Гордей Петрик «Опавшие листья»
Центральная черта Аки Каурисмяки как режиссера эквивалентна центральной черте Аки Каурисмяки как индивидуума. Черта эта — несовместимая с жизнью склонность к сочувствию. Парадигматика, в которой если ты хоть на миг принял мир — ты мудак. Важно при этом, что сочувственность Каурисмяки лишена идеологического окраса. Она всякого имярека — отнюдь не всегда близкого, гораздо чаще опыту далекого режиссеру.
(Диалог из «Опавших листьев»)
— От твоего вида меня клонит в сон.
— Депрессия.
— Почему?
— Потому что много пью.
— Зачем тогда много пьешь?
— Потому что депрессия.
Финляндия Аки Каурисмяки — что Советский Союз Геннадия Шпаликова. Макрокосм, который автор придумал сам, доппельгангер мира реального, в реальности никогда не имевший место. По сути его Финляндия — и не Финляндия никакая, а принципиально космополитичная территория вечного беззакония капитала (подобным образом американский писатель Пол Боулз воспел Марокко) с четким разделением людей на хороших, плохих и злых. Отличие в частности в том, что плохие-злые не могут плакать, а хорошие в неизбежности обездолены — не по доброй воле (но в глазах режиссера к большому счастью) не вписаны в мясорубку социальных иерархий, неудачливы в любви и существуют на грани бедности. Причем, в драматических сюжетах Каурисмяки душевные кризисы и социальные невзгоды преимущественно соседствуют. Все это спрограммировано с одной целью — вывести на первый план человеческое, противопоставив друг другу тех, кто в условиях общепланетарного кризиса, безнадежно очерствев, принял мир, и тех, кто чисто органически — в силу душевной открытости, подвижности психики и ранимости — очерстветь не может и планетарных законов не принимает. Положительные герои Каурисмяки по-детски нерасчетливы, в социальной плоскости аутичны. Отрицательные — те, кто такими пользуется. «Они морлоки, значит - мы элои» — как пела группа «Соломенные еноты», цитируя дихотомию Герберта Уэллса. Почти как в нуарах, только не покидает ощущение, что герои Каурисмяки сознательно копируют знакомые им конструкции поп-культуры.
За героев (они в основном молчат по-фински) у Каурисмяки говорят образы — ударные и простые. Чего стоит только крупный план двух десятков окурков на асфальте на углу синематеки, заклеенной постерами любимых фильмов Каурисмяки, где протагонист отчаянно ждал женщину, с которой он хочет быть. «Простые слова — они самые хорошие», как говорилось у того же Шпаликова в «Долгой счастливой жизни».
(Диалог из «Опавших листьев»)
Я встретил девушку. Мы почти решили пожениться.
Почему не поженились?
Я потерял ее номер телефона.
Так посмотри в телефонном справочнике.
Я не знаю ее имени.
Так на первый план выводится человеческое. Притом, никакого «звучит гордо» нет и в помине. Герой у Каурисмяки любим автором за органическое неумение побеждать. Его подвиг в том, что он не нашел себе места на этом свете. Подлинный героизм — в том, что открыл себя для любви к Другому или открылся любви Другого в ответ. Об этом каждый действительно сильный фильм режиссера.
«Опавшие листья» — как раз кино о невозможности любви вопреки желанию ей открыться. Почти «Долгая счастливая жизнь» — и, пожалуй, этот фильм не уступает его советскому брату в тонкостях описания горечи опасений, которые подтверждаются ото дня ко дню. А еще это фильм, принципиально аскетичный в выборе средств — даже в большей степени аскетичный, чем ранние картины Каурисмяки, но каждый его прием бьет наотмашь, а решения, которые по логике вещей должны вызывать эффект диссонанса и даже некоторой нескладности — только усиливают суггестию. Например, в моменте сюжетной развязки фильма есть такой крупный план, на котором по началу невозможно заметить, как течет по щеке героини слеза — и продолжается он ровно до того момента, когда не заметить это становится невозможно.
В «Опавших листьях» герои Анса (Альма Пёвсти) и Холаппа (Юсси Ватанен) - люмпен-пролетариат чуть за сорок - встречаются и влюбляются от отчаяния, потом ни за что ни про что теряют работу. Они, вероятно, никогда не видели счастья и силятся увидеть друг в друге его возможность, стараясь не заметить несовместимость в быте, характерах, так и не раскрывшихся биографиях. От этого финал фильма, в котором долгая счастливая жизнь побеждает случайность и даже смерть — не трогателен, но горек. Счастливая развязка в кино Каурисмяки часто бывает наигранно-фантастична - но в “Опавших листьях” ее искусственность со знанием дела доводится до предела. Финал “Опавших листьев” предельно искусственен, и как бы впрямую указывает на то, что хэппи энды бывают только в кино. Неспроста постеры фильмов Жана Виго, Лукино Висконти, Робера Брессона, Орсона Уэллса (и это отнюдь не все! - за полтора часа можно насчитать пару десятков киноплакатов) окружают героев на протяжение всего фильма. Прохожие спорят на улице о Годаре, имя щенка героини — Чаплин, а на свидании герои — финский рабочий класс! — смотрят «Мертвые не умирают» Джима Джармуша.
На последней детали имеет смысл остановиться: она как ключ, раскрывающий персонажей, оставленный автором для своих. Выйдя из кинозала, Анса на вопрос, понравился ли ей фильм, угождая Холаппе, отвечает, что никогда так не смеялась, но картина Джармуша решительно не смешна - и сцена «Мертвых», которая дается в “Опавших листьях”, тоже полна элегии. Все это можно расценить как абсурдистскую дружескую подачку (Джармуш снимался у Каурисмяки в фильме «Ленинградские ковбои едут в Америку»), но помимо того — это еще и штрих к картине одиночества героини (а в последнем сомнений нет - перед тем, как позвать Холаппу на ужин, она идет в магазин покупать вторую тарелку) и аутичности героя Холаппы, который пригласил на комедию про зомби почти еще не знакомую ему девушку, подразумевая поцелуи на последнем ряду. «Опавшие листья» полны вот таких вот тонкостей.
Многие сейчас пишут о вторичности «Опавших листьев» к ранним картинам Каурисмяки, и в плане сюжета это и правда так. Допустим, в 1986-м году у режиссера был фильм “Тени в Раю”, где герои с подобными бэкграундом и отчаянностью, что у нынешних, ввязывались в подобную романтическую историю, опять же обреченную на провал. Ключевая разница — в двух аспектах. В героях Каурисмяки сорокалетней давности - вопреки тяжести давления внешних факторов - сохранялся малообъяснимый, сохраненный с юношества задор, а в нынешних одерживает победу разбитость жизнью. Есть и разница в отношении к персонажам. Если раньше режиссер пытался рассказать на примере историй героев о своих экзистенциальных поисках, сейчас — он поет баллады людей, в которых уже не вчитывает себя. Главное, что объединяет «Опавшие листья» и ранние работы Каурисмяки, помимо выработанных стилем, то, что в жизни хэппи энд, показанный на экране, просто нельзя представить. Порядок вещей таков, что все, что живет, становится отжившим, не восставая из пепла. Отсюда — название фильма (о том же, кстати, — и «Опавшие листья» Розанова)
Ключевой момент в «Опавших листьях» — война по радио. Войны и природные катастрофы (по теории французского философа Жан-Пьера Дюпюи, вещи неразличимые в восприятии) как вечный фон уже имели место у Каурисмяки в «Девушке со спичечной фабрики», «Вдаль уплывают облака», «По ту сторону надежды». В «Опавших листьях» сводки о бомбежках поначалу вступают с повествованием в брехтовский диссонанс, но тем не менее от сцены к сцене образовывают созвучие с тихой бурей внутри героев, становясь с каждым появлением все естественнее.
Воистину сострадать способен только тот, кто может отважно принять бессмысленность. Это сентиментальность, но режиссер ее не стыдится. Текст центральной композиции «Опавших листьев» — «Born in sorrow and clothed in disappointment» финской девчачьей инди-поп группы Maustetytöt - в переводе содержит строки звучит так: «Нет препятствий, чтобы уйти, но я будто по колени замурована в бетоне, и невидимая многотонная тяжесть на моих плечах. (...) В летних туфлях и толстовке оверсайз иду по морозу в лавку за углом за очередной парой банок пива. Если захочу еще - времени предостаточно. (...) Я рождена в печали и облачена в разочарование». Отсюда вопрос: Это случайно не об Аки Каурисмяки?