Глава 7

Че­рез за­навес­ки в ду­шевой чуть-чуть про­бивал­ся свет из на­шей ком­на­ты, и я ви­дел, что он ле­жит в пос­те­ли. Но я от­лично знал, что он не спит.

— Эк­ли? — го­ворю. — Ты не спишь?

— Нет.

Бы­ло тем­но, и я спот­кнул­ся о чей-то баш­мак и чуть не по­летел че­рез го­лову. Эк­ли при­под­нялся на по­душ­ке, опер­ся на ло­коть. У не­го все ли­цо бы­ло на­маза­но чем-то бе­лым от пры­щей. В тем­но­те он был по­хож на при­виде­ние.

— Ты что де­ла­ешь? — спра­шиваю.

— То есть как это — что я де­лаю? Хо­тел ус­нуть, а вы, чер­ти, под­ня­ли та­рарам. Из-за че­го вы дра­лись?

— Где тут свет? — Я ни­как не мог най­ти вык­лю­чатель. Ша­рил по всей сте­не — ну ни­как.

— А за­чем те­бе свет?.. Ты ру­ку дер­жишь у вык­лю­чате­ля.

Я на­шел вык­лю­чатель и за­жег свет. Эк­ли зас­ло­нил ли­цо ру­кой, чтоб свет не ре­зал ему гла­за.

— О ч-черт! — ска­зал он. — Что с то­бой? — Он уви­дел на мне кровь.

— По­цапа­лись нем­ножко со Стрэд­лей­те­ром, — го­ворю. По­том сел на пол. Ни­ког­да у них в ком­на­те не бы­ло стуль­ев. Не знаю, что они с ни­ми де­лали.

— Слу­шай, хо­чешь, сыг­ра­ем ра­зок в ка­нас­ту?[1] — го­ворю.

Он страш­но ув­ле­кал­ся ка­нас­той.

— Да у те­бя до сих пор кровь идет! Ты бы при­ложил что-ни­будь.

— Са­мо прой­дет. Ну как, сыг­ра­ем в ка­нас­ту или нет?

— С ума со­шел — ка­нас­та! Да ты зна­ешь, ко­торый час?

— Еще не поз­дно. Ча­сов один­надцать, пол­две­над­ца­того!

— Это, по-тво­ему, не поз­дно? — го­ворит Эк­ли. — Слу­шай, мне зав­тра вста­вать ра­но, я в цер­ковь иду, черт по­дери! А вы, дь­яво­лы, под­ня­ли бу­чу сре­ди но­чи. Хоть ска­жи, из-за че­го вы под­ра­лись?

— Дол­го рас­ска­зывать. Те­бе бу­дет скуч­но слу­шать, Эк­ли. Ви­дишь, как я о те­бе за­бочусь! — Я с ним ни­ког­да не го­ворил о сво­их лич­ных де­лах. Во-пер­вых, он был еще глу­пее Стрэд­лей­те­ра. Стрэд­лей­тер по срав­не­нию с ним был нас­то­ящий ге­ний. — Зна­ешь что, — го­ворю, — мож­но мне эту ночь спать на кро­вати Эла? Он до зав­траш­не­го ве­чера не вер­нется.

Я знал, что Эл не вер­нется. Он каж­дую суб­бо­ту у­ез­жал до­мой.

— А черт его зна­ет, ког­да он вер­нется, — го­ворит Эк­ли.

Фу, до че­го он мне на­до­ел!

— То есть как это? — го­ворю. — Ты же зна­ешь, что он в вос­кре­сенье до ве­чера ни­ког­да не при­ез­жа­ет.

— Знаю, но как я мо­гу ска­зать — спи, по­жалуй­ста, на его кро­вати! Раз­ве по­лага­ет­ся так де­лать?

Убил! Я про­тянул ру­ку, все еще си­дя на по­лу, и пох­ло­пал его, ду­рака, по пле­чу.

— Ты — принц, Эк­ли, дет­ка, — го­ворю. — Ты зна­ешь это или нет?

— Нет, прав­да, не мо­гу же я прос­то ска­зать че­лове­ку — спи на чу­жой кро­вати.

— Ты — нас­то­ящий принц. Ты джентль­мен и уче­ный, ди­тя мое! — ска­зал я. А мо­жет быть, он и был уче­ный. — У те­бя слу­чай­но нет си­гарет? Ес­ли нет — я ум­ру!

— Нет у ме­ня ни­чего. Слу­шай, из-за че­го на­чалась дра­ка?

Но я ему не от­ве­тил. Я толь­ко встал и по­дошел к ок­ну. Мне вдруг ста­ло так тос­кли­во. По­дох­нуть хо­телось, чес­тное сло­во.

— Из-за че­го же вы под­ра­лись? — в ко­торый раз спро­сил Эк­ли. Он мог ду­шу вы­мотать из че­лове­ка.

— Из-за те­бя, — го­ворю.

— Что за черт? Как это из-за ме­ня?

— Да, я за­щищал твою честь. Стрэд­лей­тер ска­зал, что ты гнус­ная лич­ность. Не мог же я ему спус­тить та­кую дер­зость!

Он как под­ско­чит!

— Нет, ей-бо­гу? Это прав­да? Он так и ска­зал?

Но тут я ему объ­яс­нил, что шу­чу, а по­том лег на кро­вать Эла. Ох, до че­го же мне бы­ло пло­хо! Та­кая тос­ка, ужас­но.

— У вас тут во­ня­ет, — го­ворю. — От­сю­да слыш­но, как твои нос­ки во­ня­ют. Ты их от­да­ешь в стир­ку или нет?

— Не нра­вит­ся — иди зна­ешь ку­да! — ска­зал Эк­ли. Вот уж ума па­лата! — Мо­жет быть, по­тушишь свет, черт возь­ми?

Но я не сра­зу по­тушил. Я ле­жал на чу­жой кро­вати и ду­мал про Джейн и про все, что бы­ло. Я прос­то с ума схо­дил, как толь­ко пред­став­лял се­бе ее со Стрэд­лей­те­ром в ма­шине это­го тол­сто­задо­го Эда Бэн­ки. Как по­думаю — так хо­чет­ся выб­ро­сить­ся в окош­ко. Вы-то не зна­ете Стрэд­лей­те­ра, вам ни­чего, а я его знаю. Все ре­бята в Пэн­си толь­ко тре­пались, что пу­та­ют­ся с дев­чонка­ми, как Эк­ли, нап­ри­мер, а вот Стрэд­лей­тер и вправ­ду пу­тал­ся. Я сам был зна­ком с дву­мя де­вица­ми, с ко­торы­ми он пу­тал­ся. Вер­но го­ворю.

— Рас­ска­жи мне свою би­ог­ра­фию, Эк­ли, дет­ка, на­вер­но, это ув­ле­катель­но! — го­ворю.

— Да по­туши ты этот чер­тов свет! Мне зав­тра ут­ром в цер­ковь, по­нима­ешь?

Я встал, по­тушил свет — раз ему так хо­чет­ся. По­том опять лег на кро­вать Эла.

— Ты что — со­бира­ешь­ся спать тут? — спро­сил Эк­ли. Да, ра­душ­ный хо­зя­ин, ни­чего не ска­жешь.

— Не знаю. Мо­жет быть. Не вол­нуй­ся.

— Да я не вол­ну­юсь, толь­ко бу­дет ужас­но неп­ри­ят­но, ес­ли Эл вдруг вер­нется, а у не­го на кро­вати спят…

— Ус­по­кой­ся. Не бу­ду я тут спать. Не бой­ся, не зло­упот­реблю тво­им гос­тепри­имс­твом.

Ми­нуты че­рез две он уже хра­пел как огол­те­лый. А я ле­жал в тем­но­те и ста­рал­ся не ду­мать про Джейн и Стрэд­лей­те­ра в ма­шине это­го прок­ля­того Эда Бэн­ки. Но я не мог не ду­мать. Пло­хо то, что я знал, ка­кой под­ход у это­го прок­ля­того Стрэд­лей­те­ра. Мне от это­го ста­нови­лось еще ху­же. Один раз мы с ним оба си­дели с де­вуш­ка­ми в ма­шине то­го же Эда. Стрэд­лей­тер со сво­ей де­вуш­кой си­дел сза­ди, а я — впе­реди. Ох, и под­ход у не­го был, у это­го чер­та! Он на­чинал с то­го, что ох­му­рял свою ба­рыш­ню эта­ким ти­хим, неж­ным, ужас­но ис­крен­ним го­лосом, как буд­то он был не толь­ко очень кра­сивый ма­лый, но еще и хо­роший, ис­крен­ний че­ловек. Ме­ня чуть не стош­ни­ло, ког­да я ус­лы­шал, как он раз­го­вари­ва­ет. Де­вуш­ка все пов­то­ряла: «Нет, не на­до… По­жалуй­ста, не на­до. Не на­до…» Но Стрэд­лей­тер все уго­вари­вал ее, го­лос у не­го был, как у пре­зиден­та Лин­коль­на, ужас­но чес­тный, ис­крен­ний, и вдруг нас­ту­пила жут­кая ти­шина. Страш­но не­лов­ко. Не знаю, спу­тал­ся он в тот раз с этой де­вуш­кой или нет. Но к то­му шло. Бе­зус­ловно, шло.

Я ле­жал и ста­рал­ся не ду­мать и вдруг ус­лы­шал, что этот ду­рак Стрэд­лей­тер вер­нулся из умы­вал­ки в на­шу ком­на­ту. Слыш­но бы­ло, как он уби­ра­ет свои по­ганые мыль­ни­цы и щет­ки и от­кры­ва­ет ок­но. Он обо­жал све­жий воз­дух. По­том он по­тушил свет. Он и не взгля­нул, тут я или нет.

Да­же за ок­ном бы­ло тос­кли­во. Ни ма­шин, ни­чего. Мне ста­ло так оди­ноко, так пло­хо, что я ре­шил раз­бу­дить Эк­ли.

— Эй, Эк­ли! — ска­зал я ше­потом, что­бы Стрэд­лей­тер не ус­лы­хал.

Но Эк­ли ни­чего не слы­шал.

— Эй, Эк­ли!

Он ни­чего не слы­шал. Спал как уби­тый.

— Эй, Эк­ли!

Тут он на­конец ус­лы­хал.

— Кой черт те­бя уку­сил? — го­ворит. — Я толь­ко что ус­нул.

— Слу­шай, как это пос­ту­па­ют в мо­нас­тырь? — спра­шиваю я. Мне вдруг взду­малось уй­ти в мо­нас­тырь. — На­до быть ка­толи­ком или нет?

— Ко­неч­но, на­до. Свинья ты, не­уже­ли ты ме­ня толь­ко для это­го и раз­бу­дил?

— Ну лад­но, спи! Все рав­но я в мо­нас­тырь не уй­ду. При мо­ем не­везе­нии я обя­затель­но по­паду не к тем мо­нахам. На­вер­но, там бу­дут од­ни кре­тины. Или прос­то по­дон­ки.

Толь­ко я это ска­зал, как Эк­ли вско­чил слов­но ош­па­рен­ный.

— Зна­ешь что, — мо­жешь бол­тать про ме­ня что угод­но, но ес­ли ты нач­нешь ос­трить нас­чет мо­ей ре­лигии, черт по­бери…

— Ус­по­кой­ся, — го­ворю, — ник­то твою ре­лигию не тро­га­ет, хрен с ней.

Я встал с чу­жой кро­вати, по­шел к две­ри. Не хо­телось боль­ше ос­та­вать­ся в этой ду­хоте. Но по до­роге я ос­та­новил­ся, взял Эк­ли за ру­ку и на­роч­но тор­жес­твен­но по­жал ее. Он вы­дер­нул ру­ку.

— Это еще что та­кое?

— Ни­чего. Прос­то хо­тел поб­ла­года­рить те­бя за то, что ты нас­то­ящий принц, вот и все! — ска­зал я, и го­лос у ме­ня был та­кой ис­крен­ний, чес­тный. — Ты мо­лод­чи­на, Эк­ли, дет­ка, — ска­зал я. — Зна­ешь, ка­кой ты мо­лод­чи­на?

— Ум­ни­чай, ум­ни­чай! Ког­да-ни­будь те­бе ра­зобь­ют баш­ку…

Но я не стал его слу­шать. Зах­лопнул дверь и вы­шел в ко­ридор.

Все спа­ли, а кто у­ехал до­мой на вос­кре­сенье, и в ко­ридо­ре бы­ло очень-очень ти­хо и уны­ло. У две­рей ком­на­ты Ле­ги и Гоф­ма­на ва­лялась пус­тая ко­роб­ка из-под зуб­ной пас­ты «Ко­линос», и по до­роге на лес­тни­цу я ее все вре­мя под­ки­дывал нос­ком, на мне бы­ли до­маш­ние туф­ли на ме­ху. Сна­чала я по­думал, не пой­ти ли мне вниз, дай, ду­маю, пос­мотрю, как там мой ста­рик, Мэл Брос­сар. Но вдруг пе­реду­мал. Вдруг я ре­шил, что мне де­лать: на­до вы­каты­вать­ся из Пэн­си сию же ми­нуту. Не ждать ни­какой сре­ды — и все. Ужас­но мне не хо­телось тут тор­чать. Очень уж ста­ло грус­тно и оди­ноко. И я ре­шил сде­лать вот что — снять но­мер в ка­ком-ни­будь оте­ле в Нью-Й­ор­ке, в не­доро­гом, ко­неч­но, и спо­кой­но по­жить там до сре­ды. А в сре­ду вер­нуть­ся до­мой: к сре­де я от­дохну как сле­ду­ет и нас­тро­ение бу­дет хо­рошее. Я рас­счи­тал, что мои ро­дите­ли по­лучат пись­мо от ста­рика Тер­ме­ра нас­чет то­го, что ме­ня вы­тури­ли, не рань­ше втор­ни­ка или сре­ды. Не хо­телось воз­вра­щать­ся до­мой, по­ка они не по­лучат пись­мо и не пе­рева­рят его. Не хо­телось смот­реть, как они бу­дут чи­тать все это в пер­вый раз. Моя ма­ма сра­зу впа­дет в ис­те­рику. По­том, ког­да она пе­рева­рит, тог­да уже ни­чего. А мне на­до бы­ло от­дохнуть. Нер­вы у ме­ня ста­ли ни к чер­ту. Чес­тное сло­во, ни к чер­ту.

Сло­вом, так я и ре­шил. Вер­нулся к се­бе в ком­на­ту, вклю­чил свет, стал ук­ла­дывать­ся. У ме­ня уже поч­ти все бы­ло уло­жено. А этот Стрэд­лей­тер и не прос­нулся. Я за­курил, одел­ся, по­том сло­жил оба свои че­мода­на. Ми­нуты за две все сло­жил. Я очень быс­тро ук­ла­дыва­юсь.

Од­но ме­ня нем­ножко расс­тро­ило, ког­да я ук­ла­дывал­ся. Приш­лось уло­жить но­вые конь­ки, ко­торые ма­ма прис­ла­ла мне чуть ли не на­кану­не. Я расс­тро­ил­ся, по­тому что пред­ста­вил се­бе, как ма­ма пош­ла в спор­тивный ма­газин, ста­ла за­давать про­дав­цу мил­ли­он чу­дац­ких воп­ро­сов — а тут ме­ня опять вы­тури­ли из шко­лы! Как-то грус­тно ста­ло. И конь­ки она ку­пила не те — мне нуж­ны бы­ли бе­говые, а она ку­пила хок­кей­ные, — но все рав­но мне ста­ло грус­тно. И всег­да так вы­ходит — мне да­рят по­дар­ки, а ме­ня от это­го толь­ко тос­ка бе­рет.

Я все уло­жил, пе­рес­чи­тал день­ги. Не пом­ню, сколь­ко у ме­ня ока­залось, но в об­щем по­рядоч­но. Ба­буш­ка как раз прис­ла­ла мне на прош­лой не­деле пе­ревод. Есть у ме­ня ба­буш­ка, она де­нег не жа­ле­ет. У нее, прав­да, не все до­ма — ей лет сто, и она по­сыла­ет мне день­ги на день рож­де­ния ра­за че­тыре в год. Но хоть де­нег у ме­ня бы­ло по­рядоч­но, я все-та­ки ре­шил, что лиш­ний дол­лар не по­меша­ет. По­шел в ко­нец ко­ридо­ра, раз­бу­дил Фре­дери­ка Уд­ро­фа, то­го са­мого, ко­торо­му я одол­жил свою ма­шин­ку. Я его спро­сил, сколь­ко он мне даст за нее. Он был из бо­гатых. Он го­ворит — не знаю. Го­ворит — я не со­бирал­ся ее по­купать. Но все-та­ки ку­пил. Сто­ила она что-то око­ло де­вянос­та дол­ла­ров, а он ее ку­пил за двад­цать. Да еще злил­ся, что я его раз­бу­дил.

Ког­да я сов­сем соб­рался, взял че­мода­ны и все, что на­до, я ос­та­новил­ся око­ло лес­тни­цы и на про­щание пос­мотрел на этот наш ко­ридор. Ка­жет­ся, я всплак­нул. Сам не знаю по­чему. Но по­том на­дел свою охот­ничью шап­ку по-сво­ему, за­дом на­перед, и за­орал во всю глот­ку:

— Спо­кой­ной но­чи, кре­тины!

Ру­ча­юсь, что я раз­бу­дил всех этих уб­людков! По­том по­бежал вниз по лес­тни­це. Ка­кой-то бол­ван наб­ро­сал оре­ховой скор­лу­пы, и я чуть не свер­нул се­бе шею ко всем чер­тям.

Читать следующую главу

Больше интересного на нашем канале "Литература"