«Голые фото»: как правильно сказать по-русски
Михаил Боде, «Гзом»— Хочу отправить ему свои голые фото, но без палева.
— Свяжи для них чехольчики.
Смысл первой фразы ясен. Как и ирония второй. «Голые фото» — оборот разговорный, за околицей литературного языка. Пока — разговорный. И всё же отчего-то так говорят, и отчего-то средний носитель языка отдаёт себе отчёт в том, что конструкция эта неформальна и посреди текста, выдержанного в нейтральном стиле, скорее всего, покоробит читателя.
Основан оборот на абсолютно легальной метонимии — речевом приёме, в котором исходное понятие заменяется смежным. Например, у Пушкина: «Шипенье пенистых бокалов», где подразумевается «шипение вина, пенящегося в бокалах». Используется она не только в поэзии. В обиходном употреблении — сплошь и рядом: «белые воротнички» равно «клерки», а «первая ракетка» — «лидер рейтинга теннисистов или теннисисток». Согласно тому же принципу, под «голыми фото» следует понимать фотографии, на которых изображены голые люди. Что здесь не так?
В английском всё так. У nude и naked значение «изображающий обнажённое тело» уже словарное. Nude portrait, naked photos — обороты самые что ни на есть обыденные. Их аналоги в русском — нет.
А как говорят по-русски?
Фото голых бобслеистов
Снимки с обнажённое натурой → Снимки с обнажёнкой → Обнажёнка
Фотография [в жанре] ню
Интимные фото
Пикантные селфи пожилого кентавра
Редкие кадры с трио обнажённых исполнителей кантри
Фото, где я голый (разг.)
Нил Гейман и Тори Амос в костюмах Адама и Евы (старпёрск.)
Обратите внимание: когда смысл передаётся через пару «существительное и прилагательное», определение описывает предмет в его полноте, относясь единовременно к содержанию носителя и к характеру самого носителя — не только к содержанию носителя. То бишь, говоря «интимные фото», мы подразумевает, что это:
— снимки с неприкрытыми интимными частями тела;
— глубоко личные, не для распространения, материалы.
Однако не всегда надо оговаривать частный характер самих снимков как носителей информации. Или добавлять оценочность, как в случае с «пикантными селфи». Бывает, требуется упаковать в более ёмкую вербальную форму что-то вроде «фотографии, на которых видно обнажённое тело» и ничего сверх того. Бывает также, что не подходит ни один из перечисленных вариантов или, по крайней мере, они понуждают говорящего к чрезмерным умственным усилиям.
Так почему не «голые фото»?
Казалось бы, зачем же страдать: метонимию, срочно метонимию сюда! Тем более что в европейских языках встречаются и более сложные её воплощения, ну хотя бы: the concrete accent of the New York streets — буквально ‘бетонное произношение нью-йоркских улиц’ или, более образно и вольно, ‘отдающий бетоном нью-йоркский говор’. Прозрачно, образно, многомерно.
Сопоставим с русским: «…вашей бедной пустой голове не о чем задуматься, а бедным праздным рукам нечем заняться» (Уилки Коллинз, «Лунный камень»). Здесь тоже без сносок понятно, что праздность — свойство обладателя рук, а не самих верхних конечностей.
Такие переносы осуществимы за счёт импликационных языковых связей, предполагающих соотносимость тех сущностей (концептов), которые они выражают. В подобных отношениях, как правило, выделяются информационно более важные концепты. В пушкинском «шипенье пенистых бокалов» важнее «бокалы», поэтому на них переносятся свойства шампанского, плещущегося внутри них.
Вообще же в подавляющем большинстве случаев в центре риторической фигуры, языкового образа — человек в своём взаимодействии с действительностью. Мы расчерчиваем всё вокруг по своему образу и подобию.
«В основе метафоры и метонимии лежит представление о человеке как центре мироздания. Следствием антропоцентризма человеческого сознания в языке является высокая степень антропометричности <…> метонимии — наделение человеческими свойствами предметов и явлений неживой природы»
(А. Х. Мерзлякова, «Семантическое варьирование прилагательных в поле „Восприятие“»)
Это очеловечивание сквозит везде. Возьмём метафору эстетической оценки, переносящую признак с производителя или обладателя предмета на сам предмет, например: безвкусный кардиган. Подразумевается: «Кардиган, который придумал дизайнер без вкуса» или «Кардиган, который из-за отсутствия эстетического чутья у надевшей его скверно выглядит в сочетании с остальными предметами одежды».
Или «пьяные шуточки» — ещё ближе к нашим «голым фото». Нет надобности растолковывать, что алкогольной интоксикации подверглись не сами остроты, а тот, из чьих уст они изливаются.
Наконец, метафорический перенос прилагательного «обнажённый» — в порядке вещей: обнажённая душа, голая правда. Зато метонимический идёт со скрипом. Значит, между «пьяными шуточками» и «голыми фото» есть разница.
Похоже, дело не в грамматике. Похоже, сама идея наготы в семантическом поле русского языка крепко — крепче, чем в английском, — увязана с субъектом. С тем, кто предстаёт голым. В случае с метафорой эти отношения попросту переносятся на объект: голая правда ≈ правда, лишённая покровов, не создающая преграды [умственному] взору. Но вот при метонимическом переносе возникает сбой. Нагота противится отчуждению от нагого человека.
«…носители русского языка воспринимают одежду как часть, продолжение тела человека и как его внешнюю оболочку, защитную упаковку. Нагота человеческого тела неразрывно связана в русском языковом сознании с одеждой и воспринимается только на фоне одетости».
(Д. А. Башкатова, «Оппозиция „тело — одежда“ в русском языке»)
Художественные отклонения от нормы вроде «Голого завтрака» Уильяма Берроуза (в оригинале Naked Lunch) на то и художественные, на то и отклонения. Хотя метонимический перенос завоёвывает позиции в бытовом употреблении, пробирается и в медиа. «Голые танцы в Благовещенске» называется сюжет телеканала «Вести». «Мужчина показал голое шоу на вокзале Новосибирска», — сообщает телеканал «Звезда». Возможно, дело в том, что, во-первых, телесный код в русском языке дрейфует в сторону сближения с англоязычной картиной мира и, во-вторых, всё чаще возникает потребность говорить об изображениях с оголёнными private parts:
— безоценочно;
— кратко;
— укладывая лексику в простую модель, а существительное с прилагательным — одна из самых простых.
Так-то оно так, но «голый танец» до сих пор считывается как оборот разговорный, и редакторы норовят заменить его на «танец нагишом», «пляски в голом виде», «танец обнажённых», «танцульки голышом» — смотря по контексту. Неспроста: семантическое поле ещё не до конца промялось под изменения в коллективное картине мира, да и паразитные, лишние трактовки неизбежны. «Это был голый танец» легко воспринять приблизительно как «Это был танец, и только танец — ни музыки, ни дополненной реальности, ни прочих ухищрений»; по аналогии с «голой информацией» и «голой сборкой операционки».
¡ѣ! Нюанс: словосочетания «танцы обнажённых» и «танцы нагишом» взаимозаменяемы отнюдь не во всех контекстах. В частности, потому, что «нагишом» обычно убивает сексуальную подоплёку. Так чаще говорят про детей, про моющихся в бане, про нудистов. Или про застуканных на балконе любовников — в ситуации, когда либидо уже ни при чём. Что ещё один аргумент в пользу того, чтобы ввести в речь простое обозначение визуальных носителей, на котором запечатлена обнажённая натура. ¡ѣ!
Грамматическая нагота, вид сбоку
Тем временем метонимия в обратную сторону — явление рутинное:
Я послала ему свою голую задницу ≈ Я прислала ему фотографию, на которой изображена я с обнажёнными ягодицами; Покажи сиськи ≈ Покажи снимки, на которых твоя грудь оголена (такая просьба-требование — это, как мы знаем, нарушение личных границ и ай-яй-яй. — Прим. ред.).
Но диссонанса не возникает ровным счётом потому, что из двух концептов здесь на авансцену выводится человеческий, антропоцентрический; первична грудь, а не картинка, на которой та запечатлена. Поэтому возможны и такие конструкции:
Лажа, сиськи пережатые! ≈ Снимки с изображением груди подверглись избыточному программному сжатию с ухудшением картинки, что печально.
Где живёт «Гзом»
• Канал «Гзом» в Telegram.
• Наше сообщество во «ВКонтакте».
• Наша группа в Facebook.
• А скоро откроется и сайт.