Глава 1. Лексус у Гасана

В любом случае, обязательство молчать я взял на себя двадцать лет назад, а вы мне никто, так что расскажу все как было.

Мы приехали из Сибири когда мне было десять. Отец устроился дворником. Поселились в Марьино на служебной жилплощади. Раньше он работал логопедом в школе-интернате, потом влез в бизнес, набрал кредитов, что-то провернул, прогорел – и, говорят, даже присвоил чужое. Пришлось бежать от кредиторов и затеряться. Мать ходила по квартирам убираться, подрабатывала уборкой в подъездах.

Я присматривал за младшим братом, Ванькой, помогал по хозяйству. Тогда я, конечно, уже все понимал. Догадывался, почему дети со двора сторонятся нас, как чумных. Бедность я бы пережил, но унижение…Когда мать моет полы соседям, а пьяный сосед лапает ее сзади, или когда я донашиваю одежду соседских детей, — это угнетало сильнее любой нужды.

Школа была неплохая, и главное бесплатная. Экспериментальный лицей на базе спецшколы с преподаванием на английском языке. К обычной программе добавили логику, экономику, всемирную литературу, и разумеется, дополнительные часы английского и немецкого.

Я набросился на учёбу как голодный на хлеб. Каждая пятёрка была маленькой местью этому миру, который загнал меня в подвал. Но злость постепенно смешивалась с удовольствием, софизмы и парадоксы ложились в голову сами собой, я писал стихи, издавался в школьном журнале. В школе я был как рыба в воде. Школа стала местом, куда я сбегал от запаха сырости и маминых слёз. Меня осыпали грамота и похвалами, учителя хором просили отца: "Ради Бога, дайте образование этому мальчику!"

Отец кивал, мать плакала. У семьи появилась мечта, и этой мечтой стал я. Их единственная забота теперь была выучить меня.

Когда я был в шестом класса, отец потратил на меня деньги, которые они с матерью год откладывал на первый взнос. Мы тогда начали искать жильё поприличнее: подвальная квартира убивала нас. Брат без солнца и в сырости бесконечно болел. Отец ещё держался, устроился на ночную работу сторожем.

— Учись, сынок, – говорил он, – только диплом вытащит тебя из этой ямы. Голова – твое единственное богатство.

Самым сильным его кошмаром был мой провал вступительных экзаменов.

Мать не отставала:

— Ты только учись. Я полы мыть буду, блевотину вытирать буду, только ты учись.

После девятого класса, на летних каникулах захотел немного подработать, но отец запретил:

— Нет, сынок. Начнёшь зарабатывать — забросишь книги. Знаю я эту психологию. Ты должен учиться.

— Пап, я же тебе хочу помочь, — сказал я, и всё-таки устроился помощником официанта в ресторане «У Гасана» рядом с Братиславской.

В первый же день получил тысячу рублей чаевых, ещё триста официант дал сверху. Отец давал мне всего тысячу на неделю. В ту же ночь я решил, что брошу школу и стану официантом.

Дело было не только в деньгах. У матери обнаружили остеопороз и тяжёлый ревматизм. Отец едва держался — днём метёлка и лопата, ночью сторожка. Брат болел, стал бледным и по ночам мочился. Настоящий ребенок подземелья. Отец молчал когда я приносил домой деньги или свертки с шашлыками и кебабами.

К чёрту школу, я буду помогать семье.

Мать с отцом чуть ли не вставали на колени:

— Учись, сынок!

В тот год лето в Москве выдохлось рано. Знаете, когда еще вчера воздух колышется от жары, асфальт воняет мазутными испарениями, и кажется, что так будет всегда. И вдруг, сегодня, по городу внезапно разливается тот самый осенний запах прохлады, сырости и дыма.

Скоро новый учебный год, но я думал только о том, как бы не вернуться за парту.

Азербайджанский ресторанчик «У Гасана» стоял у самой станции. Там вечно шипел мангал, в воздухе висела тяжёлая смесь дыма, кинзы и пережаренного мяса. Гасан Мамедович, хозяин, был человек громкий, пузатый, с золотым зубом и традицией каждую пятницу оставлять на столе конверт «для своих».

Свои, постоянные, которых Гасан обслуживал лично, обычно садились за самый дальний стол. По пятницам, за полчаса до их визита на стол всегда ставили бутылку «Арцаха» и конверт. Мы, официанты и помощники, подходили туда только по знаку Гасана – едва заметному кивку.

В тот вечер столик заняли другие. Не кавказцы – славяне. Чёрный Лексус мягко притормозил у тротуара. Из него вышли трое: двое в лёгких костюмах, один в кожанке поверх белой футболк . Двигались они неторопливо, с ленцой. Гасан вытер руки, тихо поздоровался и сел к ним за стол.

О чём говорили я не слышал. Один из гостей медленно кивал, другой, - который лысый в очках, - вертел в руках ключи с брелком в виде золотого льва, третий задумчиво курил. Минут через пять Гасан обернулся, поймал мой взгляд и подозвал кивком.

— Присядь, Эльдар, — сказал он (он всегда так меня звал, хотя я его поправлял по десять раз на дню). — Познакомься с ребятами.

Я сел, не зная, куда деть руки. Они спросили где я учусь, поинтересовались семьей и доволен ли работой у Гасана. Один из них, в белой футболке с надписью “I love Moscow” усмехнулся:

— Гасанчик не обижает?

Гасан резко посмотрел на меня. Я покачал головой.

— На Остоженке открывается новое заведение, «Вагнер» называется. Люди приличные. Хочешь – приходи.

«На Остоженке» для меня прозвучало всё равно что «в Лондоне».

— Там мрамор, фонтаны. Понял, да? – вдруг сказал человек, до сих пор тихо куривший. — Платят в три раза больше, и работать будешь с серьёзными людьми.

Я пытался понять что значит «серьёзные люди».

Он затянулся и добавил:

— Нахрена тебе у хачей тарелки таскать? Там тебе будет и место, и уважение. Понял, да?

Я покосился на Гасана Мамедовича, стараясь не показать растерянности. Тот натянуто улыбнулся уголком губ.

— Завтра в два приходи, – вдруг сказал человек с ключами. – Скажешь на входе что к Валерию Евгеньевичу.

Они встали, не торопясь. Тот, что курил, небрежно бросил на стол пятитысячную купюру.

— На чай. Ему, – сказал он Гасану и показал пальцем в мою сторону.

Лексус так же мягко отъехал от тротуара. Гасан долго смотрел им вслед, потом повернулся ко мне:

— Эльдар, это очень серьезные люди. Если решишь уйти, я не обижусь, – почти шепотом сказал он.

— Я Эдик, а не Эльдар, – сухо ответил я, и не дожидаясь конца смены, пошел собирать вещи. В кармане я крепко сжимал пятитысячную купюру.

Домой я шёл как в тумане. В голове крутились слова: «Остоженка», «мрамор», «серьёзные люди», «Валерий Евгеньевич».

— Эдик, ты учебники купил? Тетради? — спросил отец, как только я закрыл за собой дверь.

— Завтра куплю, – ответил я и прошёл в свой угол, а сам повторял «Валерий Евгеньевич, Валерий Евгеньевич, Валерий Евгеньевич...». Имя и отчество показалась мне странно знакомыми. Я кинулся к стопке валявшихся на полу книг. Из одной вывалилась бежевая визитка с тиснеными буквами.

— Чекалин, - прочитал я вслух фамилию.  И вдруг перестал дышать.

Всплыло лицо того, кто дал её мне в прошлом году. Тот здоровый очкарик в сером пиджаке, грубый, словно выточенный из дерева, с квадратным лицом и растрепанной стрижкой. Он тогда заказал только минеральную воду с лимоном и кофе. Листал какой-то журнал и все время вертел в руках связку ключей с позолоченым брелком в виде львиной головы. Тот самый брелок, который сегодня крутил в пальцах один из троих.

В прошлом году в июне. Обронил визитку когда расплачивался. Я поднял, протянул. Он еще усмехнулся: "Оставь себе. Вдруг пригодится."

Пригодилось.