Глава 54,55,56,57
@knigitopНаручники сомкнулись на запястьях и сжали их слишком туго.
Похоже, парни не шутят, подумал командор Гарза, совершенно ошеломленный поведением собственных агентов. Тем временем они взяли его под руки и вывели из собора на площадь.
– Что происходит, черт возьми? – гневно спросил командор.
В ответ – молчание.
Конвой двинулся к дворцу. Возле ворот толпились демонстранты и репортеры с камерами.
– По крайней мере отведите меня обратно в храм, – потребовал Гарза, обратившись к командиру конвоя. – Не надо устраивать спектакль.
Но агенты, будто не расслышав, повели его через площадь у всех на виду. Спустя несколько секунд толпа у ворот разразилась криками, вспыхнули яркие софиты камер. Ослепленный, в шоке от происходящего, Гарза все же заставил себя изобразить холодное равнодушие. Высоко подняв голову, он шагал под конвоем по площади на расстоянии нескольких метров от вопящих репортеров и операторов. В общем хоре голосов зазвучали вопросы, адресованные лично ему.
– За что вас арестовали?
– Что вы натворили, командор?
– Вы как-то причастны к убийству Эдмонда Кирша?
Гарза был уверен, что агенты постараются провести его мимо ревущей толпы побыстрее. Но, к его изумлению, они остановились прямо перед репортерами. Со стороны дворца к ним быстро шла женщина в брючном костюме.
Моника Мартин.
Командор не сомневался, что она придет в ужас, увидев, в какую передрягу попал шеф. Но, как ни странно, Мартин смотрела на него не удивленно, а презрительно. Агенты мигом развернули Гарзу лицом к репортерам, отдавая своего шефа на растерзание камерам.
Моника подняла руку, усмиряя толпу, и вытащила из кармана небольшой листок бумаги. Поправила очки с толстыми стеклами и начала читать с листа, поглядывая прямо в камеры:
– Заявление королевского дворца. Мы берем под арест командующего гвардией Диего Гарзу в связи с его участием в подготовке убийства Эдмонда Кирша и попытками обвинить епископа Вальдеспино в организации этого преступления.
Не успел Гарза осмыслить эту речь, как агенты Королевской гвардии подхватили его и потащили к дворцу. Он услышал, что Моника Мартин продолжила свое выступление:
– А теперь о будущей королеве Амбре Видаль и американском профессоре Роберте Лэнгдоне. Боюсь, у меня очень тревожные новости.
В подвальной комнате дворца, в центре электронной безопасности, Суреш Бхалла не мог отвести взгляд от экрана телевизора. Шла прямая трансляция импровизированной пресс-конференции, которую устроила на площади Моника Мартин.
Похоже, она сама не совсем понимает, зачем все это.
Пять минут назад у Моники зазвонил личный телефон. Она быстро прошла в свой кабинет, говорила приглушенно и что-то поспешно записывала. Через минуту она вернулась совершенно потрясенная – такой Суреш не видел ее никогда. Без всяких объяснений она взяла листок со своими заметками и вышла на площадь к репортерам.
Не так важно, сказала она им правду или нет. Ясно было одно: человек, который приказал ей сделать такое заявление, поставил профессора Лэнгдона под очень серьезный удар.
Кто же мог отдать Монике такое приказание? – спрашивал себя Суреш, пытаясь понять смысл странного поведения пиар-координатора. Вдруг его компьютер звякнул: на почту пришло новое сообщение. Суреш подошел, посмотрел на экран и замер, увидев, от кого письмо.
monte@iglesia.org
Информатор, подумал Суреш.
Именно этот человек всю ночь кормил слухами сеть ConspiracyNet. И вот теперь по непонятной причине решил связаться с ним, Сурешем.
Ощущая слабость в коленях, Суреш сел на стул и открыл письмо:
я взломал смс-переписку вальдеспино.
у него есть очень опасные секреты.
дворец должен проверить все смс епископа. срочно.
Встревоженный Суреш перечитал сообщение и тут же его уничтожил. Потом он долго сидел в тишине, раздумывая, что же ему делать.
Приняв наконец решение, Суреш быстро напечатал карточку-ключ к королевским апартаментам и, никем не замеченный, проскользнул наверх в дворцовые покои.
Глава 55
Надо было спешить. Лэнгдон быстро просматривал корешки книг на стеллажах обширной библиотеки Эдмонда.
Поэзия… где-то же здесь должна быть поэзия!
С момента неожиданного прибытия в Барселону агентов гвардии как будто включился таймер, и теперь он громко тикал, отсчитывая убегающие секунды. И все же Лэнгдон не сомневался, что времени хватит. Главное – найти любимую стихотворную строку Эдмонда, остальное дело секунд: ввести код и запустить презентацию, чтобы ее увидел весь мир. Как и хотел Эдмонд. Лэнгдон взглянул на Амбру – она прошла немного вперед и просматривала полки с левой стороны коридора, пока он прочесывал стеллажи справа.
– Что-нибудь нашли? – спросил он.
Амбра покачала головой:
– Только наука и философия. Никакой поэзии и никакого Ницше.
– Продолжайте искать. – И Лэнгдон повернулся к стеллажам с толстыми историческими томами:
ПРИВИЛЕГИИ, ПРЕСЛЕДОВАНИЯ И ПРОРОЧЕСТВА: КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ В ИСПАНИИ
МЕЧОМ И КРЕСТОМ: ЭВОЛЮЦИЯ МИРОВОЙ КАТОЛИЧЕСКОЙ МОНАРХИИ
Эти названия напомнили ему об одной трагической истории, которой поделился с ним Эдмонд много лет назад. Лэнгдон как-то заметил, что для атеиста-американца Кирш слишком уж одержим Испанией и католицизмом.
– Моя мать была чистокровная испанка, – безучастно проговорил Эдмонд. – И притом ревностная католичка, помешанная на чувстве вины.
И Эдмонд начал рассказывать о своем детстве и матери. Лэнгдон молчал, слушая с величайшим изумлением. Мать Эдмонда, Палома Кальво, родилась в испанском городе Кадис в простой рабочей семье. В девятнадцать лет она влюбилась в Майкла Кирша, преподавателя из Чикаго, проводившего в Испании творческий отпуск. Они сошлись, девушка забеременела. Зная, какая судьба ждет женщину, родившую ребенка вне брака, в строгом католическом обществе, Палома не видела другого выхода кроме того, чтобы принять предложение Майкла. Предложение тот, впрочем, сделал без особого энтузиазма. Вместе с будущим мужем Палома переехала в Чикаго. Вскоре после рождения сына Майкл, возвращаясь с работы на велосипеде, попал под машину и погиб.
Castigo divino – так назвал это происшествие отец Паломы. Божья кара.
Родители не позволили Паломе с ребенком вернуться в Кадис – не хотели позора для семьи. Дочери было сказано, что тяжелые обстоятельства, в которых она оказалась, – знак Божьего гнева и Царствие Небесное никогда не примет ее, если только она не посвятит себя Христу всецело и навсегда, до конца своей жизни.
Палома работала горничной в мотеле, стараясь давать сыну все, что только могла. По ночам в их жалкой квартирке она читала Священное Писание и молила Господа о прощении, но нужда лишь росла, и одновременно в Паломе крепла уверенность в том, что Бог не внемлет ее покаянным молитвам.
Отвергнутая семьей, живущая в вечном страхе, спустя пять лет Палома решила, что величайшим актом материнской любви будет подаренная сыну новая жизнь, свободная от Божьей кары за ее собственные грехи. Она отдала Эдмонда в детский дом, вернулась в Испанию и ушла в монастырь. Больше Эдмонд ее никогда не видел.
Когда ему было десять лет, он узнал, что мать умерла во время строгого поста, держать который решила сама. Не в силах справиться с физическими страданиями, она повесилась.
– Невеселая история, правда? – заметил Эдмонд. – Подробности я узнал уже в старших классах. Как можешь представить, мое неприятие религии связано именно с фанатизмом матери. Я называю это «Третьим законом Ньютона в приложении к воспитанию детей»: каждому безумию есть противодействие – другое безумие, такое же сильное.
Выслушав этот рассказ, Лэнгдон стал понимать, почему в первый год учебы в Гарварде в Эдмонде было столько горечи и гнева. Но Эдмонд никогда не жаловался на то, что в детстве страдал от лишений. Наоборот, он называл себя счастливчиком. Именно эти трудности, объяснял он, стали для него главной мотивацией в достижении двух целей, поставленных еще в детстве. Первая – выбраться из нищеты, и вторая – развенчать лицемерие церкви, которая, как он считал, погубила его мать.
Обе цели достигнуты, печально констатировал Лэнгдон, продолжая прочесывать библиотеку. Просматривая корешки на следующей секции, он постоянно встречал знакомые названия. Большинство этих книг затрагивали давно волновавшую Эдмонда идею об опасности, заключенной в религии:
УНИЧТОЖЕНИЕ БОГА
БОГ НЕ ВЕЛИК
ПОРТАТИВНЫЙ АТЕИСТ
ПИСЬМО К ХРИСТИАНСКОЙ НАЦИИ
КОНЕЦ ВЕРЫ
ВИРУС БОГА: КАК РЕЛИГИЯ ЗАРАЖАЕТ НАШУ ЖИЗНЬ И НАШУ КУЛЬТУРУ
Последние десять лет книги, утверждающие рационализм в противовес слепой вере, постоянно оказывались в списках бестселлеров. Лэнгдон вынужден был признать, что разрыв между культурой и религией становится все более очевидным – это заметно даже по гарвардскому кампусу. Недавно газета «Вашингтон пост» напечатала статью о «безбожии в Гарварде». В ней говорилось, что впервые за триста восемьдесят лет истории университета среди первокурсников оказалось гораздо больше агностиков и атеистов, чем протестантов и католиков.
К тому же, во всем западном мире росло число антирелигиозных организаций, выступающих против того, что они называли «опасностью религиозного догматизма», – «Атеисты Америки», фонд «Освобождение от религии», «Международный альянс атеистов», «Американская гуманистическая ассоциация»… Лэнгдон раньше не особенно задумывался об этом, пока Эдмонд не рассказал ему о всемирном движении «Брайтс», представители которого, несмотря на неоднозначное название[93], исповедуют естественнонаучное мировоззрение, исключающее мистику или элементы сверхъестественного. В этой организации состоят и такие властители дум, как Ричард Докинз, Маргарет Доуни и Дэниел Деннет, – растущая армия атеистов вооружилась «тяжелой артиллерией».
Лэнгдон приметил книги Докинза и Деннета буквально пару минут назад, когда просматривал полки с трудами по эволюции. В своей классической работе «Слепой часовщик» Докинз решительно бросает вызов телеологическому представлению о том, что люди подобно сложным часам могут жить, только если у них есть «конструктор». Точно так же и Деннет в своей книге «Опасная идея Дарвина» утверждает, что одного лишь естественного отбора достаточно для того, чтобы объяснить эволюцию жизни, и что сложные биологические организмы способны существовать сами, без помощи «божественного творца».
Получается, Бог не нужен для жизни, размышлял Лэнгдон. Внезапно он вспомнил презентацию Эдмонда, и вопрос «Откуда мы?» зазвучал для него по-новому. Может, это имеет отношение к открытию? То, что жизнь существует сама по себе – без Создателя? Это, конечно, противоречит всем религиозным доктринам сотворения мира, но, может, Лэнгдон угадал ход мысли Эдмонда? Нет, вряд ли: в любом случае непонятно, как можно доказать подобную гипотезу.
– Роберт! – окликнула его Амбра.
Лэнгдон обернулся. Амбра уже закончила со своей стороной библиотеки.
– У меня ничего, – покачала она головой. – Иду вам помогать.
– У меня тоже глухо, – вздохнул Лэнгдон.
Амбра пересекла коридор, и в этот момент в динамиках смартфона Эдмонда прозвучал голос Уинстона:
– Мисс Видаль?
Амбра подняла телефон повыше:
– Да?
– Вам и профессору Лэнгдону нужно немедленно кое-что посмотреть. Королевский дворец только что выступил с заявлением.
Лэнгдон поспешно подошел к Амбре, встал рядом и начал вглядываться в экран смартфона, где уже шла видеотрансляция. Он узнал площадь перед Королевским дворцом Мадрида. По ней шел человек в форме и в наручниках, окруженный с четырех сторон агентами Королевской гвардии. Вот агенты развернули его лицом к камерам, как будто выставляя на позор перед всем миром.
– Гарза?! – изумленно воскликнула Амбра. – Но он же командующий Королевской гвардией!
Камера сместилась, и в кадре возникла женщина в очках с толстыми стеклами. Она вытащила из кармана пиджака листок бумаги и приготовилась читать заявление.
– Это Моника Мартин, – объяснила Амбра. – Пиар-координатор дворца. Что вообще происходит?
Женщина заговорила, произнося слова громко и четко:
– Мы берем под арест командующего гвардией Диего Гарзу в связи с его участием в подготовке убийства Эдмонда Кирша и попытками обвинить епископа Вальдеспино в организации этого преступления.
Моника Мартин продолжила свою речь, и Лэнгдон ощутил, что Амбра, стоявшая рядом, слегка пошатнулась.
– А теперь о будущей королеве Амбре Видаль и американском профессоре Роберте Лэнгдоне. – В голосе пиар-координатора зазвучали зловещие нотки. – Боюсь, у меня очень тревожные новости.
Лэнгдон и Амбра обменялись удивленными взглядами.
– Согласно только что полученной информации, – сказала Мартин, – сеньорита Видаль похищена Робертом Лэнгдоном. Королевская гвардия поднята по тревоге и взаимодействует с полицией Барселоны, где, как мы думаем, Роберт Лэнгдон сейчас удерживает сеньориту Видаль в заложниках.
Лэнгдон онемел.
– Поскольку ситуация расценивается нами как захват заложника, мы призываем граждан оказывать властям всяческое содействие и сообщать полиции любую информацию о местонахождении сеньориты Видаль или профессора Лэнгдона. В настоящее время у королевского дворца больше нет комментариев.
Репортеры начали наперебой выкрикивать вопросы, но Мартин резко развернулась и направилась в сторону дворца.
– Но это же… безумие, – запинаясь, проговорила Амбра. – Мои телохранители прекрасно видели, что я ушла из музея по собственной воле!
Лэнгдон молча смотрел на дисплей смартфона, стараясь осмыслить услышанное. Самые разные вопросы, требуя ответов, проносились в его голове. Но одно ему стало совершенно ясно.
Он в смертельной опасности.
Глава 56
– Роберт, простите. – В темных глазах Амбры Видаль читалась вина и страх. – Не знаю, кто стоит за этой фальшивкой, но эти люди подвергают вас огромному риску. – Будущая королева Испании взяла телефон Эдмонда. – Я сейчас же позвоню Монике Мартин.
– Не звоните мисс Мартин, – остановил ее Уинстон. – Именно этого от вас и ждут в королевском дворце. Это ловушка. Вас пытаются выманить, заставить пойти на контакт, а главная цель – выяснить, где вы находитесь. Рассудите сами. Два агента гвардии знают, что вас не похищали, но не опровергают ложь и летят за вами в Барселону. Очевидно, все в королевском дворце заодно. И еще: приказ об аресте командующего Королевской гвардией мог прийти только с самого верха.
Амбра вздрогнула.
– Вы имеете в виду… Хулиана?
– Этот вывод напрашивается сам собой, – произнес Уинстон. – Только принц может отдать такой приказ.
Амбра зажмурилась и долго стояла с закрытыми глазами. Печаль волной нахлынула на нее. Доказательства причастности принца к этой истории неопровержимы. Надеяться, что жених ни в чем не виноват, уже невозможно.
– Все дело в открытии Эдмонда, – сказал Лэнгдон. – Кому-то во дворце известно, что мы пытаемся показать презентацию Кирша, и этот кто-то изо всех сил хочет нас остановить.
– Должно быть, эти люди рассчитывали, что со смертью Эдмонда вопрос будет закрыт, – вмешался Уинстон. – И вдруг выяснилось: это не так.
В холле повисла неловкая тишина.
– Амбра, – спокойно сказал Лэнгдон. – Я не знаком с принцем, но у меня большие подозрения, что все это – дело рук епископа Вальдеспино. Вспомните, как он угрожал Эдмонду накануне презентации.
Амбра неуверенно кивнула.
– Как бы то ни было, вы в опасности.
Внезапно до них донесся отдаленный вой полицейских сирен.
У Лэнгдона учащенно забилось сердце.
– Мы должны срочно найти это стихотворение. – Он двинулся к книжным полкам. – Запустив презентацию Эдмонда, мы обезопасим себя. После того как открытие станет достоянием гласности, не будет смысла нас преследовать.
– Совершенно верно, – согласился Уинстон. – Но местные власти все равно будут охотиться за вами, профессор, ведь вас объявили похитителем. Чтобы защититься, надо нанести удар дворцу его же оружием.
– Каким образом? – удивленно спросила Амбра.
Уинстон невозмутимо продолжил:
– Дворец использовал против вас СМИ, но этот меч обоюдоострый.
И Уинстон изложил очень простой план, как внести разброд и шатание в ряды преследователей.
– Я беру это на себя, – решительно заявила Амбра.
– Вы уверены? – озабоченно спросил Лэнгдон. – Ведь тогда у вас не будет пути назад.
– Роберт, – сказала она, – именно я втянула вас в эту историю, и теперь ваша жизнь в опасности. Дворец решил использовать СМИ как оружие против вас. А я направлю это оружие на дворец.
– Именно так, – одобрил Уинстон. – Поднявший меч от меча и погибнет.
Лэнгдон удивленно вскинул брови. Компьютер Эдмонда цитирует Евангелие? Возможно, тут более уместна цитата из Ницше: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем»[94].
Прежде чем Лэнгдон еще раз попытался бы отговорить ее, Амбра решительно двинулась к выходу из апартаментов с телефоном Эдмонда в руке.
– Найдите пароль, Роберт, – бросила она. – Я скоро вернусь.
Лэнгдон молча смотрел, как Амбра исчезает в узком проходе на винтовую лестницу, ведущую на опасную крышу Каса-Мила.
– Будьте осторожны! – прокричал он ей вслед.
Оставшись в одиночестве, Лэнгдон еще раз прошелся по извилистому чреву змееподобного коридора, силясь понять, что все это значит: ящики с экзотическими артефактами, обрамленная цитата о смерти Бога и бесценная картина Гогена с вопросами, которые задавал миру сегодня вечером сам Эдмонд.
Откуда мы? Что нас ждет?
Он не нашел ничего, имеющего хоть какое-то отношение к ответам на эти вопросы. Лишь одна книга чисто теоретически могла касаться дела – «Необъяснимое искусство», альбом с фотографиями загадочных сооружений: Стонхендж, скульптуры острова Пасхи, гигантские рисунки в пустыне Наска, выполненные в таком масштабе, что разглядеть их можно только с большой высоты.
Не густо, подвел итог Лэнгдон и продолжил изучать книжные полки.
Сирены на улице выли все громче.
Глава 57
– Я же не чудовище, – миролюбиво говорил Авила, вздыхая с облегчением над грязным писсуаром на безлюдной стоянке на трассе N-240.
Водитель «Убера», дрожа, стоял у соседнего писсуара и со страха никак не мог оправиться.
– Вы угрожали… моей семье.
– Если не будешь фокусничать, – сказал Авила, – никто не причинит им зла. Довезешь меня до Барселоны, и расстанемся друзьями. Отдам бумажник, забуду твой адрес, а ты забудешь меня.
Водитель смотрел в кафельную стену прямо перед собой, и у него дрожали губы.
– Ты же верующий, – продолжал Авила, – я видел у тебя папский крест на лобовом стекле. Не важно, что ты обо мне думаешь. Возможно, тебя утешит, что сегодня ты делаешь работу во славу Господа. – Авила застегнул ширинку. – Пути Господни неисповедимы.
Авила отошел от писсуара и поправил пистолет за поясом. Там оставалась всего одна пуля. Пригодится ли она сегодня?
Он подошел к раковине и подставил руки под струю воды. Посмотрел на наколку на ладони. Регент велел показать ее, если схватят. Излишние предосторожности. Он чувствовал себя неуловимым призраком в бескрайней ночи.
Адмирал смотрел на свое отражение и удивлялся. Последний раз он видел в зеркале человека в белом парадном кителе, рубашке с крахмальным воротничком и адмиральской фуражке. Сейчас, без кителя, рубашки и фуражки, он был похож на дальнобойщика – в футболке и бейсбольной кепке, позаимствованной у водителя.
Небритый мужчина в мутном зеркале напомнил Авиле самого себя в те страшные пьяные времена после взрыва в соборе.
Я был в бездонной яме.
Поворотной точкой к спасению стал тот день, когда инструктор обманом вывез его за город на встречу с «папой».
Авила навсегда запомнил, как они приближались к зловещим шпилям пальмарианского собора, проезжали через высокие ворота мимо охраны, как вошли внутрь во время утренней службы – сотни верующих стояли на коленях.
В высокие витражные окна щедро лился солнечный свет, сильно пахло ладаном. Увидев золоченый алтарь и роскошные полированные деревянные скамьи, Авила понял, что слухи о несметном богатстве пальмариан соответствуют действительности. Такого пышного убранства адмирал не видел ни в одном соборе. И все-таки он помнил, что это не обычная католическая церковь.
Пальмариане – заклятые враги Ватикана.
Они с Марко остановились недалеко от входа. Авила смотрел на прихожан и удивлялся, как же секте удается так процветать при демонстративной оппозиции Ватикану. Очевидно, пальмарианские нападки на Ватикан, проявляющий все больший либерализм, задевают струны в сердцах многих верующих, которым по душе традиционные устои.
Ковыляя на костылях по центральному проходу, Авила поймал себя на мысли, что похож на несчастного калеку, приехавшего в пиренейский городок Лурд в надежде на чудесное исцеление. Распорядитель поприветствовал Марко и провел их на зарезервированные места в первом ряду. Прихожане с любопытством смотрели на тех, кому был оказан такой особый прием. Авила пожалел, что поддался на уговоры Марко и надел парадную форму.
Я же думал, что еду на встречу с настоящим папой.
Авила сел. С амвона юный прихожанин в костюме читал Библию. Авила сразу узнал Евангелие от Марка.
«И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши»[95].
Опять прощайте, усмехнулся Авила. Он уже тысячу раз слышал это от разных утешителей и монашек, которые опекали его после трагедии в соборе.
Чтение закончилось, и в соборе зазвучали торжественные органные аккорды. Все вдруг одновременно встали, и Авила тоже инстинктивно поднялся, вздрогнув от острой боли. Открылась незаметная дверь за алтарем, из нее появился человек, и по толпе пробежала волна восхищенных вздохов.
Ему было за пятьдесят. Царственная осанка, благородные манеры, властный взгляд. Он был в белой сутане, золотой пелерине, с вышитым узорным поясом, на голове – папская тиара, украшенная самоцветами, pretiosa[96]. Казалось, он парит в воздухе, выходя на авансцену перед алтарем с простертыми к прихожанам руками.
– Это он, – благоговейно прошептал Марко, – папа Иннокентий Четырнадцатый.
Он называет себя папой Иннокентием XIV? Авила знал, что пальмариане признают всех пап вплоть до Павла VI, который умер в 1978 году.
– Мы как раз вовремя, – сказал Марко. – Сейчас он начнет проповедь.
Папа миновал возвышение с алтарем, проплыл мимо амвона и сошел вниз, чтобы оказаться на одном уровне с верующими. Поправил петличку с микрофоном, простер руки и тепло улыбнулся пастве.
– Доброе утро, – проникновенно, почти шепотом сказал он.
И прихожане дружным хором прогудели в ответ:
– Доброе утро.
Папа продолжал двигаться от алтаря, приближаясь к пастве.
– Мы только что слушали чтение Евангелия от Марка, – начал он. – Место, которое я выбрал специально. Ибо сегодня хочу поговорить о прощении.
Папа подошел к Авиле и остановился в проходе рядом с ним, всего в нескольких сантиметрах. Но он смотрел вперед, не опуская взгляда. Авила неуверенно поглядел на Марко, тот ободряюще кивнул.
– Мы против всепрощения, – сказал папа, – потому что порой преступления против нас кажутся нам непростительными. Когда кто-то убивает невинных людей из слепой ненависти, должны ли мы, как учат нас некоторые церкви, подставлять другую щеку? – В соборе воцарилась звенящая тишина. Папа заговорил еще тише. – Антихристианские экстремисты взрывают бомбы во время утренней мессы в кафедральном соборе Севильи, и эти бомбы убивают невинных матерей и детей. Разве такое можно простить? Бомбы взрываются на войне. И эта война не только против католиков. Не только против христиан. Это война против добра, это война против… самого Бога.
Авила закрыл глаза, пытаясь избавиться от нахлынувших страшных воспоминаний, гнев и отчаяние с новой силой сжали ему сердце. Почти задыхаясь от ярости, Авила вдруг почувствовал, как рука папы мягко легла ему на плечо. Он открыл глаза. Папа не смотрел на него. Но это прикосновение укрепляло и ободряло Авилу.
– Мы не можем забыть Terror Rojo[97], – продолжал папа, не убирая руку с плеча Авилы. – Во время нашей Гражданской войны враги Господа жгли испанские церкви и монастыри, они убили более шести тысяч священников, замучили сотни монахинь, заставляя их глотать четки, а потом насиловали и сбрасывали в шахты, где несчастные находили свою смерть! – Он умолк, давая пастве время обдумать его слова. – Такая ненависть не исчезает со временем. Напротив, она крепнет, становится сильнее и, словно раковая опухоль, ждет своего часа. Мы никогда не победим такое зло под знаменем «всепрощения».
Он прав, подумал Авила. Как человек военный, адмирал знал, что «мягкость», проявленная в отношении одного проступка, – верный шаг к полному развалу дисциплины.
– Я считаю, – продолжал папа, – что в некоторых ситуациях прощение может быть опасным. Если мы прощаем зло, то тем самым даем ему возможность умножаться и распространяться. Когда на акт насилия мы отвечаем актом милосердия, мы поощряем наших врагов к совершению новых актов насилия. Настала пора, когда мы, как Иисус, должны изгнать менял из храма, опрокинуть столы их и сказать: «Возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли»[98].
Правильно! – хотелось крикнуть Авиле. И все прихожане закивали в знак одобрения.
– Но разве мы делаем так? – вопросил папа. – Разве Римская католическая церковь опрокидывает столы менял, как это делал Иисус? Нет, и еще раз нет. Сегодня, сталкиваясь с самым страшным злом, мы ничего не противопоставляем ему, кроме прощения, любви и кротости. Мы поощряем зло. И оно растет и крепнет. В ответ на новые преступления против нас мы что-то мямлим на языке политкорректности: мол, преступник стал преступником из-за тяжелого детства, нищеты, или пострадал от насилия близких. А сам он в своей ненависти не виноват. Довольно! Пора назвать вещи своими именами. Зло есть зло! И против зла надо бороться!
Внезапно раздались аплодисменты. Авила не помнил, чтобы такое случалось на католических службах.
– Я решил поговорить сегодня о прощении, – продолжал папа, по-прежнему не убирая руки с плеча Авилы, – потому что среди нас находится замечательный человек. Я хочу поблагодарить адмирала Авилу за то, что он почтил нас своим присутствием. Человек военный, заслуженный, удостоенный многих наград. Человек, столкнувшийся с нечеловеческим злом. Как и многие из нас, он пытался победить зло прощением.
Не успел Авила опомниться, как папа в красках описал его жизнь – потерю семьи в результате террористического акта, мрак алкоголизма, неудачную попытку самоубийства. Первой реакцией Авилы был гнев: предатель Марко все рассказал этому папе! Но постепенно, слушая историю своей жизни, Авила обрел спокойствие. Это было публичное признание того, что он был на дне, оттолкнулся от дна и каким-то – может быть, чудесным – образом выжил.
– Знайте же, – вещал папа, – Господь сохранил жизнь адмиралу Авиле и спас его для… великих свершений.
И пальмарианский папа Иннокентий XIV впервые посмотрел в лицо Авиле. Его глубоко посаженные глаза, казалось, заглядывали в самую душу, и Авила вдруг почувствовал, как в него вливается сила, какой он не ощущал в себе уже много лет.
– Адмирал Авила, – провозгласил папа. – Трагическая утрата, которую вы понесли, – такое нельзя простить. Я верю, ваш гнев – это праведный гнев, и вашу жажду мщения не утолить, подставив другую щеку. И не надо ее подставлять! Надо встать в ряды защитников добра и направить свой гнев против зла. Благословен будь Господь!
– Благословен будь Господь! – хором отозвались прихожане.
– Адмирал Авила, – продолжил папа, глядя прямо ему в глаза, – каков девиз испанского флота?
– Pro Deo et patria[99], – не задумываясь ответил Авила.
– Вот именно. Pro Deo et patria. За Бога и отечество. Нас сегодня почтил своим присутствием морской офицер, который всю свою жизнь служил отечеству. – Папа сделал паузу и чуть наклонился вперед. – А как же… Бог?
Авила смотрел в проницательные глаза папы, и у него начала кружиться голова.
– Ваша жизнь еще не закончена, адмирал, – тихо проговорил папа. – Не все еще сделано. Именно поэтому Господь спас вас. Ваша миссия выполнена только наполовину. До сих пор вы служили своей стране, своему отечеству. Настало время послужить Богу!
Эти слова словно пуля сразили Авилу.
– Мир вам, – провозгласил папа.
– Мир вам, – хором ответили прихожане.
Авила ощутил, как его подхватывает волна взаимной любви и поддержки и дает силу, какой он не знал никогда прежде. Он искал в глазах окружающих хоть малейший признак религиозного фанатизма, которого всегда опасался, но видел лишь оптимизм, искреннее расположение друг к другу и решимость действовать во имя Господне. И он понял, что именно этого ему и не хватало.
С того дня с помощью Марко и новых друзей Авила начал долгий путь к свету из бездны отчаяния.
Он упорно тренировался, правильно питался и – что самое важное – снова стал молиться.
Через несколько месяцев, когда закончился курс физиотерапии, Марко подарил Авиле Библию в кожаном переплете, несколько мест в которой были отмечены.
Авила сразу просмотрел некоторые из них.
Римлянам. 13:4
Ибо… он Божий слуга,
отмститель в наказание делающему злое.
Псалом. 93:1
Боже отмщений, Господи,
Боже отмщений, яви Себя!
Тимофею. 2:3
Итак переноси страдания,
как добрый воин Иисуса Христа.
– Помните, – сказал ему Марко с улыбкой, – когда зло поднимает голову в мире, Господь действует посредством каждого из нас по-разному. Все в Его воле. И всепрощение не единственный путь к спасению.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------