Голые девки приехали в Индиану на конкурс разврата
Голые девки приехали в Индиану на конкурс разврата
Физиологические очерки о мещанстве в журнале «Русская Жизнь» 30.04.07–17.12.08
Самого первого фермера в своей жизни я увидела в 90-м году в селе под Котласом. Звали его Ян Робевский (польская кровь); личный конфликт с деревней (у каждого фермера всегда есть личный конфликт с деревней) начался с теплого ватерклозета на втором этаже нового дома. Нововведение потрясло село. Настолько, что дети прибегали слушать звук спускаемой воды. Вот честное слово: детишки, задравши головы, стояли возле дома, как возле Театра кукол Образцова, и часами дожидались волнующего звука. И разбегались с диким визгом. Но, конечно, кроме клозета у Робевского был еще кабинет, а на стене кабинета висел портрет Юрия Дмитриевича Черниченко. «Ты послушай, что он пишет, — говорил Ян, — что пишет!» И, зажмурившись, цитировал: «Председатель колхоза прост, как „Правда“»; «Доить нужно корову, а не голову крупного рогатого скота». Я знаю, что в этой скромной истории уже сконцентрировано все то, что так мучает в Черниченко его оппонентов, в чем его принято обвинять: преувеличение дикости русской деревни, безмерное преувеличение роли и возможностей фермерского движения, много раз помянутая фермерская «гордыня»; я знаю, что она может только раздражать. Но ведь Юрий Дмитриевич Черниченко и является великим раздражителем. — Носишь-носишь второй десяток лет фанерку на шее: «Он развалил колхозы», — говорит Юрий Дмитриевич, — слышишь от Стародубцева тульского «Ну, как работается на Пентагон?», читаешь в творениях министра сельского хозяйства Гордеева А. В., что фермеры — откат на сто лет назад, и не заметишь, как мысли черные к тебе придут. Знал и знает русское сельское хозяйство Юрий Дмитриевич, как немногие: двадцать лет очеркист-аграрник — от газеты «Советская Молдавия» до «Правды». Пятнадцать лет — ведущий программы «Сельский час». Пятнадцать книг. Потом, конечно, народный депутат ССС- (1989–1991), член Межрегиональной депутатской группы; секретарь Союза писателей Москвы, депутат Совета Федерации РФ первого созыва (1993–1995), член комитета по аграрной политике; председатель Крестьянской партии России (с 1991 года). Но это, так сказать, блестящая, городская сторона карьеры. Были, между тем, шесть лет на целине, квалификация тракториста широкого профиля, оператора машинного доения, стригаля овец по новозеландскому способу — это, как говорит Юрий Дмитриевич, когда меринос должен был сидеть на заду, как дворняга. Был еще и дед, белгородский садовод Максим Васильевич, умерший от голода зимой 1933 года на «черноземах Ворсклы, от века не знавших — в силу высокого плодородия — голодных смертей». — А я, — говорит Юрий Дмитриевич, — в четыре года (значит, в том же 1933 году) мог быть украден и сварен на холодец в кубанской станице Пашковской, где отец работал агрономом. Нынче, разумеется, очень не модно иметь жесткий взгляд на необустройство России, волноваться же вообще не гламурно. А Юрий Дмитриевич очень жестко судит и сильно волнуется. Вот что он говорит. — Такой внеаграрности мышления давно в России не было. Возможно, не было никогда. Этим летом предпринял я путешествие по храмам дружбы — Пушкинские Горы, Изборск, Псков. Ошую и одесную дорожного полотна, на полях, — выше человеческого роста сорняк, борщевник. Таких исполинских зарослей, наверное, не было при варягах, при Батые. За всю тысячелетнюю историю России такого разгрома сельского хозяйства не было. Из оборота выпали тридцать миллионов гектаров пашни — почти столько, сколько было поднято целины всем ССС- в пятидесятыее годы, столько же, сколько весь пахотный клин Украины. Вся политика министерства сельского хозяйства — как таки не дать крестьянину земли. И не дали. А теперь есть ли кому ее брать? Полвека слежу за колхозным строем. Его нужно было зарыть и попрощаться с ним; но ведь не попрощались, не нашлось человека, который взял бы на себя такую ответственность. Более того, в последние несколько лет были приложены немалые усилия к тому, чтобы сельскохозяйственная Россия стала страной гигантских агрохолдингов. Хозяин Магнитки Федор Иванович Клюка взял на свое попечение сто двадцать четыре селения и сто пятьдесят семь тысяч гектаров засева в Белгородской области. Это что-то вроде того, как раньше завод патронировал колхозу, только масштабы пантагрюэлевские. «Я не такой свихнутый, чтоб не нашел применения своим деньгам, — нашел бы!» — говорил Федор Иванович, входя в сельский бизнес. И кто возразит ему? Я горжусь, кстати, что отговорил господина Клюку от его прекрасных планов — в публичной дискуссии. Не сразу, но он отказался в итоге от этих земель. — А как вы отговорили? — Я напомнил ему, что он получает земельные паи сорока тысяч колхозников, что любой вид кооперации (а слышались чудесные уверения, что агрохолдинг — по сути дела чаяновская, кондратьевская кооперация на современном, механизированном, более масштабном уровне) невозможен без сложения собственностей. Пусть даже на микроуровне личных усадеб — но не гипотетических земельных паев. У крестьянина, торжественно вошедшего в агрохолдинг, ничего нет кроме рук. Он обобранец, он опять на барщине. А обобранец должен выживать и чем-то жить, поэтому он не работник, он пьяница и вор по определению. Я писал в письме к Клюке: «В селе Роговатове (я даже попрошу, чтобы вас туда свозили) проживают три с половиной тысячи человек, работают пятьсот, остальные три тысячи воруют и пьют. Двести семьдесят три телеги в селе! На резиновом ходу, у кого и на подшипниках. Подшипники смазывают, чтоб не скрипели. Рядом Воронежская область. Говорят бывалые мужики: „Клюку обворовывать не будем, он наш человек“. Как саранча, налетели на Воронежскую область, тащат сплошь и рядом. Если Сталин начинал драконовским указом о десяти колосках, а ваш, белгородский же колхозный председатель Руденко кончал засадами на баб, ночью таскавших семена лука, то вам, не имеющему ни ОГПУ, ни засад на сто пятьдесят семь тысяч гектаров, гуляй-поле противостоит серьезное». — Вот после таких-то писем и говорят, что вы презираете и не любите крестьян. Что вы привели в деревню городских интеллигентов (фермеров), а потом бросили. — Кто я такой, чтобы кого-то бросать? Я сам лишился земли, которую с такой помпой получил в Княгининском районе Нижегородской области. Гонорары от двух книг пошли на ремонт почвы, но сменилась власть в районе — землю отобрали. От крестьян, от аграрных проблем отвернулось общество, отвернулся писательский люд, отвернулись самые чуткие люди из городской интеллигенции — творческой, научной и так далее. Это нам надо винить и самих себя: вместо крестьянина появился обобранец. А фермерство — это вообще преданная революция. Грех всей демократии в том, что с девяностого года демократы, за исключением Александра Николаевича Яковлева, были глухи к проблемам сельского хозяйства. Да и зачем им? Немцов начинал с того, что покупал два банана в буфете дочке в подарок, а теперь он богатый человек. Что ему пейзане? Зачем ему фермеры? Сотни тысяч самых живых, самых инициативных людей села и города увлеклись идеей свободного труда на своей земле, взяли пашню, отдали многие годы созданию острова частной жизни и разорились, надорвались в бесплодной борьбе с налогами, диспаритетом цен, ставками кредита, инфляцией, чиновничьим произволом. Против них — районная знать, председательский корпус, деревенские соседи, общественное мнение, наконец. Юрий Дмитриевич даже с некоторым весельем удивляется: еще совсем недавно он спорил, рассказывал иным своим собеседникам, что миллионы колхозников с грибов не вылазят, не могут себе позволить даже селедки; что все-такигосударство, а не энтузиасты, народники и прогрессоры, должно построить в селе дороги и теплые сортиры, взорвать, перетряхнуть этот мир черношиферных колхозных деревень; а ему говорили: ну, это вы слишком; ну, не все так плохо. Прилавки полны, крестьяне из сильненьких (те же фермеры — а их много, много еще на плаву осталось!) на иномарках ездят. Не желали «плохое» слушать — а все приличные, прекрасные даже люди. И все это с той интонацией, с какой, по Набокову, каторжане отгоняли от работы трудолюбивого, но косорукого Чернышевского: «Не мешайтесь, стержень добродетели!» Юрий Дмитриевич отошел от дел. Он сидит на своей даче (половина дома в скромном подмосковном поселке) за столом. Окно распахнуто в сад. В саду очень красиво. Черниченко читает «Бесов» Достоевского. — Все как-то не успевал раньше прочесть, — говорит он.
Главные праздники российского государства — Новый Год и Пасха; главные праздники российского гражданина — свадьба и корпоративка. Таковы четыре столпа национальной «экономики переживаний», так сложилась праздничная структура времени — бесполезно обсуждать, насколько различны эти особенные дни по смыслу, идее и значению. Тем более что новомодная корпоративка смыслами еще только обрастает, а современная свадьба — праздник, теряющий прежние смыслы. Так что же это такое — современный частный праздник? В экономике переживаний работают профессионалы — они по мере сил изобретают праздники. Общество изобретает себя само, и на переднем крае этой работы стоит тамада. Великий человек. Король свадьбы. Гений корпоративки. Корпоративка — Менеджер должен иметь теплый пол, холодные мюсли и чистые брюки! У вас у всех чистые брюки? Молодой человек, и у вас? Да, да, вот вы там в сторонке жметесь, смеяться боитесь? А у вас, девушка, откуда такая серьезность? Вас нашли в Ботаническом саду? Вас воспитали олеандры? Идите, идите ко мне, не бойтесь! Я вам подарю волшебную варежку. Хотите, я всем расскажу, для чего нужна волшебная варежка? Если вам в жизни придется трудно, откройте ее. Вы спросите, что же тогда случится? Да ничего не случится. Будете стоять с открытой варежкой, авось опасность вас и минует. Супостаты, и те жалость имеют. О, а тут какие печальные лица. Это у нас пресс-служба скучает? Что, дружище? Служить бы рад, пресс-служиваться тошно? Так начинает корпоративную вечеринку Саша Завьялов, «лучший ведущий для молодых яппи; работающий в стиле Comedy club». Зал полон молодых яппи — гуляет консалтинговая фирма. Ребята славно поработали и готовятся славно отдохнуть. На службе в чести протестантские ценности, но корпоративка (поэтика этого новомодного праздника только еще формируется) очевидно тяготеет к самому что ни на есть плотскому, карнавальному началу. «Ничего нельзя» обрушивается во «все можно», выпита уже первая рюмка, надрывается ведущий. Переход от «еще-не-праздника» к «уже-празднику» произведен. За отдельным столиком осторожно улыбаются руководители компании. Они все еще верят, что заплатили деньги за «сплочение коллектива, укрепление командного духа и утверждение корпоративной философии». Деньги заплачены немалые, но торжество далеко от класса «премиум». «Премиум» стоит очень-очень дорого и включает в себя как минимум Киркорова. А средний уровень выглядит таким образом: помещение — банкетный зал (а самое модное — цех заброшенного завода, превращенный в «стильное праздничное пространство»). Именитые «гости на прокат» не приглашены; ведущий — юноша незнатный, сотрудник агентства, нанятого для организации празднества. Он, разумеется, работает в модном стиле, но пафосные компании предпочитают приглашать подлинных героев своего времени — собственно резидентов Комеди клаб. Так же скромны и музыкальные номера — ожидаются солисты прошлогодней «Фабрики звезд» и «Доктор Ватсон». На разогреве — группа «Мюсли», рекламирующая себя с девичьей непосредственностью: «Любимую группу московской молодежной тусовки вы можете пригласить к себе на вечеринку- это будет круто, если тебя поздравят эти малышки!» Что сделают малышки — две надутые девицы в розовых спортивных костюмах, «творящие в стиле RnB»? «Малышки споют крутые песни». Это первый, кафешантанный этаж шоу-бизнеса. — О, я вижу перед собой коллектив, опьяненный водкой, — кричит ведущий Завьялов, поистине честно отрабатывающий свой хлеб, — что, мы уже под градусом русской северной широты? Тут кое-кто уже глазки сомкнул. Девушка, вам не слишком весело или слишком весело? Баю вам бай. Только помните — к хорошим детям перед сном приходит Ойле-Лукойле, а к плохим — страшное чудовище Юккос. Имейте в виду — скоро будут танцы! Нет, таким унылым людям, как вы, мужчина, место на вечере «Кому за сто тридцать»! На такие вечера мы зовем женский музыкальный коллектив кальсонопошивочной фабрики, ВИА «Мохеровые береты»! ВИА исполняет песни: «Вальс-пистон», «Палочка-выручалочка»; «Твои березовые бруньки совсем с ума меня свели…», и «Ай люля, люля-кебаб, разлюля-кебаб!». «А не слишком ли у ведущего агрессивный стиль ведения праздника?» — подумалось мне, и — по простоте душевной — я о том у Александра Завьялова и спросила. Ни боже мой не желая его обидеть. А он обиделся и сказал: «Я знаю, мне не хватает творческой смелости. Я ведь даже элементарное слово „жопа“ иной раз со сцены произнести стесняюсь. О какой агрессии тут можно говорить? Вы посмотрите, что делают в Комеди клаб! Ничего не боятся. Да вы видели их? Купите хоть томик лучших шуток». Купила. Книга «Comedy club. Лучшие шутки» — чудовищная книга. Лесков о таких произведениях говорил: «Проклятие тому гусю, который дал перо, коим написана сия книжка». Жаль, что столь отточенный отзыв не поддается модернизации — ибо не политкорректно проклинать китайцев, давших клавиатуру тому компьютеру, на котором были набраны строки: «У камбалы глаза с одной стороны, а писька с другой. Пока рыба смотрит на сиськи, хватаем ее за письку». А вот пример пародийной песенки: «Всегда быть рядом не могут груди, всегда быть вместе не могут груди! Нельзя одной груди висе-е-е-е-еть без другой!». Перелистываем пару-тройку страниц и натыкаемся на «Богатырскую историю» от Гарика «Бульдога» Харламова и Тимура «Каштана» Батрутдинова. «Харламов: А вот ежели! Ежели в лесу вражеском змеюка подлючая укусит нас промеж ног в колбасу богатырскую… Батрутдинов (храбро): Колбасу богатырскую! Харламов: Клянемся! Клянемся яд змеиный отсосать! Клянемся?» Я тоже клянусь — эти пронзительные строки не выдернуты из общего элегантного контекста. Сама была несколько удивлена. Комеди клаб — популярная увеселительная новинка, юмор для белых воротничков. Видимо, перед нами тот род комического, который много теряет на бумаге. Но он же ведь и покоряет залы, надо полагать. Свою аудиторию резиденты Комеди клаба знают досконально и умеют с ней работать — умеют грамотно осмеять гостя, обидеть клиента, фраппировать слушателя. Актриса Ольга Кабо как-то раз до того обиделась, что швырнула в одного из резидентов бокал — ребята сочли происшествие удачной рекламой. Ведь большинство их почитателей как раз жаждут глумления. Давай великие кощунства, давай осквернение храма гламура! Природа успеха резидентов Комеди клаба в том, что они пытаются высмеять природу успеха. Нынче — время новой устности. Слово произнесенное популярнее и весомее слова написанного — этому накрепко научил телевизор. Комеди клаб — агитационный театр сегодняшнего времени, «Синяя блуза». Его резиденты несут в массы культуру, нравственную гигиену и атмосферу победившего сословия — сословия офисных клерков, молодых яппи. «Поверьте, ребята, ох. енно быть очень богатым!», — поет резидент этого самого клаба Павел «Снежок» Воля, сидя на исполинском золотом унитазе; слушателям и смешно, и славно. По версии Комеди клаба русский менеджер, этот пионер корпоративной культуры, как пионер и выглядит. Что представляет собой парадная пионерская форма? Светлый верх и темный низ. Вот и офисный клерк состоит из светлого верха и темного низа. Светлый верх используется на службе, влечет к жизненному успеху, к вершине. Темный низ глухо протестует против невыносимой сладости жизненной цели. Пафос рабочего дня молодой яппи снижает дежурным сквернословием в ЖЖ; трудовой подъем рабочей недели нейтрализует великой «грязной пятницей» (растрата, гудеж, гульба в «правильном» месте — в пивоварне Тинькофф, например. Или на концерте Comedy club); головокружительную высоту годового послушания изживает на дне корпоративки. Даже Романа Трахтенберга (вдумайтесь, господа — Романа Трахтенберга!) интервьюер спрашивает об опыте ведения корпоративных праздников (а опыт накоплен немалый) с плохо скрытым ужасом, как о чем-то тайном и страшном: «Вы же видели много всякого мерзкого, того самого „дна“. Вот вы ходите на эти пьянки, эти тусовки, эти люди, которые вокруг вас, которые вам теоретически должны быть противны…» Да чего же противного в празднике непослушания? Его не вчера выдумали. Андрей Белый называл эмоцию непослушания «невыдирными чащобами самотерза», а пример чащобам приводил такой: «Бритт (знакомый Андрея Белого, англичанин — Е.П.) тридцать пять лет ходил во фраке по салонам, нажив себе сплин; чтобы бежать такой жизни, однажды он стал на корячки перед леди и лордами, на четвереньках выбежал в переднюю, на пароход — и в Париж». На четвереньках — это он хорошо придумал, это символ безвозвратного перехода в новое состояние. А праздник — ритуал перехода временного. Наш молодой яппипобегает-побегает на четвереньках перед коллегами и начальством, изопьет чашу свободы, а назавтра, вместо парохода и Парижа — опять на работу. С обновленной душой, со смирением. Праздник вообще, как известно, смиряет с буднями. Елена Давыдова, ведущий специалист агентства «Курсель», занимающегосяevent-продюсированием (именно так следует именовать серьезные компании, организующие презентации и корпоративные вечеринки), перечисляет мне виды игрушечных, карнавальных позоров, типичных для офисных party: — Если в компании, для которой мы организуем вечеринку, строгий дресс-код, непременно ближе к ночи кто-нибудь из работников, напившись пьяненьким, до трусов разденется. Устроит импровизированный стриптиз. А если заказчики специально подчеркивают, что коллектив у них очень дружный, и прибавляют, что дружелюбная атмосфера в офисе — важная часть их корпоративной философии, то вечером обязательно будет драка. А IT- компаниям мы вообще ставим условие — развозим по домам только тех сотрудников, у которых на лацкане пиджака прикреплен бейджик с домашним адресом. — Почему так, Елена? — Мы так и не смогли для себя сформулировать причины особого влияния алкоголя на среднего IT-шника, но к вечеру на их корпоративках пьяны все, включая генерального директора и даму-главного бухгалтера. При этом когда шоферы (а они тоже устают, наши водители, они не обязаны иметь чувство юмора) спрашивают: «Какой у вас адрес?» — все, буквально все, начинают с одной и той же шутки: «www…» и там дальше. Не знаю, может быть, это только нам так не везет? Возможно, я зря обобщаю? — Какие сейчас самые модные корпоративные вечеринки? С Comedy club? — Пожалуй. Хотя в этом году заметно больше стало заказов на сюжетный интерактив. Вот мы, например, занимаемся дизайном действительности. — Чем? — Уже второй год устраиваем новогодние корпоративки в стиле кинофильма «Крепкий орешек». Праздник начинается традиционно. Фуршет. Ведущий работает в стиле советского конферанса: «А теперь выпьем за успехи нашей фирмы в будущем году!» Даем ему провести два-три тоста, и когда недовольство клиентов уже нарастает, когда начинаются шиканья и смешки, в зал врываются аниматоры с автоматами. — Какими? — Бутафорскими. Гиперболоидами инженера Спилберга. Происходит как бы захват сотрудников фирмы в заложники. Мы сажаем всех на пол, и минут сорок идет такой радиоспектакль с элементами интерактива. Главный злодей переговаривается по телефону с главным героем Макклейном (с полицейским, которого в фильме играет Брюс Уиллис); одновременно аниматоры в зале грозно кричат на тех, кто вертится на полу; и плюс к тому, в толпе заложников у нас спрятаны два-три актера с фляжками спиртного. Они пускают фляги по кругу «для смелости» и вообще создают тревожную атмосферу. Верите ли, такого добиваемся адреналина, что когда в зале появляется спаситель Макклейн (а он у
Порно Лина Пигги смотреть онлайн в hd
Русая девушка трахается со спящим любовником на большой кровати
Девка из тиндера сосет на пляже