Гляциолог

«Уже три года я занимаюсь Эльбрусом и Шпицбергеном»

Я работаю в Институте географии РАН, занимаюсь гляциологией — наукой, изучающей природные льды и ледники. Моя основная задача — изучение баланса массы ледников. Проще говоря, разницы между тем, сколько накопилось в леднике и перешло в его массу, и сколько растаяло. Эта характеристика показывает, хорошо леднику или плохо, толстеет он или худеет. Сейчас есть тенденция к тому, что по всему миру ледники уменьшаются. Очень немного ледников набирают массу, Альпы и Арктика стремительно сокращаются, и нам ещё предстоит понять, что с этим делать.

Ледники — очень яркие индикаторы изменения климата. В слоях льда, которые были образованы где-то за сотни, где-то за десятки тысяч лет, находится воздух тех времен, примеси, пыль, сигналы каких-то вулканических извержений. Анализируя это, можно восстановить, какой была температура или содержание газов тысячи лет назад. Это очень важно, чтобы понять, что происходит с нашей планетой сегодня и что ждет её в будущем.

Работа гляциологов делится на две части. С весны по осень, когда лёд максимально открыт, у нас полевой сезон и мы выезжаем в экспедиции, делаем измерения, собираем данные. В остальное время это кабинетная работа, анализ, расчеты, доклады, ну и, конечно же, конференции.

Я работаю в институте три года, с тех пор как поступила в аспирантуру. По образованию я инженер-физик, училась в Университете стали и сплавов [Национальный исследовательский технологический университет «МИСиС»]. Моя специальность, на первый взгляд, ничего общего с гляциологией и льдом не имеет, ведь я изучала физическую химию процессов и материалов, а диплом писала про биомедицинские сплавы для имплантов. Но это только на первый взгляд. Если присмотреться, материаловедение и эти знания очень помогают в моей новой области исследований.

В принципе, сама гляциология — довольно молодая наука, и образовалась она во многом за счёт людей, которые пришли из самых разных областей: физики, химии и математики. У нас в отделе есть даже физик-ядерщик. Среди моих коллег есть те, кто не ездит на полевые исследования и проводит исследования в кабинетах, но таких, конечно, меньшинство. Самое интересное и ценное в такой работе — это возможность побывать в потрясающих местах, куда трудно попасть в обычной жизни.

Регионы исследований могут быть разными: от Тянь-Шаня до Антарктиды. Я уже три года занимаюсь Эльбрусом и Шпицбергеном, но мое сердце ближе к Арктике.

Кроме того, на Шпицбергене мягкий рельеф, приятный климат и много животных, благодаря которым ты чувствуешь глубокое единение с природой. Там даже обычная поездка на катере превращается в приключение. Рядом с тобой плывут любопытные тюлени, вдалеке машут хвостом голубые киты, переговариваются друг с другом белухи, ты скользишь по огромной зеркальной поверхности и плавно подбираешься к своему рабочему месту — леднику.

Ледники — это самое завораживающее и красивое зрелище, которое я когда-либо видела. Каждый раз, когда я на них смотрю, то думаю, как же нам с коллегами повезло с объектом изучения. Представьте себе огромные голубые массы льда, спускающиеся во фьорд, от которых с гулом и треском периодически откалываются огромные куски и падают прямо в воду. Такое трудно даже с чем-либо сравнить.

«Из посёлка тебя не выпустят без ружья»

Конечно, в экспедициях есть и свои трудности. На Эльбрусе приходилось проводить от пары недель до месяца на высоте в 5 тысяч метров на труднодоступном плато, куда доставка возможна только вертолетом. Хочешь вернуться? Только через вершину. Жизнь полностью автономная в маленьком палаточном лагере, а любое передвижение сопряжено с большими трудностями.

Эльбрус — гора опасная, каждый год там умирают люди: кто из-за непогоды, кто из-за горной болезни, кто от падения в одну из многочисленных трещин. Передвигаться по леднику порой можно лишь в связках по три человека. Нужно ходить в каске, с кошками и ледорубом, и если кто-то полетит — быть готовым зарубиться.

В прошлом году мы с коллегами спускались по крутому склону ледника и поехали вниз. Повезло: успели вовремя зарубиться.

Погода в горах бывает такая, что видно лишь на пару метров, все заметает снегом и приходится откапывать весь палаточный лагерь, а из-за высоты к концу экспедиции испытываешь сильнейшее истощение. Самое интересное, что после таких экспедиций я, бывает, возвращаюсь вниз и думаю, что это было точно в последний раз, но проходит буквально две недели, и я ловлю себя на мысли, что хочется обратно. Может, это уже болезнь какая-то.

Шпицберген в сравнении с кавказскими горами кажется абсолютно безопасным местом, но и там не всё так просто. Да, там нет такой агрессивной погоды, безумного рельефа и трещин, в которые можно провалиться, зато есть другая опасность — белый медведь. Первое время ты воспринимаешь его как абстрактную угрозу. Слышишь истории о том, как он заходил в поселок, знаешь, что он есть и что это очень опасный хищник. Но пока не увидишь рядом с собой пару следов, ты не поймешь, что это опасность реальна и что если не повезет, то легко оказаться с ним лицом к лицу.

У меня так случилось лишь на третий год экспедиций, когда я увидела перед собой свежие следы. У меня душа ушла в пятки, и я ещё долгое время ходила, постоянно оборачиваясь.

Это главная угроза на всём Шпицбергене, и к ней относятся серьезно. Из посёлка тебя не выпустят без ружья, а чтобы взять его, нужно показать, что ты умеешь с ним обращаться. Мне даже пришлось в срочном порядке делать охотничий билет и проходить курсы, на которых учат стрелять и рассказывают о повадках белых медведей. Второе даже важнее, поскольку вокруг них существует много мифов вроде того, что от медведя нужно убегать или, наоборот, лучше притвориться мертвым. На самом деле, если медведь тебя заметил — нужно сделаться большим, показать, что ты опасный и огромный, что с тобой лучше не связываться. Если не поможет, тогда уже в ход пускать ракетницу, а потом и ружьё.

«Я уверена, что заниматься нужно только тем, от чего у тебя горят глаза»

Свои исследования гляциологи обычно ведут по многу лет: очень важно, чтобы наблюдение за объектами не прерывалось. Со временем между исследователями и ледниками даже образуется особая связь. Несмотря на то, что моим исследованиям всего три года, я тоже это чувствую. Особенно с ледником на Шпицбергене. Я всегда называю его «мой Гренфьорд» и очень люблю его, а когда приезжаю в очередную экспедицию, то первое, что хочется, — это скорее посмотреть на него, увидеть, как он изменился за год, отступил ли и насколько

Я уверена, что заниматься нужно только тем, от чего у тебя горят глаза. Понятно, что в любой профессии есть вещи, от которых у тебя всё трепещет, но есть и издержки, когда нужно делать что-то относительно скучное. С этим надо смириться, но глобально нужно, чтобы дело тебя вдохновляло, мотивировало, чтобы ты чувствовал себя живым, чтобы не мог представить себя без этого. Мне нелегко было найти такое дело, я всегда хотела пойти в науку, но не знала, что именно хочу изучать.

Поначалу я думала пойти в аспирантуру по своему направлению, но в какой-то момент крепко задумалась, чуть было не уехала в Эквадор и решила взять паузу, чтобы решить, что делать. Тогда я села фантазировать и задала себе простой вопрос: что бы я делала, если бы у меня были бесконечные возможности и никакого бэкграунда? В такой момент обязательно появится идея, от которой ты станешь счастливым, лишь представив себя за этой работой. Так я поняла, что должна заниматься гляциологией. Возможно, это звучит слишком восторженно, но если есть сильное желание чем-то заниматься, то обязательно найдутся возможности и тысячи путей, как это реализовать.

Подписывайтесь на канал "Взгляд изнутри" и делитесь статьей с друзьями