Голые дырки страдают от безделья

👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Голые дырки страдают от безделья

От автора
Рукописи и машинописные тексты Сергея Амбросимова его мама намеревалась выкинуть на помойку. Поэт и журналист Евгений Глазков уговорил Анну Дмитриевну отдать их ему. Они и лежали у него без движения, а незадолго до своей неожиданной смерти в 1998 году Глазков передал их мне. Очевидно, он полагал, что я смогу как-то распорядиться творческим наследием рано умершего земляка, с которым в 70-е годы минувшего века мы посещали Ногинское городское литературное объединение «Огонёк».
В это объединение в те годы ходило не менее двадцати местных поэтов и прозаиков. Некоторые из них подавали неплохие надежды, включая Сережу Амбросимова. Кто из нас в юности не подавал призрачных надежд? Реалии жизни по мере взросления лишают нас иллюзий и справедливо или, быть может, не всегда справедливо, всех расставляют по своим местам. Профессиональным литератором никто из членов нашего литобъединения так и не стал.
Уже нет в живых руководителей литературного объединения поэта Николая Николаевича Соколова и писателя-фронтовика Виталия Григорьевича Мелентьева. На кладбище покоятся местные прозаики Леонид Стрекалов, Павел Басов, Александр Мельников, поэты Юрий Стукалов, Саша Мымрин, Женя Глазков, покончившая с собой поэтесса Таня Глеклер. «Поехала крыша» у поэта Андрея Аинцева. Сейчас его опекает некая женщина, надеясь получить в собственность квартиру спятившего соседа, когда тот «ласты склеит»… 
И так получилось, что черновые варианты произведений Сергея Амбросимова о стройбате, о его фиктивном браке, дневниковые записи, цикл воспоминаний о детстве и некоторые другие опусы оказались в моём распоряжении. Я счел себя ответственным за его куцее литературное наследие, которое, очевидно, уже никому не нужно. Память об этом человеке, вступившим на путь идеологической борьбы с режимом, который в 70-х годах минувшего века уже не являлся тоталитарным, хотя и не слыл вегетарианским, со временем исчезнет. Он так и не создал семью, не имел детей и наследников. Единственный способ сохранить о нем память – опубликовать его произведения, что я и попытался сделать, безумно объединив их в один роман.
Ранее мне не приходилось заниматься редактированием художественных текстов, так как вся моя жизнь была связана с работой в различных газетных изданиях, с редакционной текучкой, вечным торопёжом и мельтешнёй. Но мне пришлось взять на себя эту смелость. Я не только сократил объём произведений Амбросимова, выкидывая из повествования отдельные главы, которые счёл несущественными и замедляющими ритм повествования, но и дал субъективную характеристику ему и его творчеству, делая многочисленные авторские отступления. Однако избавиться придать ему некий динамизм, мне так и не удалось. 
  Мне известны прототипы многих персонажей, которых изобразил Амбросимов в своих произведениях, не всегда удосуживаясь изменять фамилии реальных лиц. Я эту оплошность лишь частично исправляю. Как я понял, в его опусах присутствуют люди, которым автор хотел оставить настоящие имена. Реальные персонажи могут себя узнать. Родственники уже почивших прототипов могут оскорбиться за то, что, на их взгляд, необъективно изображены те или иные близкие им лица. Напомню, что Сережа Амбросимов все-таки писал не документальное повествование, а замахивался на прозу, которая допускает вымысел, преломление фактов, событий и характеров привлечённых им персонажей.
Признаюсь: меня не очень заинтересовали главы автобиографичного романа Амбросимова, где он, аки акын, рассказывает о своей службе в стройбате, его наивные на сегодняшний день размышления о советском режиме, стычки с органами КГБ и поиски смысла жизни, которыми пронизаны и его дневниковые записи. Современному читателю это едва ли будет интересно. Меня больше привлекла история его фиктивного брака. На ней можно было бы построить основную интригу довольно аморфного повествования, но из-за личной творческой немощи мне не удалось должным образом отшлифовать и эту сюжетную линию.  
   Я рискую навлечь на себя гнев праведных особ, которые могут обвинить автора в пессимизме, нравственной и этической нечистоплотности и в прочих грехах. Пусть обвиняют. Могу сказать одно: Сергей Амбросимов в своих произведениях старался честно запечатлеть время, в котором он жил и погиб, когда ему было всего двадцать два года. На мой взгляд, он стал очередной жертвой того времени, которое некоторые публицисты и историки называют годами «брежневского застоя». Впрочем, нынешние прагматичные и циничные времена «эры Путина» плодят иное племя жертв на пути «специфического» российского капитализма, и света в конце тоннеля, похоже, пока не видать…  
    
2019








Встретимся в аду? 
Роман в шести частях
«Мы только гости в этом мире, путешественники между двумя станциями...»
Борис ПАСТЕРНАК

Часть I
В краткосрочном отпуске
1
  В поздней электричке к Амбросимову подкатила черноокая цыганка с монистами на груди и простеньким браслетом на запястье левой руки. 
– Позолоти ручку, служивый, будущее предскажу, – и села напротив, на спаренный спинками деревянный диванчик, намертво приваренный к поду электрички. Рядом пассажиров не оказалось. 
  К уличным цыганам Сережа относился брезгливо. Однако эта на уличную не походила. Одета была не броско, аккуратно, но взгляд в глубине ее мерцающих зрачков тлел гипнотически-змеиный. 
– Мне правду знать нужно, – сказал Сережа. – Я вранье не люблю.
– Обманывать Бог не велит, – молвила цыганка. – А правда и глаза выколоть может.
Амбросимов слышал о том, что за каждой из цыганок дурной шлейф бесов лукавых вьётся, что с ними ухо надо держать востро, не то они тебе быстро голову заморочат. Лучше вовсе с ними не контактировать. Но тут он вспомнил: Пушкину цыганка нагадала, что примет тот смерть от белого человека на белом коне. Жорж Дантес был блондином. Носил белый мундир, ездил на белом коне…
  «Может, и мне цыганка верно судьбу предскажет?» – наивно подумал Сережа. Он протянул ей юбилейный рубль с изображением барельефа Ленина.
  Цыганка рубль взяла. На ладонь Амбросимова внимательно взглянула.
– Не буду я тебе гадать, служивый, – отбросила его ладонь, встала и хотела уйти.
– Стоять! – Сергей вскочил и схватил ее за плечо. От его грубого касания даже колечко сережки на мочке уха цыганки затрепетало.
– Тебе рупь вернуть? – по гневному выражению ее глаз Амбросимов понял, что, пожалуй, переборщил он с командным тоном. Не на плацу же он. Они смотрели друг другу в немигающие глаза.
– Мне правду знать надо, – весомо заявил он. – Даже горькую.
– Домой едешь? – цыганка снова опустилась на сиденье дорожного диванчика.
– Да, – ответил Сергей. – В отпуск.
– Э, милок, с отцом-то ты разминулся, – она что-то читала на его ладони. – Он к тебе сейчас едет, но это не беда, встретитесь еще.
– Не на том ли свете? – усмехнулся Сережа.
– Ты так не шути, – осердилась цыганка. – Ты действительно правду знать хочешь? – жгучее жало ее змеиного взгляда в глаза ему уперлось.
– Хочу, – упрямо настаивал Сережа.
– Страдать ты много будешь по доброте душевной, а любви как не знал, так и не узнаешь… В напрасных хлопотах жизнь изведёшь... Отца смерть поджидает. И нехорошая смерть, ой нехорошая, – качала цыганка головой, будто сочувствовала Сергею. – Тебя, касатик, казенный дом ждет. И жизнь твоя недолгой будет. Так что торопись: короток твой век, соколик, – она встала и, шелестя длинными цветастыми юбками, пошла к дверям, в тамбур. Сергей не стал её преследовать.
  По параллельному полотну, но в другом направлении, со свистом несся состав товарного поезда. На стекле отражалось удивленное лицо в зимней солдатской шапке с военной кокардой, перебегавшее с вагона на вагон встречного товарняка. Состав громыхал деревянными вагонами, цистернами с горюче-смазочными материалами, цементом и т. д.
Гул от уносящегося в ночь товарняка утих. «Стоит ли относиться серьёзно к тому, что цыганка мне сейчас наплела? – думал Сергей. – Сколько их тут на вокзалах, да в электричках шастает? Работать они не хотят, норовят наивных граждан как-нибудь облапошить, услуги свои вздорные навязчиво предлагая. Гадания, предсказания судьбы – чушь все это собачья. Цыганки плодят, как кошки. Им детишек кормить надо, себя на что-то содержать. Вот и зарабатывают они так, как их сызмальства учат… Дебил! – ругал себя Сережа. – Рубль ей всучил, олух царя небесного. Она могла бы и больше выцыганить…»
Как стойкий, но не воинствующий атеист, Сережа в суеверия и предсказания не верил. Но внутренний голос ему шептал: «А если в этом что-то есть? Что она сказала? Короток твой век, Гоголь. Дни и ночи твои, оказывается, сочтены…»
  Сережа мог бы вдоволь полемизировать с внутренним голосом. «Следующая станция – платформа Электроугли», – сообщил по хриплому динамику женский голос. «Жизнь у человека действительно коротка, – думал Амбросимов. – И хрупка. Завтра, конечно, кирпич на голову тебе не упадет и пьяный водитель на задрипанной тачке тебя не переедет. Но вот, допустим, врач скажет: «Все, готовьтесь, жить вам осталось не более полугода». «Как полгода? Вы шутить изволите, доктор?» «Нешто такими вещами шутят?» – удивится врач. – «Но я и не жил-то еще, доктор… Может, меня в реанимацию?» «Нет, – ответит доктор. – Вы свой ресурс уже исчерпали». «Как исчерпал? – не поверите вы. – Тут что не так. Что-то не того… Не правильно!» «Все правильно, – скажет доктор. – Ваш карантин пред входом в ад закончился!» «Почему в ад, доктор?» «Это уже не по моей части, – разведет руками врач. – Это – к Всевышнему…» «К какому ещё Всевышнему? Дайте мне билет в рай! У меня деньги есть! Я заплачу! Кому? Сколько?» И тут, допустим, появляется рослый волосатый черт. «Да не суетись ты, прыткий! – молвит черт и зевнет, прикрывая рот огромной рукой. – Деньги тебе уже не понадобятся. У нас все процедуры и экзекуции бесплатные. Как при коммунизме!.. А что это у тебя ноги трясутся? Бздишь что ли? Не ты первый, не ты последний. Ну, покандыбали, что ли?»

2
  Сергей вспомнил соседа по подъезду, который дружил с его отцом. Павел Плотников иногда заходил к ним вечерами или в выходной день о том, о сём с отцом побазарить. Работал он столяром на мебельной фабрике. Жена его русский язык и литературу в средней школе преподавала. Дочь у них росла Элеонора. Можно сказать, интеллигентная семья в их подъезде проживала. Павел и горькую почти не употреблял. Выпивали они с отцом редко.  
Вдруг по подъезду слух прошелестел: у Павла – рак. Когда он выписался из больницы, то зашел отца навестить. Он еще бодрился, уверяя, что язва желудка у него пошаливает. Однако тощал он на глазах у всех обитателей подъезда. Сережины родители меж собой судачили: Паша, дескать, обречен...
  «Что же теперь он будет делать, когда ясно, что дни его сочтены? – думал Сережа. – Врачи, наверное, не сказали ему о раке. Они же – гуманисты. Зачем о смертельном диагнозе пациенту говорить? Пусть думает, что излечим. Пусть на чудо надеется…»
Как казалось Сереже, дядя Паша все же догадывался, что хана ему приходит. И взгляд у него становился всё тоскливее и пронзительнее.
  Сережа у отца спросил:
– А если бы у тебя врачи рак обнаружили, ты что бы делать стал?
  Старший Амбросимов к вопросу сына оказался не готов.
– Я?
– Не Пушкин же, – проворчал Сережа. – Вот врачи тебе говорят: все, товарищ Амбросимов, жить вам осталось полгода. Что бы ты делал?
– Не знаю, – честно признался отец. – Я бы, наверное, запил.
– А потом?
– Когда потом?
– Когда деньги на запой кончились бы.
– Занимать бы стал, – ответил отец.
– Зная, что не отдашь? – уточнял Сережа.
– Да.
– Но они же скажут: вот, мол, умер, сука, а долг не вернул…
– Простят, – отмахнулся отец.
– Нехорошо долги после себя оставлять, – осуждал сын отца.
– Да никому я не должен! – взвился отец. – И рака у меня нет! И отстань ты от меня с дурацкими вопросами! Если бы, да кабы. Рак, дурак! Почему тебе в голову идиотские вопросы лезут? – серчал отец. – Уроки лучше делай!
– Почему идиотские? – обиделся Сережа. – Дядя Паша же умирает…
  Кто сказал, что смерть не приходит по расписанию? Павел угас месяца через четыре. Ничего за это время сделать он не сумел и, кажется, не пытался. Фотоаппарат «Зенит» приобрел. Пока двигаться мог, что-то фотографировал: дочку, жену, соседей, пейзажи разные. Он в сентябре умер. Осень. Дурман увядания. Время опавших листьев. Листья, мечтая о пейзажисте, витают в воздухе, плавно опадают на землю, плавают в лужах, скапливаются на тротуарах, лесных тропах, оседают на могилы…
  «Может, мне тоже фотоаппарат перед смертью купить?» – подумал Сергей.  
  «Перед чьей смертью-то? – спросил внутренний голос. – Что же ты, чудило, не узнал у цыганки, кто из вас быстрее загнется?» «Как кто? – удивился Сережа. – Отец. Мне же еще казенный дом светит. Это, надо полагать, тюрьма?» «А, может, дурка?» – куражился внутренний голос.

3
  Как-то до призыва в армию Сережа задумчиво бродил в дни золоченой осени вдали от человеческого муравейника. Он неторопливо шагал по мягкой тропинке в тихом кружении шуршащего леса и вышел к Черноголовскому пруду. Ему нравились одиночные прогулки, когда рядом никто не бухтел, не мешал созерцанию природы и плавному течению мысли. Ненужные слова и общение разоряют душу. Сережу они частенько раздражали и портили благий душевный настрой.
  Когда ребята и девчонки в пары и стаи свиваются, Сережа мемуары Александра Герцена «Былое и думы» читал. Он размышлял о печальной судьбе разбудивших Герцена декабристов: «Зачем Герцен стал издавать в Лондоне журнал «Колокол»? Зачем будил из туманного Альбиона спящую Россию? Кто его просил побудку для Нечаева, народовольцев, разночинцев и прочих одержимых революционными идеями типов устраивать?»
  Часы раздумий не проходят зря. Со школьных лет Сережа хотел разобраться: в какой стране он родился и живет? Эта потребность привела к тому, что в девятом классе он трактаты об Александре Солженицыне и Анатолии Кузнецове с увлеченной напористостью строчил. Флирт с ровесницами, танцы-шманцы и другие развлечения молодежи его почти не интересовали. Он, как и Солженицын, намеревался с государством за Правду-матушку бодаться, еще толком не ведая, к каким последствиям подобные бодания привести могут.
  На безлюдном пляже Сергей заметил у берега полузатопленную деревянную лодку с клочьями облупившейся краски на борту. Рядом с пляжем станция добровольного общества содействия армии, авиации и флоту размещалась. У дощатого пирса, привязанные к железному тросу, десятка полтора лодок на воде болтались. За 30 копеек в час можно было лодку на прокат взять. Весла в сколоченной из досок крашеной будке мужик со станции выдавал, ты их в уключины вставлял и мог грести хоть вдоль пруда, хоть поперек.    
Старая лодка, очевидно, отцепилась от пирса и дрейфовала без весел в пустых проржавевших уключинах. Сережу заворожил вид лодки в тонах смиренного заката. На воде отражалось малиновые лучи закатного солнца. Сергей завидовал художникам, которые могли облечь свои впечатления и настроения в живописную композицию, окрылить их порхающими мыслями и заворожить тайным смыслом.
  Амбросимов не поленился сходить к однокласснику Вадику Миролюбову. Тому отец подарил на день рождения фотоаппарат «Зоркий». Сережа позаимствовал у Вадика «Зоркий» и на следующий день снова появился на берегу Черноголовского пруда. Но лодка исчезла. И малиновый закат исчез. Его сменили сизые тучи. С хмурого неба накрапывал дождь. Вы замечали, сколько поэзии таится в грустной мелодии дождя? Может, так целует землю он? Или это небо тихо плачет? У Сережи же дождь вызвал некие нотки раздражения и неудовольствия. И едва ли он сделал бы классный снимок и в том случае, если у него вчера оказался с собой фотоаппарат. Любое дело требует профессиональной сноровки, приобретённого выучкой мастерства. Не говоря уже о таланте, которым Бог далеко не каждого смертного наделяет. Господь наполняет человека талантливым духом, чтобы тот был его проводником на земле грешной. С этим духом связано обретение своей земной предначертанности, которую с юных лет тщетно искал наш герой. Однако Сережа фотографией не увлекался. Он диафрагму мог не такую поставить, освещение неточно оценить, ракурс не эффектный избрать, композицию кадра плохо наметить и т. д. И даже если бы пару, тройку приличных кадров он отснял, то другие могли бы на них ничего не увидеть. Глаза у всех людей есть, но многое ли они ими видят? Каждый видит только то, что в состоянии увидеть. Старая лодка обшарпанным бортом воду черпает? Ну и что? Отслужила она свое… Сережа же в полузатопленной лодке увидел некий символический знак. Как плыть без весел? Да и куда можно уплыть на пруду, если бы даже весла были? Грести надо к какой-то цели, и лучше с кем-то, а не одному...

4
  Около двенадцати ночи Амбросимов завалился с чемоданом домой. Его неприятно поразило, что цыганка оказалась права – с отцом он действительно разминулся. Сергей хотел сделать родителям сюрприз и не известил их о своем приезде заранее. А отец зачем-то рванул в Эмбу-5, хотя какой-то особой нужды в свидании с сыном не было.
«Значит, предсказания цыганки начинают сбываться? – озабоченно подумал Сережа. – Мне следует торопиться?»
  На следующее утро, прихватив военный билет, он побежал в прокатный пункт. Раньше Сергей брал в пункте проката малогабаритную машинку «Эрика». Печатал на ней опусы, которые читал в литературном объединении «Огонек». Или трактаты о творчестве Солженицына и Кузнецова печатал. Он вклеивал отпечатанные страницы в амбарные книги. Трактаты становились похожими на фолианты, которые можно было кому-то дать почитать.
В пункте проката Сергея ждало разочарование. Две пишущие машинки в наличии имелись, но получить их можно было только по паспорту, а не по военному билету. Более того, теперь надо было зайти в городской отдел Комитета государственной безопасности и там получить разрешение на то, чтобы тебе позволили за свои же деньги печатную машинку на время взять.
  Амбросимов подивился такой перемене и стал допытываться: с чем, дескать, связаны такие нововведения и строгости? Заведующая прокатным пунктом бесхитростно сообщила, что такова инструкция КГБ. Печатные машинки, находящиеся на балансе предприятий и учреждений страны, проходят ревизию. Мол, по стране ходит незаконный самиздат, и бдительные органы предпринимают меры для того, чтобы выявить изготовителей и распространителей этого не санкционированного властями отвратного явления.
  Сережа ринулся к Василию Павловичу Миролюбову. Тот в редакции районной газеты «Знамя коммунизма» корреспондентом отдела сельского хозяйства работал и имел в личном пользовании печатную машинку «Москва», на которой нередко работал дома.
  «Жизнь каждого человека – ненаписанная книга», – утверждал дядя Вася. В свободное время он автобиографическую повесть урывками писал. И частенько роптал на газетную кутерьму и дрючку-текучку, семейные и прочие дрязги, которые не позволяют ему основательно засесть за прозу.
– А как же Ильф и Петров? – возникал Сережа. – Они днем в «Гудке» вкалывали, а ночами в редакции газеты «Двенадцать стульев» строчили.
– Они молодыми были, энергичными, – дядя Вася будто оправдывался.
– Кто помнит о газетных материалах, которые они в «Гудке» публиковали? – вопрошал Сережа. – Никто! А их романы весь мир читает! По их книгам фильмы ставят! Михаил Швейцер снял «Золотого теленка» с Сергеем Юрским в роли Остапа Бендера – это же шедевр отечественного кинематографа!
  Василий Павлович горьковато усмехнулся. К запальчивому юноше журналист относился снисходительно. Мальчик ещё не знал, что такое в районной газете на износ ишачить. К концу недели дядя Вася выжатым лимоном себя ощущал. Ему хотелось накопившуюся усталость снять. А как ее снять? Для этого надежный способ существует – бутылочку или две в редакции с коллегами или на лоне природы раздавить, вспомнить курьезные и иные дела минувших дней.
  Когда водка или вино мягко растекались по телу, Василий Павлович начинал ощущать возвышенность эмоций и желаний,
Галерея 3146371
Женщина с большой жопой и сиськами - 20 фото
Милашка позирует - 12 фото