========== Глава 3. Наверное, это конец ==========

Назад к оглавлению

Во всяком случае, я не собираюсь искать объяснение внезапности происходящего. Смерть — вообще внезапная, ни от чего независимая штука. Что Кожанка — тварь с подвохом — это было изначально понятно. Почему она сцепилась с Белой и вдруг стала такой агрессивной — это уже детали. Есть догадки, есть мысли, но об этом после. После всего.

Нет причинно-следственных связей, есть цепочка совпадений-событий, из которых строится жизнь.

Так меня к себе ещё не приглашали. Лучший видеозвонок от начальника. Всегда мечтал.

Я знал, что всё будет плохо. Я ждал, что случится херня. Но надеялся, что есть время. Что всё произойдёт не так быстро. Ага, как же. Хочешь поглумиться над собой — попросись у начальства в отпуск. Особенно, когда твой начальник — порождение самых больных фантазий. Спасибо на том, что хоть не стал её демонстративно трахать, с него бы сталось.

Подумал об этом — прямо вижу, теперь стараюсь развидеть. Или нет. Злость мне сейчас нужна. Её пригодится много.

Не веришь случившемуся?

Вот тебе хороший пример.

Обычный семейный вечер, всё у всех хорошо. Ты играешь с любимым котёнком, ловишь его одеялом, отпускаешь. Идёшь за водой на кухню. В зале мама болтает по телефону, в спальне — отец за компом. Котёнок поймал клубок, катает его, как мячик.

Тебе хорошо, у тебя всё в порядке.

Взгляд цепляется за гантелю — почему бы не поиграться? Становишься на неё, катаешься, балансируешь. Гулкий такой звук — металлические гири по линолеуму ёрзают, туда-сюда, туда-сюда.

Отходишь, дёргаешься на женский крик. Запоздало чувствуешь что-то мягкое под ногой, только сейчас до слуха доходит хруст.

Оглядываешься — а котёнок продолжает играться. Ну как играться, из стороны в сторону перекатывается. Лапки выпрямил, хвостом махает, и лужа крови вокруг.

Раздавила его Ты случайно. Не заметила, пока игралась.

Был простой семейный вечер. Ночь провели в саду, могилку копали.

Знаю, мой друг — это у него приключилось — сам виноват, внимательным надо быть, осторожным. И не делать тупых вещей, которые забавными кажутся.

Конечно, к этому примеру можно привязать символизм. Мол-де и за окном тогда дождило, и в целом день удался не очень, и сам котёнок приуныл под ночь. И под одеялом прятался, как чувствовал, что пора ему — но всю эту связь уже пост-фактум делаешь, когда найти хочешь, рационализировать пытаешься. А нечего объяснять, искать нечего.

Случилось, как есть, ни больше, ни меньше.

Герда — не котёнок, и её не так просто убить, и уж тем более её смерть не являлась столь нелепым следствием стечения обстоятельств.

В целом всё происходящее напоминает какого-нибудь Батая с его «Историей глаза». Сначала Ты читаешь про оргию с яишницами, дрочилово перед психушкой и кровавую корриду, а в финале вместо всего автор начинает расписывать, как в детстве ему приходилось ухаживать за припадочным батей, который был настолько немощным, что мочился под себя, а потом пытался барахтаться и крыть матом всех и вся, насколько это позволяло его почти полностью парализованное тело.

На вполне закономерный вопрос, а чем читатель-то провинился, Батай отвечал, что в своей нетленке он пытался проследить психологию извращений, почему люди такие стрёмные, и куда могут привести собственно автора игрища с символизмом.

Скажи спасибо, что я — не Батай. И никто не Батай. Больше. Одного хватило.

Почему я думаю обо всём этом?

У тебя умирали близкие? В смысле настолько близкие. Если нет — счастливая, надеюсь, Ты меня и не поймёшь. Если да — ну, какие ещё могут быть объяснения.

Хочу поговорить, пообщаться о чём-нибудь отвлечённом.

Где я сейчас?

В трамвае, на подъезде к Кольцевой. Оттуда — пешком до Полосы, и в прославленный лесок на свиданку с известно кем.

Что я ожидаю от встречи?

Куриная косточка при мне. Ротти немного злой: он любил Белую, она с ним играла часто. Напоминала мне, чтоб не забывал кормить.

Я, к сожалению, всё ещё представляю, как Порождённый сношает Герду (и искренне надеюсь, что это проблемы моего воображения, потому что иначе сегодня кому-то придётся просить меня о смерти, умолять о ней).

Я опять пафосничаю и строю из себя хер пойми что?

Да нет, напряжён немножко. Самую малость. Настолько, что действительно готов убивать. Но сделаю всё совершенно спокойно, как очередное задание. Мне и раньше приходилось иметь дело с враждебной хренью: далеко не все представители той стороны охотно идут на контакт с первого раза, а эта тварь и так прожила слишком долго. Дольше необходимого.

Знаешь, обычно книги пишут про героев, которым хочется сочувствовать. У которых есть свои минусы и плюсы, которые человечны, с которым читатель может сопоставить себя.

А я не ищу сочувствия. И понимания особо не прошу. Всё, что мне нужно — остаться в памяти. Каким Ты меня запомнишь, это уже дело десятое. Важно, что вместе со мной Ты познакомишься с Хмаровском, с местными чудесами, с жителями этого города. Что у Тебя возникнут определённые мысли как на счёт происходящего здесь, так и — возможно — касательно Твоего собственного бытия.

Если история заставляет задуматься — это высшая похвала для её героев. Для меня. Я вообще люблю людей, которые умеют вчитываться и любят размышлять, рефлексировать, стремятся к анализу. Таких значительно меньше, чем хотелось бы.

Если всё-таки хочешь кому-то сопереживать — подумай о Даяне. О той же Белой. Скоро к ним присоединиться и мой начальник. О всех тех, кто окружает меня. Задумайся о том, что для кого-то они суть набор символов, в то время как для близких — живые, настоящие. Бывшие.

А ещё я приехал.

Трамвай остановился на Кольцевой — конечная, круг.

Небольшая, больше похожая на внутренний дворик, улица окружена маком и киосками. Несколько выходов — к лесополосе, автостоянке и в черту города. Чуть дальше — высотки, чуть ближе — сосновый бор.

Над Хмаровском сгустились сумерки, совсем стемнело. В небе — полная красная луна.

Ксёндз закурил, опустился на лавочку, прислонился к стенке остановки.

Нужно было успокоиться, привести мысли и чувства в порядок. Перестать думать о любимой, сосредоточиться на встрече с врагом. Да, именно врагом. Пусть Порождённый всё ещё значился начальником Инквизитора, но как минимум в эту ночь сам парень его рассматривал, как нечто, которое следует уничтожить.

Так уже было однажды. Помнишь, обещал рассказать?

Молодой я тогда был, наивный. И Порождённый тогда ещё щадил меня, проверял. Из всего, чем занимаюсь сейчас, в то время моей заботой было только искать будущих мертвяков для Прохора. Здесь я был предоставлен полностью собственным суждениям и наводкам от бомжей-призраков, так что проблем с кадрами не возникало.

Потом меня решили повысить. Повышение заключалось в изучении объекта.

Я уже тогда знал, что та сторона проявляет себя не только в лицах, но и в сущностях, и с каждой из них требуется особое обращение. Под мою юрисдикцию попало то, что потом назовут Лазаретом — я же и назову, забегая вперёд. Вернее как. Сначала я с этим местом столкнулся, а уже после поступило задание заняться им.

Если вкратце и не вдаваясь в долгие флешбеки, Лазарет — это самый обычный пустырь за южным жилмассивом, местная городская свалка, где при должной сноровке можно откопать хоть сам адронный коллайдер (если, конечно, Ты туда сможешь припереть экскаватор, бур и бригаду пал-палычей с ящиком пива и отбойниками — чем больше ящиков, тем быстрее всё обработают и достанут, гарантирую).

Проблемы начинаются на обратном пути. В принципе, всё, что валяется в Лазарете — это Твоё. Или тех, кто найдёт ништяк.

Об этом месте я услышал впервые от Гедеона, местный сталкер. Чёрный археолог, личная команда, металлоискатели, техника, всё как надо. Прошёл слушок, что на этом пустыре, мол, в своё время где-то стоял бункер, ставили наши, бить немчуру ещё в сороковых. Только немчура пришла с тыла, и укрепление грохнули сначала воздухом, а потом и штурмом — тех, кто выжил. Информации об этом бункере нигде, кроме как от Симы-зихайлича, Ты сейчас не найдёшь.

Кто такой Сима-зихайлич?

Хороший такой старичок, любезный, сейчас уже паркинсоном страдает, толком говорить не может, если спиртом горло не прочистить. По молодости полицаем местным ходил, людей к власовцам вербовал. Как ему ноги поотрывало при бомбёжке Хмаровска, так его потом и не стали казнить — посчитали, что своё отходил и искупил сполна. Приставили в институт на историческую кафедру, отчёты писал, архивом заведовал, пока думалка не отказала совсем. Был архивист Симон Макарович, как совсем списали — стал дедушкой Симой-зихайличем. Собственно, Гедеон как-то проставился ему поллитром, тот взамен байку про бункер рассказал. Посетовал, что теперь уже там ни черта не найти, ещё и руины эти свалкой местной сделали.

Гедеон — парень конкретный — есть инфа, надо проверить. День работ в труху — можно и забить. С его опытом если что в первые сутки поисков не вскрылось, то больше и не стоит.

При выходе на пустырь мне стало не по себе. Ты ведь видела городские свалки, правда? Груды всякого дерьма, металла, отребьев, мусорных мешков. Картонные домики, в которых прячутся бомжи, трупики крысоптиц, скелеты котиков и собачек — ну, чем бомжам тут ещё питаться? Живут как могут, свой век коротают.

Спрашивать местных, есть ли тут бункер — дело бесполезное. Максимум, что получишь — укажут на самопальный паб, сделанный из нескольких приставленных друг к другу кузовов с вбитой в землю табличку с названием заведения.

Не спрашивал бомжей и Гедеон, сразу пошёл дальше. Те, конечно, на нас покосились, потянулись к палкам, игрушечным пушкам для виду, кто-то ножиком поиграл — мол-де, чего рыскаете, мы вас видим.

Ага, мы вас тоже.

Предусмотрительно-взятый ящик пива пошёл переговорам на пользу, и вглубь свалки нас пропустили. За пять сижек нам вверили гида. По молодости он был спелеологом, по старости — сгорела квартира, документы, вся фигня — в итоге то, что раньше для него было теорией и экзотической практикой, стало для Димыча что называется наукой жизни: Лазарет — та ещё дыра, местами — пещера и горы — лазить-необлазить, ходить-непереходить.

Короче, кратер от бункера мы-таки нашли: он стал огромным таким оврагом в сердце пустыря, и внутри вперемешку с желаемыми трофеями теперь валялось абсолютно всё: битая тара, кости, ткань, жестянки, колёса машин, дверцы, оконные рамы, детские игрушки, детские башмачки, головы кукол, кольца, бижутерия, обложки паспортов — куча хлама, среди которого можно было найти сокровища.

Я уже говорил про недоброе предчувствие, правда? Так вот, оно меня не покидало в течение всей этой экспедиции. Когда Гедеон и его ребята нашли пару старых советских касок, именных медальонов, медаль, несколько гильз и три штыка, естественно, поднялся вопрос о разделе имущества.

Я решил остаться без трофеев: если что и перепадёт, то решим утром и на свежую голову. Может, кто подумает, что не нужно ему чего — сейчас брать ничего не хотел.

Как выяснилось, моя осторожность спасла меня. Не Ротти, не бомжи, а именно нежелание не брать лишнего, даже из чувства общности.

Дымка присвоил себе гильзы. По пути очень неудачно упал, из-за чего сломал запястья (запястья! Не предплечья, не плечи, а именно суставы между предплечьем и ладонью. Где Ты такое видела от простого падения?). Гоша подвернул ногу. И коленную чашечку разбил — железка крайне неудачно попалась. Борзая пострадала сильнее всех — целая добралась до выхода из пустыря, а потом её машина сбила. Толкнула чутка задком. Девка загремела в больницу с сотрясением мозга. Гедеон уцелел, только на него потом ещё месяц все окрестные собаки кидались. Он-то бывалый, отбиться-уйти мог, но страху натерпелся основательно.

Рассказал я об этом месте Порождённому — так он обрадовался, и потребовал от меня две вещи:

• Живого человека, который будет жить в этом мест;
• трофейный набор шариковых ручек, который я смогу добыть, не причинив вреда ни себе, ни найденному ранее живому человеку.

Сначала я решил, что мой начальник шутит — это опасное место. Невинные и неподготовленные там будут пачками гибнуть. Я всё-таки сволочь, но с принципами. Тогда был.

Сущность со мной согласилась и отпустила.

А дома ко мне постучались. В окна, двери, стены. За стеклом виделось всякое, о чём даже вспоминать не хочется. Время от времени накрывало — знаешь, как оглушает, что-то сродни обмороку, и голову заполняют завывания, голоса, всхлипы, и совсем ничего с этим поделать не можешь.

Тело просто немеет. Сидишь в кресле и слышишь шаги. Хлюпающие, медленные шаги, хоть и знаешь, что в соседней комнате никого нет.

Время от времени сбоили динамики.

Наташка — тогда ещё живая — всё это время со мной была и только и говорила, что не слышит ничего, не знает, не видит, что всё это мне только кажется. Говорит мне так, успокаивает — а в зрачках её такой страх, что моя паника рядом с её собственной меркнет, детским лепетом кажется.

На третью ночь с того визита меня чуть ни придушили во сне. А потом я услышал смех. Много смеха, громкого, раскатистого. Не постоянно, а так, на несколько секунд, хриплый, отрывистый, будто кашляет кто-то — и, разумеется, слышал я это или пока выходил из подъезда, или оставался сам с собой. Короче, в самое удачное время для скриммеров. И, знаешь ли, такие штуки в жизни работают на ура.

Особенно если за подобными звуками следуют вполне осязаемые фигуры. Ты можешь потрогать их. Они могут потрогать тебя. Только они медленные, редко шевелятся, больше стоят и смотрят. И белые, безмолвные. А смеяться продолжают — мычат как будто. На шее что-то вроде жабр. Ни носа, ни рта на бледном овале лица у существа не было.

Изводил меня так Порождённый неделю, пока я не сдался и не согласился на его просьбу.

Почему я ничего не мог сделать?

Вот тебе ещё одна аналогия.

Ты работаешь на батьку. Крепкого такого, серьёзного батьку. Потом перед ним провинилась. Вместо выговора он присылает к Тебе своих ребят, которые просто намекают, что Ты не одна. Они не трогают. Просто наблюдают. Шугнуть иногда могут, подшутить неудачно — но не смертельно, без рисков. Оказать сопротивление — прогневить батьку, заставить его уже не намекать, а действовать прямо. Я был тогда мелким, пороху особо не нюхал, мне хватило и этого. Достаточно хватило, чтоб в дальнейшем я не испытывал его терпения.

Нашёл в итоге я ему туда и смотрителя нового. И ручки добыл. Бомжей только не встречал больше. Как выяснилось в ходе дальнейшего наблюдения, они там все призраки, и в Лазарете собираются по праздникам. Тусят на годовщину революции, двадцать третье, день победы, двадцать шестое апреля и ещё пару дат из их жизни.

Ну, историю ещё одну я тебе на память рассказал, а теперь пора и честь знать.

Инквизитор потянулся, расправил плечи. Затушил тлеющую сигарету о ствол осины и направился через пролесок к хмурой заброшке.

На пороге на этот раз никого. Просто вход в темноту, фонарь на батарейках и записки.

Кривым почерком, в кромешной тьме, в лесу, на пороге заброшки разбирать эти каракули было той ещё радостью:

«мёртвым котикам очень грустно .___. наверное, они слишком забыли жизнь ~^.^~»

«не обижай мёртвых котиков. им не стыдно, но они маленькие. пойми их»

«мёртвые котики могут исчезнуть. но тогда ты услышишь их плач. подумай о слёзках котяток .-. им будет больно прощаться с тобой».

Мёртвые котики, говоришь. Подсел ты на них крепко, ох, подсел. Если это всё, что ты хочешь мне сказать, то у меня плохие новости. Очень плохие.

Но он мне оставил фонарь. Не готовил никаких загадок, словно понимал, что сделал мне достаточно больно, и настало время поговорить.

Ксёндз усмехнулся.

— Ротти, искать.

Парень настроен решительно: впереди гончая, загоняет жертву. Сам он — охотник, идущий по следу.

Порождённый просил так не делать — не беда, я пока что добрый.

Искать припадочный труп в здании, где есть два полноценных этажа и подвал — это всегда себе дороже. Сейчас не хотелось играть в загадки: я пришёл сюда за ответами.

Ирония, но знакомый стук тела о спинку стула я услышал уже на первом этаже — чуть дальше прямо и налево, в регистрационную. Тот редкий случай, когда Порождённый сидел. Он не удосужился напялить одежду для вящего маскарада. Просто вскарабкался на стул, больше валялся там — протянул ноги, дёргался в бёдрах. Руки на уровне груди, трясутся так, будто на электрическом стуле. Лицо перекошено, голову склонил. Дрожит, стучит челюстями — и весь в чёрно-белых тонах.

— Ахой, Плоть на кости! На, закури, — Инквизитор положил сигарету на столик перед Порождённым.

Потом вздохнул, снова поднял её, вставил между стучащих челюстей, поднёс огонь.

Тварь затянулась, закашлялась, выпустила дым, и лишь после успокоилась, села условно-ровно.

Ксёндз стоял перед ним. Тяжело, глубоко дышал, смотрел прямо на сущность по ту сторону регистрационной стойки.

Дёрганными движениями Порождённый указал на кипу листов.

«Так было нужно, правда. Куртка — не зло. Она тебя защищала.

Она срасталась с тобой, но не поглощала тебя. С новым телом ничего не страшно.

Белая Вдова — зло. Она мешала тебе. Делала тебя неполноценным. Ты разделял её страх».

Инквизитор покачал головой:

«Да, ты прав, — ответил он мысленно. — Теперь мне уже ничего не страшно».

«Быть с ней, — продолжал Порождённый в записках, — быть хуже. Быть глупым. Не таким, как ты.

Она убила твою невесту. Я за неё отомстил...». (Пять лет спустя, да? Ну-ну).

«...знаю, долго. Но вы земные склонны хранить чувства. Никогда не поздно для мести.

Это было твоим желанием. Ты создавал грусть, чтобы кормить грустного призрака. Не для себя. И потому что скорбел по покойной.

Я хочу помочь тебе. Защитить тебя. Право смотрящего — наблюдать. Изучать. Но не вмешиваться. Ты вмешиваешься. Ты в опасности, потому что опасен.

С моей защитой тебя не тронут. Без меня нам всем будет грустно :с

Подумай о мёртвых котиках».

Инквизитор отложил бумаги, снова посмотрел на корчащийся кадавр перед ним.

— Это всё, что ты хочешь сказать?

Порождённый указал на самый низ листа.

«Делай, что хочешь. Помни о своём праве».

— Я тебя понял, — почти шёпотом сказал Инквизитор. — Ротти, взять.

До сегодняшнего вечера я думал, что мёртвые не умеют кричать. Белая кричала. Что до Порождённого — этот вопль, хочу я того, или нет, но, скорее всего, ещё не раз вернётся ко мне в кошмарах.

Лязг зубов, рваные чавкающие звуки, хриплый кашель, утробный вой — всё смешалось в одно мгновение.

Плоть наконец отделилась от кости.

Одного мига достаточно, чтобы вскрыть глотку.

Одной секунды — чтобы залить стены кровью.

Даже в полутьме, при свете фонаря, её было слишком много, чтобы не видеть, не чувствовать, не слышать зловонного запаха.

Порождённый не сопротивлялся. Не знаю, не успел ли он, правда ли был так слаб — но он умер. В этом нет никаких сомнений.

Сначала были вопли и звуки борьбы. Потом — осыпающийся прах. И треск. Сильный треск вдоль стен. Слишком понятный и очевидный.

Хорошо, что всё происходило на первом этаже, и здание любезно соизволило рушиться сверху вниз.

Инквизитор стоял на поляне в окружении дубов и осин. За спиной — дорога на лесополосу. Прямо — обрушенные камни, бетонные балки, стёкла, руины.

Роддом, в котором обитал Порождённый, рухнул вместе со смертью хозяина этой обителей скорби. Вместе с теми самыми трофейными ручками. С бесконечными записками.

С мыслями про мёртвых котят. С работой. Стабильностью. Жизнью.

Инквизитор стоял у трассы и курил, смотрел на тёмно-серое небо. К горлу подступил комок. Хотелось кашлять.

Победа оказалась настолько лёгкой, что не принесла ничего, кроме ещё большего ощущения пустоты.

Что будет дальше?

Дома — разбитое зеркало в память о любимой. Чуть дальше по дороге — разрушенный офис начальника. Впереди за чертой трассы — город, в котором он вырос. Куда он должен вернуться. С Лазаретом и Вихрево, с Чревкой и Тихим уголком. Дом с мостиком в тайну и приют отбитых. О некоторых уже упоминалось вскользь, про часть Ты уже знаешь.

Вдали угадался свет фар, гул мотора — родное такси, родное лицо.

Зяма выглядел хмуро, не смотрел в глаза. Да и Ксёндз не стремился к беседе.

— Куда тебя? — спросил леший. — Как обычно?

Не знать, куда хочешь, садясь к лешему — верная смерть. Всего на мгновение захотелось признать это вслух.

— «Зарница», — сухо ответил парень, назвав отель на окраине. — Побыстрее, сейчас едва ли час ночи.

— Полпервого, если быть точным.

— Ну и прекрасно. Вези, тут не далеко. Только давай без «Ушаночек», хочу лирики.

Зяма косо ухмыльнулся, порылся в кассетах.

В уши ударил очень нестройный риф, а потом — печальный баритон патлача-анархиста. Он пел про город, тихий, как сон. Про пыль и тягучесть, медленную речку, вода как стекло.

Где-то есть город, в котором тепло.

Где-то, но не здесь. Не сейчас.

Инквизитор возвращался в Хмаровск, и однорукий таксист-мертвяк — единственный его спутник в начале самой долгой ночи.