вылезших на сумеречный свет кикимор, сверкающих на него из-за деревьев глазищами. Да вскружила молодая свежая кровь им головы — показались острые зубы за багряными губами то ли в оскале, то ли в улыбке. Припали тощие тела к земле пред броском, и зазмеились длинные тонкие косы по снегу. И Рознег ответил улыбкой, от какой мелкая нечисть пискнула и юркнула за чужие спины — лишь из-под кустов поблескивали заложным светом злобные глазки. Да не кикиморы — они скалились, окружая Рознега.

Пламя занялось в груди. Опаляющее хладом — не жаром — синее пламя. Колючее, как треснувший по весне лед, царапнуло оно изнутри, прежде чем вспышкой вспорхнуло на кончики пальцев и сорвалось с них. Свет всего на миг охватил сверкающую тусклыми огоньками тьму, блеснув в мертвых выпученных глазах. Потрескивающую тишину пронзил визг, и кикиморы с анчутками, мешающимися под длинными ногами, бросились в стороны. Лишь взвились подолы рубах, открыв взору покрытые шерстью голые ноги.

Не торопись так, вовсе бы спалил парочку в назидание прочим тварям. Снег захрустел под ногами чаще, громче.

Чужой жар вел озябшее тело вперед. По следу манящего обещания тепла Рознег далеко ушел от чащи. Еще немного, и упрется в частокол — нос уже забил едкий дым от закопченных каменок, стоящий в морозном неподвижном воздухе. Паленые анчутки и то пахли лучше людского духа. Сморщившись, Рознег встряхнул головой, и в беспорядке рассыпались по плечам вороные кудри. Едва ли помогло избавиться от вони, токмо волосы попали в глаза. Пока смахивал, едва не вышел из-под сени крон. Еще шаг, и вовсе ступил бы на опушку близ края леса.

Тоненький надрывный всхлип мазнул уши Рознега прежде, чем он увидел губы, с каких тот сорвался. Рознег замер, вцепившись взором в тощее одинокое тельце, сгорбившееся на снегу. Его колени утопли в снегу, а следом через всю опушку тянулись глубокие следы, еще не успевшие затянуться свежим снегом. Первые его снежинки танцуя спускались на землю, украшали белоснежным убором русые короткие кудри, приникали к тонкой светлой коже и тут же таяли, обращаясь холодными каплями.

Зудящий весь путь жар стал нестерпимым. В горящей голове мысли запутанной пряжей сплелись друг с другом. Рознег едва нашел их конец.

Лес, укутанный снежным покровом от земли до голых макушек, слабо потянулся навстречу зову Хозяина. Лишь сонно всколыхнулся, да тут же опал обратно на мягкое ложе. Рознегу пришлось самому спрятаться за дуб. Его кора шершавила руки. Потревоженное дерево сонно отзывалось на хозяйские касания: токмо опустило ветвь чуть ниже, чтобы прикрыть его от чужака, и сызнова ухнуло в дрему. В тени ветвей Рознег и замер, приноравливаясь к броску.

Слезы, что весенняя капель, срывались с нежных, еще по-детски округлых, раскрасневшихся щек. Не успела щетина сменить едва заметный пушок, словно на закрытых бутонах, что готовятся раскрыться лепестками. Да обрывали стебель жадные руки ране, чем солнце успевало обласкать запрятанный внутри цветок. А коли не сорвать, недолог будет его век — как из земли поднялся, так в ней и загниет с приходом ревуна*. Стойкий — продержится до листопада*. До грудена* уж ни один не доживал. Тогда уж все скрюченные коричневые стебли уродливо торчали сухими будылями из омертвевшей до весны почвы. Тогда и потянутся к солнцу новые цветы, чтобы сызнова к осени пасть.

Этот бутон скрывал внутри прекрасный цветок. Желание его сорвать запекло в груди, откликнулось на жар живого пламени, и Рознег, завороженный, ступил вперед. Под ногой скрипнул снег.

Мальчик вскинулся, и его взор встревоженно обратился к густо сросшимся деревьям, точно туда, где средь ветвей затаился Рознег.

Слипшимся от слез пологом ресницы прикрывали затуманенные глаза. Синие, что распустившийся василек, проглядывали они меж спутанных кудрей, спадающих на лоб. Сверкали они чистым родником. Переливались драгоценными каменьями в свете заложного пламени, вспыхнувшего в глазах самого Рознега. Готово оно было вырваться наружу и пожрать без остатка чужой жар, навеки заточив его в клети ребер.

— Вацлав! — Тишину всколыхнул бабий зов, от которого взмыли ввысь потревоженные нахохлившиеся птицы.

***

— Матушка! — Стоило Вацлаву отвернуться, чтобы откликнуться, как там, где почудился ему молодец, никого уже не стояло.

— Поднимайся-поднимайся, совсем замерз! И чего убежал, наказывала же...

Токмо как встал на ноги под причитания матушки, ощутил, что совсем заледенели колени и ладони. Едва мог стоять, не опершись на подставленный локоть.

Матушка торопливо тянула обратно, за частокол: с наступлением темноты закроют ворота тяжелым засовом. Скоро в студеный опускалась ночь — со дня на день нагрянет зимний солнцеворот. Всю ночь тогда будут отгонять нечисть глубже в тьму кострами и до упаду плясать в хороводах, не разрывая кольца рук. Да праздник разгорится не в эту ночь, а пока все теснее обступали их тени, и ничто не в силах было их задержать — скоро вовсе поглотят их с матушкой, как разошедшийся снегопад — землю. Дрожь прошлась от затылка до пят, и Вацлав плотнее запахнул плащ, опустив ниже голову и не смея обернуться.

Почти переступили они границу владений Хозяина леса, когда Вацлав не выдержал силы тянущего желания, раскаленными угольями осевшего в сердце. Бросил короткий взор назад. И сызнова почудилась в темноте сверкнувшая синева.

Даже когда плотно затворили дверь в избу и потушили лучину, Вацлав знал: нечто неподвижно стоит за частоколом и все глядит на Вацлава. Выжидает.

Сон уже объял, да под веками все горел синий взор чужих глаз. А в тоскливых завываниях ветра снаружи слышалось: «Ва-а-ацлав...»

*Студеный — декабрь

*Березозол — апрель

*Травный — май

*Ревун — сентябрь

*Листопад — октябрь

*Груден — ноябрь